— Юлиан де Лилле Адан? — поднял брови Филипп и хмуро продолжил зачитывать бумагу, проверяя все до последней буквы с малейшей надеждой, что хоть где-то закралась ошибка. — Да, Юлиан. Как мать, я дала ему другое имя, — кивнула графиня. Документ был оформлен идеально и, вернув бумагу, Филипп положил руку на подлокотник кресла и устало подпер лоб раскрытой ладонью, прикрыл глаза. Граф прекрасно понимал, что он не в силах вернуть потерянное, что он проиграл, но что-то держало его в этой комнате, у кровати Уильяма, а теперь уже Юлиана. — Сир’Ес Мариэльд, я прошу вас, донесите до него хотя бы то, что я изменил свое решение, — тихо сказал он после небольшого молчания. — Зачем? — мягко спросила графиня Ноэльская, погладив свое колено. Филипп поднял голову и посмотрел на хозяйку Ноэля, нахмурив брови. — Вы не собираетесь ему ничего рассказывать о произошедшем на суде? — Филипп вцепился взглядом в совершенно спокойное лицо Мариэльд, а та сидела и продолжала улыбаться, как улыбаются победители — покровительственно и свысока. — Нет. Я не вижу в этом никакого смысла. Зачем подливать масла и заставлять его метаться меж двух огней? — Тогда я поговорю с ним сам, как только он проснётся. И тут Филипп посмотрел за плечо Мариэльд, на низкий столик посреди комнаты, на котором лежал мужской наряд. — Попробуй. — По губам графини проползла улыбка, и она тоже обернулась, бросила мимолетный взгляд на стол, а потом быстро развернулась обратно. А граф Филипп фон де Тастемара все продолжал смотреть на костюм, который его очень насторожил. Он поднялся с кресла, медленно подошел к столику и, наклонившись, стал рассматривать результат труда швей. Ноэльцы, в отличие от прочих северян, предпочитали разделенный верх и низ, и, пропитавшись культурой Юга, носили шаровары с завышенной талией. Подпоясав их широким ремнем либо кушаком, они заправляли в шаровары белоснежные рубашки со стоячим и высоким воротником, с узкими либо чуть расширенными у локтя рукавами и обязательным запахом на груди. Поэтому, когда Филипп увидел на столе мужские шаровары серого цвета из плотной ткани, белоснежную рубаху с длинным узким рукавом и высоким стоячим воротником и верхнюю шерстяную рубаху серого цвета, в тон шароварам, с обрезанным на локте широким рукавом и запахом на груди, который открывал нижнюю рубаху, то не удивился фасону. Но его внимание привлекли ткань и вышивка. Это был дорогой южный, привезенный из-за Черной Найги, материал, который долго не изнашивался, был приятен телу и в холод, и в жару, но… Его отличительная особенность — сложность пошива одежды из такой ткани. Костюм же был, вероятно, уже почти подогнан по замерам тела заранее, что, учитывая высокий рост Уильяма, было странно. Дотронувшись до вышитого на рукавах верхней рубахи цветка голубого олеандра, символа Ноэля, до идеальных швов и украшенному витиеватым узором воротнику нижней рубахи и кайме верхней, Филипп удивился сложному исполнению костюма и нахмурился. Там, в углу комнаты, на кресле уже лежали и другие готовые запасные костюмы — черный мужской длинный плащ с прорезями для рук, украшенный по высокой горловине и капюшону белыми олеандрами, сапоги из мягкой добротной кожи, — все это было, похоже, сшито давным-давно и теперь ожидало, когда новый хозяин очнется и облачится в костюм ноэльца. — Сир’Ес Мариэльд, эти вещи нельзя сшить ни за день, ни за неделю. Работа очень тонкая и кропотливая, а арзамасовые ткани дорогие и привозятся издалека, с песчаного юга. — Да, ты прав. И что в этом такого? — весело произнесла Мариэльд. Женщина сидела в кресле и наблюдала за сыном, игнорируя озадаченного графа, который стоял позади. — Получается, вы знали, что воспользуетесь клятвой совета еще до того, как увидели Уильяма и его воспоминания. — Юлиана, Юлиана… — поправила снисходительно графиня. — Кто знает, Филипп… Будущее так туманно, что порой нужно готовиться ко всему, чтобы быть готовым хоть к чему-то. — С улыбкой Мариэльд подвинула кресло к кровати и ласково погладила руку спящего сына, который пока и не предполагал, что у него появилась мать. Догадка осенила Филиппа резко и неожиданно. Напрягшись, он переводил взгляд то с Уильяма на вещи, то с вещей на Мариэльд. — Филипп, тебе еще что-то нужно? — наконец прервала молчание графиня, не удосужившись даже обернуться к своему сопернику. — Если нет, то попрошу покинуть мою спальню. Ответом стала лишь тишина… Граф понимал. Он знал, что не смеет обвинять такую древнюю Старейшину, ибо на него сразу же обрушится гнев ее сторонников, которые составляли большинство Совета. Но так вертелся на языке вопрос. Впрочем, он смолчал. Развернулся и направился к двери, лишь на мгновение замер, чтобы посмотреть на своего утерянного сына. А он уже внутри считал его только сыном и никем другим. Хлопнула дверь. Филипп покинул спальню графини Лилле Адан и вернулся в свою. Он уселся в кресло перед зажженным камином, за которым исправно следили слуги, и задумался. Его не покидало ощущение, что Уильям попал в очередную перипетию событий. История рыбака с деревни с самого начала казалась подозрительной, но теперь Филипп был более чем уверен, что его подозрения — небезосновательны. Глава 19. Малый зал Время шло, и почти наступила полночь. Дождь прекратился, но сильный ветер все еще шумел и гнул деревья Молчаливого леса, который подобрался вплотную к замку. Говор ночных птиц доносился даже в коридоры неосвещенного дворца с высокими потолками, где под сводами словно зияла сама тьма. Леонардо сидел в полном одиночестве в полутемной комнате, где единственным источником света служили лишь тлеющие угли в камине. С согнутыми в коленях ногами он покачивался на бордовом покрывале и отрешенно смотрел на затухающий огонь. За весь день Эметта ни разу не навестила его, а отец и сестра словно и вовсе забыли о его существовании. Он качался туда-сюда, держась за стопы руками, время от времени касался своего обезображенного лица. Несмотря на то, что Кельпи излечила и каким-то чудом вправила руки и ноги на место, Мертвая Рулкия все равно оставила свой след — походка Лео больше не была грациозной и плавной, и он теперь чувствовал, как правая нога чуть волочится, а левая рука время от времени немела, ныла и теряла чувствительность. Вторя мыслям, от левой руки пробежал вверх болевой толчок, и Леонардо сморщился. Он потер круговыми движениями запястье и стал качаться дальше. Его губы были плотно сжаты, а лицо, и так обезображенное, перекосилось в гримасе ненависти. Транс Леонардо прервал Таки-Таки. Птица проснулась от налетевшего в окно ветра. Подпрыгивая на жерди, ворон захлопал крыльями и истошно закаркал. — Да заткнись ты уже! — озлобленно прорычал Леонардо и резко прыгнул к Таки-Таки. Хрустнуло, и в комнате вновь стало тихо — лишь шлепок вороньего тела с вывернутой шеей об пол прозвучал в ночи оглушающе громко. Единственным глазом Леонардо уставился на труп Таки-Таки на каменном полу и, выждав, встал с кровати. Приподнял с трудом левую руку и надел свой парадный зеленый кафтан, затем нечищеные сапоги, которые Эметта отчего-то проигнорировала, как и прочие вещи сына графа. Взглянув в зеркало, Лео вздрогнул и поначалу не узнал самого себя — из полутьмы отражения на него смотрело обезображенное лицо со свернутым носом, отсутствующим ухом и скошенной в сторону челюстью. Страшилище. Губы некогда красивого вампира дрогнули, и он тихо разрыдался, коснувшись своих уродств кончиками пальцев. Наконец, он поправил подол кафтана и дрожащим неуверенным шагом покинул гостевую спальню. Он постучал в комнату отца, но та оказалась пуста. Тогда он без стука зашел в комнату Йевы, но и ее не оказалось на месте. Нахмурившись, Лео посчитал, что Йева вместе с отцом куда-то ушли, не позвав его. Хотя на самом деле Филипп самостоятельно покинул комнату, спустившись в зал, а уже за ним последовала и Йева. И сейчас Белый Ворон и его дочь сидели в зале на втором этаже, в правом крыле башни. Этот было небольшое, но уютное помещение с длинным столом и множеством стульев и кресел, что располагались вдоль камина. Камин на полстены, отделанный мрамором, сиял подобно огненному порталу. В умиротворяющем его свете в креслах сидели несколько Старейшин, которые завороженно смотрели в огонь и тихо переговаривались между собой. Помимо Белого Ворона и его дочери в небольшом зале в креслах развалились Теорат Черный, Барден Тихий и Шауни де Бекк. В руках Теората Черного колыхался бокал с кровью — вампир намеренно наклонял его из стороны в сторону, любуясь игрой рубинового напитка в отблесках пламени. — Она бы в любом случае использовала клятву, выиграл бы ты это дело или нет, Филипп, — произнес негромко Теорат из Летардии, прозванный Черным. Его темно-карие глаза из-под черных бровей поглядывали то на Филиппа, то на его дочь. Вытянутое бледное лицо вампира, который выглядел как сорокалетний мужчина, обрамляли вьющиеся и черные волосы до плеч, и он время от времени ленивым движением поправлял какую-нибудь упавшую на глаза прядь. В противовес плавным и изнеженным движениям вампира лицо его было резким, угловатым и имело узкий длинный нос, впалые щеки и острый подбородок. Так что эта ленивая грация напоминала скорее движения дремлющего в тени хищника, готового в любой момент прыгнуть на свою добычу. — Я это понимаю, мой друг. Как и помню наш уговор, что ты поддержишь меня лишь в вопросе приоритета на наследие Уильяма, — ответил также тихо Филипп. Обстановка не располагала к громким разговорам, и потому все перешептывались между собой, растворялись взглядами в полыхающем на полстены огне в камине. — Да, ты знаешь мои убеждения, Филипп, а я не иду против своих убеждений. Слишком уж стар для этого. — Так что насчет Леонардо, уважаемый барон? Давайте вернемся к насущным проблемам, потому что я все равно не в силах изменить то, что произошло на суде. — Сложно, но я это сделаю. Король Эадес, после того как едва не скончался от мышьяка, перестал принимать кого-либо ко двору. — Отравители с Юга? — Отнюдь, — усмехнулся Теорат. — Если бы за дело взялись веномансеры, то Эадес бы не выжил. Эти мерзкие создания неприятнее магов будут! Наши и отравили. — Попроси помочь Горрона, — неожиданно громко даже сам для себя произнес Ярл Барден, и от его рыка Йева вздрогнула. — Этот плут мигом распутает любой заговор, он в них как гарпия в воздухе себя чувствует! — Не нужно, мне политика интересна лишь в вопросах сохранности моих вложений в винные плантации Золотого Летардийского подле Солнечного Афше. Мнемоников вообще лучше не трогать лишний раз. — По бледным и тонким губам барона скользнула ироничная улыбка. В зале воцарилось недолгая тишина. Филипп снова подлил себе крови в бокал, а также, позаботившись о молчаливой дочери, что не осмеливалась говорить в присутствии других Старейшин, подал наполненный бокал и ей. Немые слуги поменяли графин на новый с теплой кровью, и, потянув носом воздух, Теорат посмотрел на Шауни де Бекка. Тот, кивнув головой с копной очень густых и коротких седых волос, грациозным и медленным, подобно Теорату, движением поднялся и налил из графина крови в два кубка, один из которых передал своему родственнику из Летардии. Шауни де Бекк своим таким же угловатым лицом напоминал Теората Черного. Однако эти двое очень худых и высоких мужчин разительно отличались друг от друга цветом волос и глаз. Шауни де Бекк со своей белоснежной шевелюрой и мягкими серыми глазами казался полной противоположностью черноглазому и темноволосому Теорату, зато абсолютно одинаковы у них были ленивые манеры, преисполненные достоинства. Оба были гладко выбриты в соответствии с южными традициями. Даже одежда их контрастировала между собой: на Шауни была белоснежная батистовая рубашка с небольшим острым вырезом на груди и серые льняные штаны, поверх вампир накинул нарядный плащ цвета сепии из мягкого материала, с прорезями для рук. Пальцы вампира украшало множество перстней, а на груди позвякивали друг о друга две простые серебряные цепочки. Теорат же одевался в черные и плотные одежды, с закрытой шеей и без каких-либо украшений. Филипп нахмурился прислушиваясь к тихим, но ещё далеким шагам в коридоре. Вскоре из арочного низкого проема вышел Леонардо. Он нашел беспокойными глазами отца и, настороженно поглядывая на собравшихся в зале, отвесил поклон. — Доброго вечера, господа. — И тебе, Леонардо, — мягко улыбнулся Шауни де Бекк. Остальные просто кивнули. — Мы как раз о тебе разговор вели, — произнес Теорат Черный, не отводя глаз от огня. — В каком же ключе вы меня обсуждали? — поинтересовался слегка побледневший Лео. — Ты поедешь с уважаемым Теоратом в Летардию, в Морайю, ко двору короля Эадеса, — ответил за своего товарища Филипп и затем добавил: — Как ты и мечтал. — Филипп, только не сразу. Дай мне пару месяцев, чтобы поговорить со своими людьми со двора и предоставить тебе расчет по ежегодным выплатам в сеттах. — Теорат так и не взглянул на Лео ни разу. Сын графа сделался еще белее, потом моментально цвет его лица сменился на пунцовый, и он процедил сквозь крепко сжатые челюсти: — Ты… Ты отделаться от меня вздумал, отец? Его повышенный тон приковал взгляды всех собравшихся: Теорат Черный отвернулся от огня и нахмурил брови, а Ярл Барден очнулся от легкой дремоты, навеянной тихим потрескиванием дров в камине, и гневно взглянул на сына друга. — Не смей повышать голос, — спокойно ответил Филипп, затем чуть вздохнул. — Ты сам просил это двумя годами ранее. — Кому я там нужен такой? — уже тише, но дрожащим от обиды и злобы голосом ответил Лео и показал пальцем на лицо. — Ни один двор не будет рад уроду!