Медников уверенно держал руль, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям и посматривая на указатель уровня солярки – ее оставалось впритык до Ухты. Правильно говорят опытные водители– аварию ничто никогда не предвещает. Справа между елками мелькнул залепленный снегом знак, поворот на гребне холма и еще короткий поворот. Тут Медников уже все понял, и пошли те самые секунды. Вот сейчас машина ведет себя стабильно и послушно на скользкой дороге, и вдруг начинает срываться в занос на повороте, а слева обрыв, не обрыв, но высокий берег, высоковатые тут у вас берега для прыжков, пристегиваться надо, вот что я вам скажу, товарищи. Оч-чень стабильно ведет себя на скользкой дороге, и летает с обрывов стабильно по плавной дуге. Но очень быстро. Внедорожник вынесло влево за обочину, он взлетел над обрывом, сделал полный кульбит и лег на откос правым боком, съехал с нехорошим стеклянным треском, скрипом, визгом, боком по льду, крутанулся юлой и замер. Тишина. – Толя, ты живой? Доложись. – Живой, – Захарович ответил с задержкой, и голос его Медникову не понравился. – Что болит? – Дышать тяжело, и сбоку больно. – Так. Ты доложись. Живой? Водитель посопел, ответил без энтузиазма: – Живой. – Его голос Медникову не понравился. – Что чувствуешь? – Дышать тяжело. И в боку болит. ыыыысаы ребра раньше ломал? – Ломал. Похоже. – Ясно. Давай проверять руки-ноги. Медников начал приходить в себя и оценивать ситуацию. Машина лежала на правом боку, и Медников не придавил телом своего раненого товарища только потому, что навалился на жесткий подлокотник. Подлокотник оказался качественный, прочный. И, слава Богу, оба живы. – Толя, полежи-ка, не шевелясь. Я попробую выбраться аккуратно. – Ты сам как? – Пока, кажется, цел. Сейчас уточним. Вот локоть только. – Он стал осторожно выбираться наверх, опасаясь задеть Захаровича. Вылезать оказалось проще, чем он думал – переднее стекло при ударе вылетело целиком и теперь медленно крутилось на льду. Остановилось. Медников хмуро глядел на стекло, связывая факты в одну картинку. Картинка получилась такая. Машина на боку. Водитель ранен и явно нуждается в помощи. На дворе минус тридцать пять с ветерком. Стекла в машине нет, значит, в машине температура та же. Дорога не шибко оживленная, машины ходят редко. Надо быстро принимать меры. Но сначала закончим с личными делами. Он достал телефон и набрал телефон Марины. Никто трубку не взял. Он быстро набрал коченеющими пальцами короткую эсэмэску «Позвони мне». Уже потом проверил, цел ли сам. И занялся неотложными мерами. За этот нелегкую ночь он еще несколько раз звонил Марине. Ответа не было. В чистенькой районной больничке Медников сидел на единственном стуле в приемной главного врача и хмуро смотрел в глубину ярко освещенного коридора, куда увезли на каталке Анатолия Захаровича. Дежурный ночной доктор сначала присматривал, как Медникову густо мажут руки желтой мазью, сильно напоминавшей вазелин, а потом ушел в палату, куда увезли пострадавшего водителя. У того были сломаны два ребра, подозрения на перелом стопы не подтвердились, просто сильный ушиб. Захаровичу было велено оставаться на койке еще пару дней, точнее, на этом настояли вдвоем доктор и Медников. Руки Медников подморозил, пока возился с тросами, вытягивая машину по крутому склону. Пришлось долго голосовать на пустом шоссе. Первый самосвал, который остановился на поднятую руку, был порожний и вытащить внедорожник наверх не смог, сам юзом скатывался к обрыву. Уже в сумерках подошел груженый лесовоз, водитель молча кивнул и взялся за дело. Кто не вытаскивал машины тягачом из оврага при морозе минус тридцать пять с ветерком, некогда не поймет. Окоченевшего до деревянного состояния Захаровича сразу устроили в теплую кабину «камаза», и вдвоем при свете фар принялись подтягивать тяжелый внедорожник на тросе. Сначала поставили его на колеса, потом подкатили ближе к берегу, потом вверх, и с диким ревом грузовика вытащили боевую машину через край обрыва. Передохнули, поговорили маленько, и стали собираться. Медников отдал дальнобойщику флягу со спиртом, сам пить не стал, только растирал снегом застывшие руки. До больницы Захаровича довез тот же «камаз», а Медников проверил джип, завел – заработал! – и, уложив целое, без единой трещинки лобовое стекло в кузов своего пикапа, поехал следом. В больничке было тепло, Медников отогрелся, закрыл глаза, его неудержимо клонило ко сну. – Эй, послушайте, спасатель, – услышал он сквозь дрему. Дежурный доктор стоял, засунув руки в карманы белого халата, и с иронией смотрел на него с высоты роста. – Везучие вы оба, считай, сегодня заново родились, Бог вас сберег. Крест новый сберег, сообразил Медников. Доктор задумчиво разглядывал сонного пациента и вдруг решительно заявил: – Дело к утру. Пойдемте-ка, я вас устрою. Есть свободная койка. – Да, спасибо. – Голосу у Медникова сел, он откашлялся. – Спасибо. Просто с ног валюсь. А нельзя вытереть эту мазь с рук? Мне бы позвонить надо. Еще дважды он звонил Марине, но ее мобильный не ответил. Марина в этот время была в баре на дне рождения, как она сказала, у 24-х летнего недоросля-малолетки, звонки видела, но там говорить было неудобно, а после позабыла перезвонить. Москва В Москве Рыжов при каждом удобном случае забегал к Игорю в новый офис и обязательно оставлял распечатки самых интересных телефонных разговоров. Медников готовил годовой отчет по работе подопечного банка, и готовился к драке. Иногда рыжовские распечатки помогали подправить акценты в отношениях, правильно построить интонации. Игорь чувствовал себя уверенно, ощущал поддержку генерала. И среди прочих хлопот все чаще задумывался, как быть с Мариной. Марина охладела к нему, причем он твердо знал, когда это началось: Рим, свадебная церемония. Больше всего его задевало охлаждение Марины к сексу. Попросту никакого секса больше и не было: либо девушка изобретала повод отложить любые любовные игры, либо лежала неподвижной куклой, что сводило плотские радости к бездарной супружеской механике. Медникова это не устраивало категорически – он хотел ее всю, прежнюю, горячую, жаркую. Выходило наоборот. – Марина, я тебя устраиваю? – на такой вопрос в лоб Медникову надо было решиться. И сформулировать таким образом, чтобы ответ не привел к необратимым результатам. По первому браку он знал, как трудно склеить разбитый вдребезги кувшин. Вдребезги разбивать он и не собирался, но ясности в своем доме он мог требовать. – Ты меня устраиваешь. Все в порядке, не волнуйся. Здесь и сейчас ты меня устраиваешь, как никто. Пойми, я тобой дорожу и ценю тебя. – И я тебя тоже. Ценю. – У Медникова всегда хватало выдержки и зрелости, чтоб не принимать скороспелых решений. Но и не скороспелые напрашивались сами собой. Он почувствовал, что нужен совет. К духовнику разве съездить? Давно не был. Наставником Игорь считал старца из московской общины староверов. Староверами держалась исстари вся купеческая промышленная Москва. Знаменитые многодетные купеческие фамилии Мамонтовых, Бахрушиных, Морозовых, Рябушинских, Боткиных, Гучковых, Солдатенковых были староверами или имели старообрядческие корни. Староверами были Путилов, Третьяковы, Алексеев (Станиславский), Зимин, «король фарфора» Матвей Кузнецов, герой Отечественной войны 1812 года атаман Платов, многие, многие другие. Говаривали, что торговое дело у староверов идет хорошо, потому что не пьют, старая вера не велит. Разумелось, что нажитое добро, в отличие от прочих русских купцов, не пропивают в дым, а копят и растят. Эта байка не поминает другого особенного свойства купеческой общины старообрядцев – кристальной честности во всем, и в делах тоже. Честность в промысле окупалась, и купеческие кланы староверов наживали необъятные состояния, которые даже дробленные на множество детей, оставались основой всего хозяйства державы. Митрополит Андриан писал, что к 1917 году староверы ведали половиной всех русских капиталов. Староверческие кланы вложили горы денег в русское искусство. Третьяков создал галерею, Станиславский финансировал театр, Зимин открыл знаменитую частную оперу, Мамонтов собрал и берег свой абрамцевский кружок. Среди общин старого обряда созрела блестящая плеяда русских меценатов, которые прославили Отечество на столетия – художественные собрания Бахрушиных, Третьяковых, Мамонтовых, Боткиных, наряду с императорскими и великокняжескими коллекциями, являют основу собраний Эрмитажа, Русского музея, Пушкинского музея, Третьяковки, Исторического музея. Староверческие корни были у выдающихся русских поэтов Есенина, Клюева, Твардовского. Другое дело, что от гонений и притеснений эта слава не спасала. Староверы поморского северного толка по мере возможностей объединялись, стараясь не дразнить власть предержащих. Объединились на Москве в Древлеправославную Поморскую Церковь. С конца восемнадцатого века общины Федосеевского согласия по сию пору держат неформальный свой центр в лице Московской Преображенской общины. Москвичам это место белее знакомо как старое Преображенское кладбище. Медников, не имея на то никаких высоких служебных указаний, по совести и по обычаю присматривал за благополучием и успехами Преображенской общины. А забота требовалась. И в прежние, и новые времена немало было явных и тайных охотников загрести старинное имущество староверов. Злее всего охотники за недвижимостью цеплялись за территорию Преображенского рынка, который с советских времен разместился на землях поморской общины. Приходилось искать жесткие решения, чтобы отбить руки, которые тянутся к общинному наследию. Медников в этом деле играл не последнюю роль, что наставники ценили. В Преображенском Медникова уважали и за твердость руки, и за твердость духа, и за верность своим корням. Москва, Преображенское Он поехал в Преображенское, где стоит храм Воздвижения Креста Господня – старообрядческая церковь поморского согласия. Службой в часовнях старопоморцев руководят наставники из числа самых опытных и уважаемых старцев общины. По делам Медников встречался и с предстоятелем, и с другими иерархами, и считал главу общины своим духовным пастырем. Советоваться с духовным отцом было непросто, пришлось просить его о долгом разговоре – Медников ожидал, что придется рассказывать всю историю отношений с Мариной от азов. Оказалось иначе, проще и душевнее. Наставник с первых слов понял, о чем речь, ибо ничто не ново под луной, и сходные истории ему приходилось слышать от прихожан, и возможно, не раз. Медников волновался, и уже в конце разговора задал вопрос, ради которого и приехал, даже если сам не хотел себе в том признаться: – Надо налаживать, выстраивать отношения, верно? Нельзя же так враз перемениться. Сегодня был один человек, завтра другой. Она же не случайная подруга – близкий человек. Медников говорил, и думал, что говорит не то, но пастырь понял и в заключение разговора заметил: – Строить отношения обязательно придется, потому что все, что между человеками выросло и собрано, должно и сохранить. Чувства ли, имущество, все хранить следует. А путей для этого немало. Наказывать ли, не наказывать, на то Господня воля, но до разрыва дело доводить не стоит. Медников уехал с успокоенной душой. Понял все благочестивый. Наказывать, не наказывать – это, значит, в наших руках. Не запретил. Главное, не запретил. Волгоград Распечаток ее телефонных разговоров Игорь больше не заказывал. Заряженный хитрой программой нарядный мобильный телефон с элегантной отделкой под розовый металлик он подарил Марине сразу по возвращении с Севера. Марине игрушка понравилась чрезвычайно: – Ой, какой роскошненький! Это «Верту», да? Последний! – Не последний, а крайний. Еще будут другие. – Новенький! – она чмокнула Игоря в щеку, как хорошая девочка. – Все, я умираю! Розовый, это только в светлых снах. Ты такой классный! – Ну да. Это есть. Ты раньше не знала? – Игорь весело смотрел на девушку. Ему всегда нравилось смотреть, как она искренне радуется знакам внимания. – Нет, этого не может быть. Я просто улетаю! Розовый «Верту», он такой один в городе, я просто уверена, он такой один.