Из моих глаз брызнули слезы. – Мам, поверь, просто поверь мне. Происходит что-то очень плохое! Мне нужно его увидеть, нужно предупредить. Если он действительно жив, я… – Анна, посмотри в окно, – встряхнула она меня. Ее глаза блуждали по моему лицу, а сжатые губы стали мертвенно-бледными. – Посмотри! Привезли тело Мики. Я повернулась к окну и ощутила, как леденеют конечности. Из остановившегося у дома Ярвиненов большого черного автомобиля несколько крепких мужчин выгружали гроб. Навстречу им выбежал Отсо Ярвинен. На нем были черная рубашка и черные брюки. Он очень хотел им помочь, но помощь работникам ритуального бюро не требовалась: они пронесли гроб мимо него и втащили в дом. «Жив», – пронеслось в сознании. Отсо – необходимое уточнение. А в гробу тогда… У меня закружилась голова. Такое просто невозможно забыть, но как я могла? Почему никто, кроме меня, не видел никаких странностей в происходящем? Почему никого не волновало, как все это произошло?! – Дыши, Анна, дыши, – погладила меня по руке мама. Дрисс снова заскулил – будто почувствовал. Я закрыла лицо руками и приказала себе вспомнить. Но сколько ни старалась, ничего не получалось. Не было никакого понедельника, не было никакой смерти Мики. Все это бред. – Мам, мне нужно туда, – решительно сказала я, отнимая ладони от лица. – Мне нужно все узнать и понять. – Что ты хочешь понять, Анна? – Уголок ее губ подергивался в нервном напряжении. – Хочу понять, почему мир сошел с ума! – затараторила я. – Почему ты твердишь, что Мика умер. Почему не веришь, что я видела, как Отсо отправил себя на тот свет. Почему смотришь сейчас на меня, будто я последний псих! – Так. Я знаю, что делать. – Она тряхнула головой, а затем встала. – Сейчас я позвоню доктору Литвиненко и узнаю, сможет ли он подъехать к нам сегодня, чтобы осмотреть тебя. – Да не нужен мне твой психотерапевт, мам! Мне хватило двух сеансов у Литвиненко в прошлом году, чтобы понять, что этому хлыщу с очками в роговой оправе гораздо интереснее, чем занимается в свободное время моя мать, чем мое реальное состояние. Он пытал меня в течение двух часов, задавая наводящие вопросы о том, не испытываю ли я депрессивных состояний и не собираюсь ли покончить с жизнью после аварии. Мы не говорили о том, как прекрасна жизнь, и о том, что нужно искать положительное в событиях каждого дня. Все, что я запомнила, – это его театрально проницательный взгляд с прищуром и попытки выявить во мне хоть какие-то психологические дефекты. Спасибо, но нет. – Побудь тут, а я схожу позвоню, – сказала мама. Ее губы дрожали. – Мама! – Тебе нужно остаться здесь. – Она взяла коляску за ручки и вытолкала ее за дверь. – Ты не можешь так со мной поступить! – охрипшим голосом крикнула я. – Мам! Ма-а-ам! – Сейчас я вернусь, и будем завтракать. – Мать постаралась придать голосу ласковые нотки, но у нее и раньше-то это не очень хорошо получалось. – Потерпи немного! – Ма-а-ам! – Я практически свешивалась с края кровати. – Дрисс? – позвала она. Но пес не пожелал выйти. Уткнулся широким лбом в мое бедро и отвел взгляд. Тогда она просто вышла и заперла дверь. Я слышала, как ее шаги удаляются по коридору, и захлебывалась в рыданиях. Лишить меня «ног» даже для нее было слишком жестоким поступком. – Мам! – прокричала я в последний раз так громко, что начало жечь в горле. И бессильно опустилась на подушку. Что теперь делать? Ползти? Выскользнуть из окна? А дальше? Меня колотило от обиды и осознания собственной беспомощности. А еще от отвращения. Потому что в это самое мгновение я поняла, что даже ради того, чтобы увидеть Мику и убедиться в том, что он действительно мертв, я не готова встать с кровати и открыть всему миру своей секрет. Если раньше я лишь мысленно признавала, что ненавижу себя за это, то теперь готова была расписаться под этим утверждением кровью. Я хотела встать, но не могла. Страх по-прежнему был сильнее меня. Я могла подняться и уйти, ведь меня больше ничего не держало, но вместо этого достала телефон, пролистала входящие/исходящие за прошедшие дни, нашла входящий от Мики и набрала его. «Э-хэй, привет, зачем бы ты ни звонил, ты зря делаешь это! Если я не отвечаю, значит, я занят: смотрю с Анной на звезды. Ха-ха-ха! А если это ты, Профессор, то просто кинь камешек в мое окно! До связи-и-и!» И слезы буквально затопили мое лицо, стерев с губ все слова любви, которые я говорила Мике, и всю ложь, которой я кормила его день за днем, чтобы защитить себя. 21 – Это уже слишком. Даже для нашей матери, – проворчала сестра, открыв дверь и наблюдая за тем, как я размазываю слезы по лицу. – Даже если речь идет о тебе. Это вообще все как-то слишком. Она задумчиво зажевала губу, и маленькое колечко пирсинга спряталось у нее во рту. – Пришла поиздеваться? – всхлипнула я, задрав подбородок. – Необязательно огрызаться каждый раз, как видишь меня, – хмыкнула Софья, входя. – Что тебе нужно? Она наклонилась, чтобы погладить пса, лежавшего возле моей кровати. – Пришла убедиться, что с тобой все в порядке. – Сестра подняла на меня обеспокоенный взгляд. – Ты выла, как раненый зверь. – А что со мной будет? – отвернулась я. Вдруг стало так тяжело дышать, что пришлось задержать дыхание, а потом вдохнуть медленно и глубоко. – Я слышала, мама звонит врачу, у которого ты проходила курс обязательной реабилитации. – Два бесплатных сеанса. Для галочки. Я повернулась, и Софья понимающе кивнула. Без обилия косметики ее лицо выглядело совсем юным. – В любом случае его секретарь сообщила, что он в отпуске. – А. Ясно. Значит, никто не приедет, не скрутит меня и не увезет в психлечебницу. – Ты пропускаешь подготовку к экзаменам? – спросила я, вытирая влагу под глазами дрожащими пальцами. – Мама разрешила. – Почему? – Из-за тебя. – Из-за меня? Софья потрепала Дрисса за загривок и выпрямилась. – Похороны. Всем тяжело. – Она пожала плечами. – И все такое. Похороны. От этого слова будто веяло могильным холодом. – Похороны? – переспросила я. Мне все еще хотелось, чтобы это оказалось неправдой. – Д-да, – напряглась сестра. Она подняла руку и начертила в воздухе указательным пальцем круг возле своего лба. – Ты из-за этой синей штуки ничего не помнишь? – Не знаю, – призналась я. Наклонилась, достала из ящика тумбочки зеркальце и посмотрела в свое отражение. – Ничего себе… Шишка выглядела препаршиво.