Эрик беспомощно махнул рукой. Получалась полная ерунда! Девушка умела колдовать, никаких сомнений, такое только в кино увидишь. Одета в старом европейской стиле. При этом знала про Россию и Владивосток. И про бытовую технику тоже. Да где же они? – Я прыгнул с обрыва, – мрачно сказал Эрик. – Хотел умереть? – деловито уточнила Нотти. Помахала в воздухе носками Эрика, брезгливо поморщилась и кинула ему. – Ты бы их менял почаще, что ли… Так что хотел – умереть? Или превратиться в ветер? – Ничего я не хотел, – сказал Эрик. – Сам не понимаю, что на меня нашло. Будто что-то позвало, потащило ночью из квартиры, забрался на ограду и… – Твой мир тебя вытолкнул, – спокойно сказала Нотти. – Это известная штука. Ты живёшь в мире, где нет волшебства, верно? – Верно. Ну, всякое говорят, – Эрик натянул сухие носки. – Но, по-моему, нет. Только в книжках и кино. – У нас этот мир называют Изнанкой. Кроссовки дай, – попросила Нотти. – Сухая обувь – самое важное, так мама говорит. Она опять на миг запнулась, задумалась и с огорчением покачала головой. – Слова только вспоминаются… даже лицо мамино не помню. Так вот, если в мире нет магии, то ты для него слишком тяжёлый. И ты проваливаешься. – В мир, где есть магия? Нотти замерла, стоя с кроссовками в поднятых руках. Вокруг кроссовок свистел ветер. – Наверное, – сказала она неуверенно. – Ведь то, что я делаю, это магия? – Да. Нотти кинула ему обувь. – Так значит, если меня сюда вытолкнуло, если я провалился… – Эрик помолчал. – Я тоже волшебник? Нотти пожала плечами. И, отмерив пальцами что-то совсем крошечное, показала Эрику. – Может быть, на вот столечко. Даже капля магии делает тебя тяжёлым для Изнанки… Гляди, светает! Небо и впрямь посветлело. Тучи развеивались, уплывали от берега в море. Появился алый отблеск на горизонте. – Погоди, а… а ты сама? Тебя тоже вытолкнуло? – Меня? – нахмурилась Нотти. – Ну да. Тебя. Если я – слишком тяжёлый для своего мира, значит, и ты тоже! Эвон что можешь! Девушка помедлила, прикусывая губу. Делала она это неосознанно, но настолько по-особенному, что мысли у Эрика закрутились совершенно определённые. – Может, ты тоже из России? Потому мы друг друга и понимаем… – Мы же не по-русски говорим, – напомнила она. – А ты и русский знаешь? То есть помнишь? Нотти наморщила лоб и вдруг прочитала: – У Лукоморья дуб зелёный, Златая цепь на дубе том… И, хотя все слова были совершенно понятны, Эрик враз ощутил, что это и впрямь иной язык. Тот, на котором они заговорили здесь, был нерусский русский, а этот – настоящий, русский русский. – Так ты наша! – обрадовался Эрик. – Из России! Просто забыла, откуда! – Я учила… – мучительно пыталась вспомнить Нотти. – Но кто меня учил? Как? – А школу? Школу не помнишь? Подружек? И… ну… парней там… Последние слова он выдавил как можно небрежнее, но на всякий случай отвёл глаза. – Нет. Никаких парней, – отрезала она. – А ещё стихи помнишь? Как там дальше? Стихи Нотти помнила, про «дядю самых честных правил», и про «скажи-ка дядя, ведь не даром», и даже «Шёл с работы дядя Стёпа, видно было за версту» – заклинило её на дядях, которых в русской поэзии оказалось удивительно много. Однако вот чьи стихи – отшибло начисто. – Не, – наконец призналась она жалобно. – Ничего. Пусто. Помню, что мама и папа были… но и только. – И дядя был? – пошутил Эрик. И бодро сказал: – Зато теперь я уверен. Ты наша, провалилась, как и я… – А откуда я знаю, что именно «провалилась»? И про Изнанку откуда? Приходилось признать – да, этого в русских школах не учили. Ладно, об этом он подумает чуть позже. Пока что они живы, более-менее здоровы, и пора решить, что делать дальше. Эрик, одевшись и обувшись в сухое, чувствовал себя гораздо лучше – вот только хотелось пить и есть. Он встал, потянулся и осмотрелся. Да, всё так, как и казалось ночью. Узкая полоска пляжа под высоченными скалами. Изборождёнными трещинами, но почти отвесными, а кое-где поднимающимися и с отрицательным уклоном – море тысячелетиями било в них, подтачивало, размывало. – Подниматься будет… тяжело, – растерянно сказал Эрик. – Но придётся это делать быстро, – добавила Нотти. – Прилив. Вода и впрямь прибывала с пугающей быстротой. Эрик смерил взглядом расстояние – похоже было, что через пять – семь минут море подберётся к подножью скал. – Нотти… – сказал Эрик внезапно охрипшим голосом. – Слушай… такие дела. Я не заберусь, наверное. Точно не заберусь. * * * Они вышли за ворота – Виктор в «дорожном», с рюкзаком за плечами, и Тэль – в не слишком практичном платье, с золотым лаком на ногтях, с корзинкой на сгибе локтя. – Перекидывайся, – строго сказала она. – И лети за мной. Не отставай, никуда не сворачивай… – На эльфиек не заглядывайся… – Вот именно, – прежним тоном продолжала Тэль. – И будь готов меня защитить. Виктор немедля расправил плечи. И молча смотрел, как жена сделала шаг, другой, и… Он, как всегда, пытался поймать момент превращения. И, как всегда, его пропустил. Белый единорог тряхнул шелковистой гривой. Исчезла Тэль, исчезла корзинка; витой рог во лбу грозно склонился, точно перед атакой. Ударили копыта, единорог распластался в беге, устремляясь прямо к завесе дремучего леса в отдалении – перемахнул через живую изгородь, помчался по лугу, всё быстрее и быстрее, словно лоскут снежного пламени на фоне расцветающей весенней земли. Виктор встряхнулся. Следом, надо торопиться следом!.. Чешуйчатое тело легко взмыло вверх. Мощные крылья загребли воздух, привычный восторг воспламенил кровь в жилах. Тэль пренебрегла осторожностью, они не стали даже отдаляться от усадьбы – Виктор оглянулся, словно чтобы удостовериться, что любопытные соседи не глядят им вслед (хотя соседей вообще не было), и вместо нарядного дома с резными наличниками и балясинами, вместо ухоженного сада и отсыпанной гравием дорожки увидал лишь мрачные, вздымающиеся к внезапно сгустившимся облакам вершины елового бора. Иллюзия была идеальной. Практически такая же, как и сплетённая Тэль (и Лой) для мамы. Кстати, там Кошка и Единорог трудились дружно, вполне мило болтали, и никто никого не пытался ни на рог поднять, ни до смерти зацарапать. Интересно, а что увидит прислуга, которая должна явиться позже? Иллюзию? Покинутую усадьбу? Или слуги вообще не явятся, забудут свои обязанности? Виктор никогда не интересовался такими мелкими бытовыми вопросами, это всё решала Тэль… А в следующий миг мир вокруг них изменился, и господину Дракону стало не до того. Верхушки радостной южной рощи вдруг потянулись к самому небу, у корней залегла холодная и сырая полутьма. Белая грива Единорога, казалось, испускает неяркое сияние, а копыта и вовсе не касаются земли. Сперва Виктору показалось, что открывшаяся им просека слишком узка; но нет, крылья как раз поместились. Он ощущал беззвучную просьбу Тэль: «Держись поближе», и не пытался подняться над вершинами этой невесть откуда взявшейся пущи. Единорог мчался всё быстрее, так что господину Дракону пришлось наддать. Южная роща, полная света, незаметно превратилась в старый тёмный ельник. Навстречу понёсся холодный ветер, справа и слева в чаще перекликнулись мрачные голоса – не то визг, не то скрежет, не то вой. На Драконе и Единороге скрестились злобные и очень голодные взгляды, Виктор ощутил это мигом. «Ну и тропинки же у вас, девушки Неведомого клана…» Ох, не любил Виктор эти тайные дороги между мирами, да и не умел сам на них входить. Лишь за Тэль, когда она открывала Путь… Впереди со скрипом и треском начало валиться дерево. Обречённо взмахнуло ветвями, словно руками, попыталось ухватиться за воздух и рухнуло. Отчего-то Виктора вдруг пронзило острой жалостью, словно там, преграждая им путь, рухнул его хороший давний друг.