Медников устроился верхом на валике дивана, и думал: так можно жить, это мне оч-чень нравится, это кому угодно понравится. Все мысли долой, не буду придумывать никакой программы, само пойдет. Марина перевернулась на постели и объявила: – Время обеда. Меня кормить будут? Но у Медникова были другие планы. Они выбрались из гостиницы только к вечеру, бодрые, красивые, голодные, как волки, и почти счастливые. Прозрачный вечерний воздух был свеж и пах водой и травами. По набережным каналов бродила расслабленная летняя публика, почему-то казалось, что это не туристы, а свои, здешние вышли погулять, подышать, посмотреть на людей. Игорь заметил, что многие мужчины в накинутых на плечи пиджаках и куртках, у женщин через сумочки свешиваются плащи – предусмотрительные северяне радовались теплому вечеру, но ждали быстрого похолодания. Действительно, с залива тянуло сырым ветерком. Они прошли мимо величественного Исакия, по периметру обошли Дворцовую площадь, прошли весь Невский. Слоняясь в обнимку по городу, непонятным образом они вышли на симпатичную улицу с деревенским названием Большая Конюшенная и там наткнулись на ресторан под вывеской "Саквояж для беременной шпионки". В такое место просто грех было не зайти. Они съели здоровенную порцию чего-то мясного, гору салата, Марина из большого бокала запивала все это пиршество каким-то итальянским вином, цветистое название которого они тут же забыли, переглядывались через стол, а наевшись, стали изучать публику. Хорошая была публика, симпатичная. На них смотрели. Улыбались. Они были очень красивая пара. Они были украшением этого места. Поэтому они оттуда и сбежали, бродить дальше по летним улицам. Из окон домов и проезжающих машин Ваенга тянула «снова курю, мама, снова». От этого их снесло после угрожающей вывески «Капелла» в какие-то очень благоустроенные проходные дворы, там было светло, ухоженно и безопасно. В пустом, чисто выметенном углу девушка с гитарой наигрывала что-то аритмичное и пела тихо очень чистым голосом. Они подошли, послушали. Певица маскировалась под ларссеновскую барышню с черной челкой, вся в черном, глаза обведены черным и, кажется, черная помада на губах. Тем чище звучала ее легкая песенка. Марина отняла у Игоря всю мелочь и насыпала в футляр ее гитары, случайно раскрывшийся на земле. Уходя, Игорь тишком положил в футляр тысячу рублей. Черная певица показала ему язык. Он помахал ей на прощание. У набережной Мойки они оказались случайно, в силу некой географической аномалии города Санкт-Петербурга. Тут же выяснилось, что Марина всю жизнь мечтала покататься по каналам на лодочке, а Игорь просто рвется показать ей развод мостов с реки, то есть катер придется брать обязательно. В двух шагах от Певческого моста нашелся причал, где скучали у берега несколько разномастных катеров. Их хозяева, чинные дяди в кепках, без азарта резались в домино на снятой с кронштейнов вывеске «Причал Певческий мост». – Чей-то мост, – прошептал ей в шею Игорь. – Её, – Марина показала большим пальцем через плечо в музыкальный проходной двор. Бомбилы торговались долго, с чувством. Но набравшие опыта в битвах с марокканскими торговцами, Игорь с Мариной легко обыгрывали коллективное бессознательное компании питерских гондольеров. Стриженые седым бобриком лодочники только крутили головами. Марина выбрала самый симпатичный новенький белый катер с кабинкой у носа и диванчиками на корме. Сговорились на круиз по каналам с непременным осмотром развода больших мостов на Неве. Шкипер с пивным брюшком полез в лодку, и еще не заведя мотора, сменил бейсболку на белую шкиперскую фуражечку с лаковым козырьком. Возвращались под утро. Весь обратный путь по каналам Марина спала на его плече, закутанная в два пледа. За прошедшие часы выяснилось: – Медный всадник выглядит в сумерках иначе, чем днём – у Дворцового моста работает уличное кафе, где варят чудный кофе (до 23.00 можно с коньяком) – платный туалет в Северной Пальмире стоит 15 рублей – развод мостов – потрясающее зрелище – ночью на Неве холодно – он испытывает к Марине что-то очень похожее на нежность. Свирепого вида шкипер оказался знатоком старой гидрографии города, историком-энтузиастом и отличным рассказчиком. Игорь в благодарность оставил ему в оплату ту сумму, с которой начинали торг, и в обнимку повел Марину в гостиницу, отсыпаться. Завтра вечером можно посетить Мариинский театр, изобразить то есть культурную программу для гостей города. А еще шкипер говорил про светомузыкальный фонтан на стрелке Васильевского острова. Да мало ли. Завтра будет целый день. И ночь. Глава 4. Июнь Конец июня 2010 Санкт-Петербург Просто при упоминании города Санкт-Петербург он начинал улыбаться самым предательским образом, и быстро стирал улыбку, чтоб не застукали. Накануне отъезда из Питера они устроили себе вечеринку в популярном итальянском ресторане на улице Рубинштейна в двух шагах от гостиницы. Марина под спагетти с морскими гадами и бутылочку итальянского белого наговорила ему массу лестных слов, чем Игорь был приятно смущен. В порядке самообороны он определил, что за Мариной есть слабость – когда выпьет, у нее развязывается язык. Так ему было проще. Не избалованный женскими признаниями полковник должен же был придумать для себя объяснение неожиданного, но что говорить, приятного внимания к себе. Подаренные Игорем часики от Шопард она теперь вовсе не снимала, как талисман. Когда выяснилось, что они не боятся воды, Марина даже в душ полезла в часах, которые сверкали на обнаженной коже эротично, волшебно и достойно. Москва Конец июня в Москве стоял очень жарким, а к середине лета обещали настоящую африканскую жару. Торфяная гарь уже чувствовалась в воздухе. Знакомые разъезжались по менее жарким странам вроде безобидного Монако, или грозились смыться от наступающей жары хоть в Финляндию, хоть дальше, хоть на Шпицберген. Маркин, например, готовился к подводной охоте на далеких Багамах, уверяя, что там прохладнее. Впрочем, ехал он в компании скорее нужных, чем приятных людей. Игорь об этом знал все, поскольку сам готовил для босса справки на приглашенных «друзей». Медникову было не до разъездов – последний месяц принес столько вопросов, загадок и просто темных деталей, что разобраться было просто необходимо. Он уже пробовал как бы ненароком обсудить с бывшими коллегами ситуацию с недоделанным покушением на Овсянникова, но вся Москва знала, что он служит в доверенных помощниках у Маркина, и его как будто сторонились. Это затрудняло разговоры и создавало смутное ощущение надвигающейся угрозы. Если сторонятся свои, значит, рядом скоро рванет. Пора навестить генерала моего, иначе ясности не добьешься, решил он. Генерал Сохин всю жизнь очень плохо играл в шахматы. Но играл. Все управление знало, что шахматист он никакой, и все норовили подсунуть ему вырезанные из журналов этюдики для шахматистов-любителей. Через месяц-другой он торжественно сообщал дарителю о победе и подробно, минут за сорок рассказывал, как и чего он добился в этой задаче. Кто понаивнее, считали его безобидным чудаком. Кто похитрее, после таких этюдов обходили его за два квартала в уверенности, что генерал непрост и дурит им головы. Правы были и те, и другие. Продуктивно мыслить генерал выучил себя сам, шахматы были лишь предлогом для изобретения житейских этюдов, которыми он тайком украшал свою жизнь, и не только по работе. По службе за ним была слава затворника, молчуна и иезуита, мастера византийской интриги. Начальство его всегда побаивалось, не без оснований подозревая в перспективном чекисте связь с потусторонними силами в Кремле. Продвигали Сохина туда, где было все непонятно и невыигрышно, а он сумел построить на этом вполне успешную карьеру. Его как бы отставка и как бы исчезновение в бизнес поначалу всполошили коллег, которые опасались с его стороны какой-нибудь невероятной многоходовки с непредсказуемыми последствиями, но со временем успокоились и вроде подзабыли. И напрасно. Те, кто знал генерала-предпринимателя поближе, были уверены, что Сохин держит руку на пульсе в любой ситуации. Медников не нашел Сохина ни дома, ни по секретным телефонным номерам. Это означало, что генерал либо очень далеко и недоступен, либо очень близко, руку протяни. Игорь поморщился и пошел просить помощи у подопечного – друг и напарник Вадим Рыжов появился в его жизни с подачи генерала не случайно. За последние годы они довольно насмотрелись друг на друга в самых разных ситуациях, и Медников лишь убедился, что Рыжов ой как непрост. Хотя и друг. Они устроились в плавучем ресторанчике на Москве-реке напротив Нескучного сада. Кажется, жара к вечеру только усилилась. Щурясь на раскаленное солнце, Вадим помаленьку потягивал пиво, часто меняя кружки на свежие, холодные. Игорь попросил бутылочку Перье и пил мелкими глотками вкусную французскую минералку с газом. – Не темни, Вадим. Ты в теме или нет? Одного из нас генерал должен был оставить на контакте. Вадим рассмеялся: – А я все жду, когда ж ты спросишь. Угадал, опять ты угадал. Давай-ка я тебе кое-что расскажу. Это из того, что Степаныч разрешил изложить. Правда, не правда – не спрашивай, не знаю. Не проверял и не собираюсь. Ты помнишь, как он растворился… – Вадим действительно оказался в курсе дела. Иван Степанович Сохин в один прекрасный день растворился в воздухе, укрывшись от политических бурь девяностых, которые погубили столько душ, и оставил ни с чем многих претендентов на его служебное и агентурное наследство. Он просто пропал. На самом деле из своей щели под плинтусом он наблюдал, как – порой по одному, а когда и десятками – его бывшие коллеги и соперники полегли по канавам и обочинам Большой Дороги. На одной только афере с фальшивыми авизо сгинули, по его подсчетам, не менее семисот молодых волков, которые неправильно оценили свои возможности и перспективы, пошли за деньгами и пропали на этом пути. Медников кивнул – он хорошо помнил и расстрелы на Зиле, и якобы красную ртуть, и скупку ваучеров, и продажу урана-238 через мелкие конторы на Полянке. Народу полегло со всех сторон туча. Рыжов продолжил: – Вот именно. Но свою отборную гвардию, – понятно, что в это число входили Медников и Рыжов, – генерал берег, и аккуратно продвигал их в новой жизни в меру своего житейского и политического разумения, которое он, впрочем, никогда не переоценивал. Но людей сберег. Медников оказался среди немногих, кто сделал яркую карьеру. Именно эти отборные кадры и были тогда собраны в наскоро отремонтированном замоскворецком особняке, где Сохин произнес свою знаменитую речь. – Цените себя, уважайте себя. Искушений будет много, и – самое опасное – вокруг вас будут вертеться сумасшедшие деньги. Выживет тот, кто обойдет их стороной, не дав замазать себя долларовой грязью. Если б текст этой речи прочла широкая публика, его сочли бы опасным краснобаем и лжепророком – как раз то, чего Сохин хотел избежать. Он был убежден: Россия повторит до деталей путь, который прошли западные экономики за последние 150 лет. Но пройдет его лет за десять-двенадцать, максимум за пятнадцать. Со всеми бедами скороспелых миллионеров, с рождением и крушением великих состояний, с человеческими трагедиями континентального масштаба и с массовыми, капитальными ошибками в сфере морали, безнадежными заблуждениями в области этики, полным разбродом в заоблачных высях философии. Не говоря о цинизме и низости в государственном управлении. Ни тогда, ни позже он не хотел предсказывать в расчете на благодарность будущих поколений. Он только хотел сберечь этих – ближних, учеников и сослуживцев, штучную продукцию особой человеческой ценности. И многое ему удалось. Как истинный шахматист, он разложил решение предстоящих проблем на шесть шагов. Четвертым шагом было внедрение его людей в самые выигрышные сегменты сырьевой экономики. Пятым – срастание спецслужб с политической элитой. Сюда попал Медников. Шестым – создание защитного механизма, страховой полис от предстоящего периода разброда и катастроф. Не кто иной, как генерал Сохин придумал схему доверенного управления. Буквально в канун своего публичного исчезновения он сумел убедить президента раздать часть ценных государственных активов – заводов, рудников, авиакомпаний, банков, – в руки молодых выдвиженцев из спецслужб, рангом не выше подполковника. Не в руки умелых экономистов или управленцев, а в руки доверенных людей, пусть не искушенных в экономике, но тех, кто не продаст. Он пропал на годы. Потом появился в роли благополучного бизнесмена, которому в России не было конкуренции – он занимался высокими технологиями. Несколько зарегистрированных им интеллектуальных фирм на острове Мэн были успешно проданы и перепроданы. Все за суммы с шестью-семью нулями, причем Сохин сохранил в них права и доли. Это была его личная страховка и бюджет его будущих операций. При этом Иван Степанович Сохин думал вперед и не хотел конкуренции в родной стране, где все вертелось вокруг сырья. Поэтому за сырьевые проекты не брался и друзьям не советовал. Иногда его имя мелькало в числе участников мировых финансовых и экономическим форумов, несколько лет он числился экономическим советником премьер-министра в маленькой ближневосточной диктатуре, в Давосе за ним каждую зиму держали персональный номер в скромной гостинице-шале. – Понимаешь, – продолжал Рыжов, прячась подальше в ненадежную тень навеса. – Он вбил себе в голову, что то ли Россия не готова к новшествам, то ли мы не учитываем этой новой России. С самого начала он натаскивал нас на гораздо более крупные задачи, чем требовала служба. Да ты помнишь. Или что-то в его программе не срослось. – Все у него срослось. – Игорь раздраженно отодвинул стакан. – У него всегда все срастается. Я бы всю свою прекрасную карьеру отдал за его умение выстраивать весь мир вокруг себя. Ведь чистый кукловод, согласись. Ты знаешь, почему его перестали называть великим манипулятором? Он сам запретил, решил, что слишком похоже на правду. – А правда, очень похоже. Он ведь и про тебя мне буквально как по нотам предсказал. Да и про меня тоже. Даже этот наш сегодняшний разговор в общих чертах изложил. Правда, без аргументов. Так зачем он тебе? – Понимаешь, братишка, мне кажется, генералу пора выходить на поверхность. Планов его я знать не могу, но мне он нужен здесь. Или, наоборот, мне надо кардинально подумать о перемене места работы, места жительства и вообще. Если ты меня не отговоришь, я буду его искать. Боюсь, могу наделать лишнего шума. – Это ты можешь. – Посмеялись. – Отговаривать не буду, конечно, зачем? – И где его искать? – Ну, где. На дачке. Помидоры разводит. Пиши координаты. Московская область На границе Московской области, в сторону Мещерских болот, остался незаселенный бойким русским бизнесом остров земли, где деревни остались деревнями, на фермах выращивают помаленьку молочных коров и птицу на продажу, а в сфере коммунальной архитектуры важным излишеством считают магистральный газ в каждый дом. До воспетых Паустовским лесных озер еще далеко, но чистые равнинные речки, притоки Оки, перемежаются темными заливными заводями в лугах и лиственными лесами, где в хороший год грибы собирают ведрами с одной поляны. В треугольнике между рекой и озерами притаились две деревни и десяток фермерских хозяйств, соединенных, впрочем, отличными дорогами. До районного центра Спас-Клепики далековато, до Рязани тем более. Этот зеленый остров, отгороженный от всего мира незнанием и отсутствием удобств и коммуникаций, стал убежищем двух знаменитостей и одного тайного узника. Звездами были некогда всесильный член брежневского политбюро, отстраненный от дел с партийным выговором под уникальную формулировку «за попытку государственного переворота», и эпатажная метресса отечественного шоу-бизнеса, которую молва и пресса давно поселили в Майами. К партийному лидеру деревенские старики ходили пить чай с крыжовенным вареньем. Великая певица гнала в баньке добротный самогон на радость соседей, вечерами сидела со сверстницами на скамеечке у колонки, интересовалась только местными новостями, совершенно сросшись с местным народцем, и свободно обсуждала способы заготовки яблок путем мочения в бочонке со смородинным листом. К приезжим и городским все вместе относились с равным недоверием. Когда импозантный невысокий крепыш с сединой в висках и острым прищуром веселых глаз оформил на себя сразу четыре смежных участка в меньшей деревне, это стало сенсацией – ровно на три дня. Приезжий назвался Иваном Степановичем, от людей не прятался. В первые же дни прошел по соседям с приличным разговором, знакомился и показал себя рассудительным, дельным мужиком. От местных отличался тем, что всегда был гладко брит и ходил с чистыми руками. Участки он не перелопачивал, просто объединил, оставил и старые яблони, и сосенки на косогоре над рекой. Быстро починил дом, а простой забор сохранил, не отгораживался. Народ разделился во мнениях: кто решил, что он секретный конструктор на покое, другие определили его тем самым директором рязанского завода, неправедно уволенного за сочувствие рабочим, о чем когда-то писали все областные газеты. Деревенский сапожник Леня, в прошлом механизатор, отсидевший свое за утопленный по пьянке трактор, приметил в нем военную выправку, но его никто не слушал. Приезжего приняли, а через пару лет признали за своего, так и называя между собой красным директором.