— Загадку? Вы ведь говорили не о загадке, а об иносказании. А притчи не решаются, они истолковываются. — Ну так объясните, пожалуйста! — С удовольствием! Мы смотрим на падающий и рассеивающийся поток. Но озеро, большое озеро, из которого течет вода, отсюда далеко. Не видим мы и куда течет вода. И то и другое скрыто от наших глаз. — Хорошо! Это аллегория, — кивнул Атабаска серьезно. — А объяснение? — Современник видит лишь тяжелое, глубокое, приводящее в трепет падение красной расы. Шум воды и смертельные крики всех тех, кто упал вниз или еще упадет. Где он, великий, сильный, прекрасный народ? В какой стране? В какие времена? Мы этого не знаем, мы этого не видим! Мы видим только, как один, падший, делится в бездне на сотни и сотни народов, племен, родов и групп, численность которых часто едва достигает сотни. А водопад бурлит и гонит их дальше и дальше, пока они не исчезнут! Мы слышим лишь их многочисленные, но исчезающие языки, идиомы, наречия и диалекты, в которых низвергающийся поток уничтожается в водовороте пропасти, а лингвист, мужественно бросающийся в этот водоворот, подвергается опасности погибнуть вместе с теми, кого ищет! И где найти тот великий, могучий, прекрасный народ, к которому должны стекаться рассеянные и распыленные потоки этой языковой и этнографической Ниагары, чтобы снова стать единым целым и обрести покой, прийти к благословенному началу нового, лучшего развития? В какой стране найдется этот народ? И в какие времена? Мы не знаем, мы не видим этого! Мы только можем сказать — это обвальный поток реки-аллегории, берущей начало в озере Эри и изливающейся в озеро Онтарио. То же самое мы знаем о красной реке. Она происходит из времени и из страны сильных, благородных людей. Она стремится вдаль, чтобы у новых берегов найти новое единение. Такова, джентльмены, аллегория и ее истолкование. Они были спокойны. Мы постояли еще некоторое время, потом подошли к открытым дверям их номера. Тут Атапаска взял Душеньку под руку и молча повел внутрь. Я последовал за ним с Алгонкой, который тоже молчал. Оба вождя, как и мы, занимали несколько комнат. В гостиной уже был накрыт стол. Должен сказать, что не заметил старания произвести на нас какое-либо впечатление. Ничего иного, кроме тех блюд, что подали бы нам в ресторане, не было. Перед нашим кувертами стояло вино, а перед их — вода. Душенька откровенно объявила, что мы дома за едой с удовольствием пьем воду. Кельнеру тут же был подан знак убрать бутылки. Перед каждым вождем в маленькой, наполненной водой вазе стоял цветок, подаренный моей женой. По одной роскошной розе предназначалось и нам. Во время ужина мы разговаривали только в паузах. Они не сказали о себе ни слова и не пытались выяснить, кто мы такие. Наша беседа строилась вокруг одной темы — прошлого и будущего индейцев, судьбы красной расы. Надо признать, что многому, очень многому стоило поучиться у этих двух индейцев. Их уста не произнесли ни единой пустой фразы. Оба вождя походили на гигантов, которые высекали из скал большие, могучие мысли. Это был красивый вечер, обогативший наши мысли, чувства, знания и желания. Сколько будем живы, не забудем о нем. Мы расстались за полночь. Лишь в миг прощания мы узнали, что Атапаска и Алгонка завтра уезжают и что свой последний вечер они с удовольствием подарили нам. Ох уж эта Душенька, со своими цветами! Никто из них не догадывался, что мы немцы, что цель нашего путешествия одна и та же. Они не спрашивали у нас адреса, не говорили, что хотели бы снова встретиться. Но когда я протянул руку, они пожали ее крепче, чем это было принято. Потом Атапаска подошел к Душеньке, положил обе руки ей на голову и коснулся губами ее волос. — Атапаска благословляет вас! — произнес он. Алгонка последовал его примеру. Их комнаты находились в средней части террасы, а наши, двери которых мы оставили открытыми, в самом конце. Возвращаясь мы прошли мимо номера Энтерсов. Двери у них были закрыты, но через открытые заслонки жалюзи виден был свет и слышались громкие голоса. Братья мерили шагами комнату и бранились. Естественно, мы не прошли мимо, а остановились у дверей и прислушалась: — …Я еще раз повторяю: не кричи так! — говорил Гарриман. — Мы же не одни! Взбешенный Зебулон отвечал: — Черт бы его побрал, этот отель! Никто здесь не уважает нас! Впрочем, мы платим за этот номер, и я могу в нем вести себя так, как мне хочется! Старик уехал, а Мая до сих пор нет! Меня это бесит! Сколько же еще ждать?! И это теперь, когда сегодня мы снова узнали, что Утес Дьявола не может ждать! Если мы опоздаем хоть на полдня, мы потеряем целое состояние! — Этого и я боюсь. Но разве мы можем ехать дальше, не дождавшись прибытия таких важных для нас людей? — Хотя бы один из нас может уехать, чтобы задержать Киктахан Шонку, пока другой не вернется! Но все же не это меня волнует. Меня злит твоя так называемая честность, которая в наших условиях просто безумство! Да, нам нужны Наггит-циль и Деклил-То, а этот немец — единственный, кто в состоянии показать те места. Но это еще не причина, чтобы воспылать к нему любовью! — Кто тебе говорил об этом? Я? Нет! Я требую лишь честности! — Тьфу! Честность по отношению к убийце нашего отца?! — Это не он! Отец сам виноват в том, что погиб именно так! И он не отпустит всех нас! Остались только мы двое. И если мы не будем честны, конец настигнет нас вдвое быстрее! Я все еще надеюсь на спасение! Но оно возможно только тогда, когда все прошлое будет прощено. А немец — единственный, кто может дать прощение; остальные умерли! Понимаешь ли ты? Зебулон ответил не сразу. Мы слышали покашливание, напоминающее всхлипывание. Кто издавал эти звуки? Гарриман? Зебулон? Наконец последний жалобно произнес: — Это ужасно, просто ужасно, как внутри меня все кричит и толкает, давит и напирает все сильнее и сильнее! Я хочу умереть! — Я тоже! Снова наступила пауза, после которой мы услышали голос Зебулона: — Если бы могли поднять сокровище, которое ушло в воду вместе с отцом! А сколько заплатит Киктахан Шонка, если мы поможем ему насадить немца на нож! Сколько сумок, полных наггитов, а может, бонанца, целая бонанца! — Ради Бога! — в ужасе воскликнул Гарриман. — Гони прочь эти мысли! — Мысли приходят и уходят. Я не могу от них избавиться! Они приходят, и они одолевают меня! Что тут мои жалкие силы!.. Мне страшно. Что это? Может, кто-то стоит, за дверью?! Я схватил жену за руку и потащил ее в наш номер. У нас не оставалось даже времени закрыть дверь, и мы прошмыгнули в кабинет, где и остановились, переводя дух и прислушиваясь. Как хорошо, что мы оставили двери открытыми! Братья вышли из номера и подошли к нашей двери. — Никого там нет, — засвидетельствовал Гарриман. — Ты ошибся. — Возможно, — отозвался Зебулон. — Это было внутри меня. Я ничего не слышал, совсем ничего. Но эта дверь! Была ли она открыта, когда мы пришли? — Конечно. Старик уехал, оставив ее открытой, чтобы проветрить номер. Но Зебулон все же вошел в наш номер и в раздумье остановился возле стола. — Не шуми! — предостерег его Гарриман. Тут его брат развернулся и вышел. Опустив жалюзи на нашей двери, они удалились в свои покои. Мы же прошли в комнату Душеньки, где спокойно смогли включить свет, поскольку она была на другой стороне и Энтерсы не могли этого заметить. Душенька была очень взволнована: — Тебя хотят убить? Кто этот Киктахан Шонка, о котором они говорили? — Наверное, вождь сиу. Я не знаю его, никогда не слышал о нем. Ты обеспокоена, малыш? Никакого повода нет, никакого! Этого не будет! Это лишь несбыточная надежда дьявола! И потом, вряд ли они станут предпринимать что-нибудь против меня, прежде чем окажутся на озере, в котором тогда утонул Сантэр. Я убежден, что до тех пор мне ничего не грозит. Так что не все так плохо, малыш! — А Утес Дьявола? Ужасное слово! — Не нахожу ничего ужасного. Очень романтично. Утесов в этой стране не меньше, чем у нас в Германии — в Брейтенбахе, Эберсбахе или Лангенберге. Где этот Утес Дьявола, о котором тут упоминали, мы узнаем завтра утром в «Проспект-хауз». — Что еще за «хауз»? — Отель, где я ночую сегодня ночью. — Ночуешь? Ты? — удивилась она. — Да, — кивнул я. — В другом отеле? Что это значит? — Не думаю, что есть смысл посвящать тебя во все тонкости. Сейчас я иду в «Проспект-хауз», немного перекушу, закажу номер и пошлю пару строк сюда, мистеру Гарриману Ф. Энтерсу, чтобы уведомить его о своем прибытии в Ниагара-Фолс. А завтра утром я должен буду поговорить с ним и его братом — с восьми до десяти, но не позже, потому что потом мне надо готовиться к встрече моей жены, которая еще не приехала. Согласна? — А что мне еще остается? — улыбнулась Клара. — Тебе, естественно, не приходит в голову поделиться со мной. Но разве так можно? Поздно ночью? — Здесь можно все. — И без чемодана? Возьми хотя бы пакет! Ты здорово будешь выглядеть, когда с пустыми руками заявишься ночью в отель! — Я вызову только симпатию, ничего больше. Только прошу тебя: не показывайся никому на глаза! — Могу я тебя немного проводить? Хотя бы до выхода? — Тебя никто не должен видеть. Мы расстанемся здесь, наверху. Внизу, в приемной, никто не обратил на меня внимания. Я вышел, перебрался через мост на другую сторону реки и четверть часа спустя уже снял номер в «Проспект-хауз». Затем я послал записку мистеру Гарриману Ф. Энтерсу, поужинал и лег спать, удовлетворенный дневной работой. Разумеется, я зарегистрировался под фамилией Бартон. Когда следующим утром я в половине восьмого вышел в салон, чтобы выпить кофе, оба Энтерса уже сидели там. Гарриман поспешил представить мне Зебулона и сообщил, что они очень рады, что я прибыл, но разочарованы тем, что здесь, в отеле, никто ничего не знает о миссис и мистере Май. — Я путешествую под псевдонимом Бартон. — Ах вот как, сэр! — кивнул Гарриман. — Вероятно, из-за читателей, которые не оставят вас в покое, если узнают о вашем приезде. — Вероятно. — А миссис Бартон? Ее не видно. — Она прибудет позже. Может, завтра или послезавтра. Конечно, сначала я заглянул в «Клифтон». Но там, в книге, уже стояли ваши имена. Потому я повернул сюда. Надеюсь, вы не возражаете. — О чем вы! Что касается миссис Бартон, которую мы с превеликим удовольствием приветствовали бы здесь, то нам, к сожалению, не придется встретиться с ней. Мы ведь сегодня уезжаем. — Да? Тогда все так, как я вам предсказывал: сегодня беседа не получится. — Почему? Мы надеялись подписать договор, мистер Бартон. — Что же вселило в вас эту надежду? — Ваше благоразумие. Но об этом поговорим в другом месте. Он, конечно, был прав. В салоне полно посетителей, пивших кофе, чай или какао, и не стоило посвящать их в наши тайны. Я поторопился закончить завтрак, а потом мы прогулялись вдоль потока и сели на одну из стоящих на берегу скамеек. Тут мы могли спокойно поговорить, без опасений быть услышанными. Гарриман выглядел так же, как и раньше. У Зебулона — те же печальные глаза, но, он казался ожесточенным и, похоже, обладал несносным характером. Что касается меня самого, то я решил не церемониться и быть кратким, насколько можно. Только мы сели, как Гарриман начал: — Я сказал вам, что мы полагаемся на ваше благоразумие, сэр. Позвольте сразу перейти к делу? — Да, — кивнул я. — Но я должен осведомиться, с кем вы, в общем-то, собираетесь говорить: с вестменом или с писателем? — С первым, вероятно, позже, сначала — с последним.