– Я доктор Мартино, – представился он. – Рад, что ты так быстро пришла в себя, Лиза. Вчера вечером ты еще находилась в бессознательном состоянии. – Я была без сознания? – Я бросила взгляд в окно. Сквозь открытую нижнюю половину струился оранжевый солнечный свет. Лучи заходящего солнца? – У тебя тяжелое сотрясение, – продолжал доктор Мартино. Его дыхание пахло кофе, в глазах и в стеклах очков играли блики света. – Какое-то время тебя, вероятно, будут преследовать ночные кошмары и даже галлюцинации. Твой мозг перенес серьезную встряску. Я зажмурилась. Все болело. Все тело. Даже веки. – Галлюцинации? – переспросила я, снова открыв глаза. – То есть как сейчас, когда я увидела папу? Доктор кивнул. Рядом с ним всхлипнула мама. И тут же умолкла. Она предпочитает не показывать чувств. Про таких вроде говорят: «характер стойкий, нордический». – Я была уверена, что вижу его. – У меня вдруг сдавило горло. – Не могу поверить, что мне все почудилось. – Мы подержим тебя здесь немного, – сказал доктор Мартино. – Где-то с недельку или чуть подольше. Нельзя исключить внутренних кровоизлияний. Придется понаблюдать. Тебя также могут мучить и другие галлюцинации – должен сразу предупредить. Я слушала его вполуха. Врач по-прежнему то появлялся, то пропадал. Казалось, его брови шевелятся сами, будто живые. Я повернула голову к маме. – А… папа? Где папа? Он в порядке? Мама закусила нижнюю губу. Прежде чем ответить, она тяжело вздохнула. – Нет, Лиза. Мне очень жаль, – прошептала она. – Он… он не в порядке. Часть вторая 6 Не хочу описывать неделю в больнице. То было время тоски, головных болей, отчаяния, страданий, слез и кошмарных снов. В первый раз, когда мне разрешили сходить в уборную на другой стороне коридора, я вдруг обнаружила, что пол превратился в болотно-зеленую топь. Пузырящаяся горячая жижа облепила подошвы моих тонких больничных тапочек. Я с ужасом смотрела, как слизь стремительно взбирается по лодыжкам… Я запрыгала на месте, лихорадочно пытаясь соскрести с ног зеленую дрянь. – Она не сходит! Не сходит! – вопила я. Мне на выручку явились две медсестры: взяли под белы рученьки и водворили, дрожащую и бьющуюся в истерике, обратно в кровать. – Я всегда буду так чудить? – спросила я одну из них – высокую, чернокожую и такую крепкую, что она безо всякого труда подняла меня на руки и уложила в постель. – Нет здоровых людей, есть необследованные, – добродушно отозвалась медсестра. Голос у нее оказался на удивление высокий и мягкий. – Все у тебя образуется. Нужно время. Не шибко-то я ей поверила. В больнице у меня только время и было: время, чтобы пялиться в потолок и думать о папе. Мама установила над моей кроватью телевизор. Но единственный раз включив его, я наткнулась на рекламу собачьего корма и разревелась, потому что Морти выскочил из машины и потерялся. Я выключила телевизор и больше не включала. Друзья и знакомые слали открытки с соболезнованиями и ободрениями. Кузины из Вермонта отправили мне огромный букет белых и желтых лилий. Их насыщенный аромат наполнил палату, и я расчихалась. Очевидно, у меня аллергия на лилии. Пришлось убрать. Но какая разница? Одолевали и другие горестные мысли, которые я при всем желании не сумела бы описать. Вы, наверное, назвали бы их сумрачными. Когда я сразу после выписки сидела на заднем сиденье непривычной еще новой машины, которую вела мама, все казалось мне слишком ярким. Я держала голову опущенной, дожидаясь, когда глаза привыкнут. Но привыкать они не хотели, и все мне виделось в ослепительном световом ореоле. – Мам, как ты можешь вести машину одной рукой? – От затянувшегося молчания голос у меня сел. Я потерла правое запястье. Оно ныло там, где недавно была вставлена трубка. От нее остался круглый кровоподтек. Мама не отвечала. Я прикрыла глаза рукой. Солнечный свет тоже казался теперь слишком ярким. Подумала: может, солнечные очки надеть? Мы выехали с больничной парковки и уже через несколько минут мчались по узеньким улочкам Олд-Виллидж. Мне бы радоваться. Наконец-то свобода! Я еду домой. Но радость отняла бы слишком много сил. Я развалилась на сиденье. Тело одеревенело. Знаете, как бывает, когда отсидишь ногу? А у меня так было во всем теле. – Мам, ты как? По-прежнему прикрывая глаза рукой, я глянула в лобовое стекло – и дико вскрикнула, увидев большого белого пса, который трусил через дорогу. – Мама, стой! Останови машину! Смотри, это же Морти! Но мы мчались дальше. Мама вывернула руль влево. – Нет, мама! Ты его собьешь! Мама, тормози! Пожалуйста! Она вдавила ногой педаль газа. Машина рванула вперед. Я увидела несущийся навстречу автомобиль. Темно-синий джип скалился клыками хромированного радиатора. В уши мне ворвался захлебывающийся вой клаксона. А потом страшный удар сзади швырнул меня на спинку переднего сиденья. О нет! Не-е-ет! Только не снова! Я отлетела назад. На моих глазах мамина голова ударилась о рулевое колесо. И не отскочила. Мама так и осталась лежать головой на руле, свесив руки вдоль туловища. Кровавый фонтан ударил из ее головы, окропив лобовое стекло красными брызгами. Только не снова. Только не снова. Машина опять пришла в движение. Мама, навалившаяся на рулевое колесо, не подавала признаков жизни. Но автомобиль с ревом сорвался с места. Я ничего не видела сквозь засыхающую на стекле кровь. Потянувшись через спинку сиденья, я схватила маму за плечи и затрясла, затрясла что было силы. – Очнись! Пожалуйста! Останови машину! Ты должна остановить машину! И тогда ее голова медленно повернулась ко мне. И оказалось, что передо мною уже не мама. Папа ласково улыбался мне, мой бедный папа с развороченным черепом, ухмыляющийся мертвец… 7 От сильного рывка я открыла глаза и увидела маму, трясущую меня за плечо. – Просыпайся, Лиза. Ну же. Просыпайся, – напряженно шептала она. Занавески раздувались на ветру. За ними темнело небо. Еще не рассвело. Я заморгала, пытаясь избавиться от видения размозженной папиной головы. – Опять кошмар, – покачала головой мама. Ее светлые волосы прилипли к вспотевшей щеке. Она разгладила свою длинную ночную сорочку. Рука ее по-прежнему лежала у меня на плече. Я хотела что-то сказать, но горло у меня до сих пор было забито спросонья. Мама зажгла голубую лампу на прикроватном столике. Я отвернулась от яркого света. – Ты дома уже неделю, а тебе до сих пор снятся кошмары, – проговорила она. – Когда тебе на прием? – К доктору Шейн? Не помню, – пробормотала я, приглаживая руками волосы. Я была вся в испарине. – Все тот же кошмар. Я была в машине и снова увидела папу. Мама вздохнула. В ярком свете лампы она вдруг показалась мне ужасно постаревшей. – Доктор Шейн говорит, что всему свое время. – Но, мам, мне не становится лучше. Я везде вижу папу и Морти. – Поднявшись с пропотевших простыней, я села на постели и поежилась. – Кошмары, глюки… Я больна на всю голову. – Ты же знаешь, что это не так. Что это не навсегда. Уверена, со временем… – Мама, я правда считаю, что мне станет лучше, если я вернусь в школу.