Касэн помолчал, а потом произнес следующее: – Мы пришли просить вас, чтобы вы помогли разработать план ее вызволения. Не буду рассказывать, как, – это долгая история, – но нам удалось выяснить, в какой крепости Токугава запер госпожу Хоши, и даже в какой именно башне она удерживается. В башню проникнем я и моя жена. – Ваша жена? – удивился мужчина, глядя на этого самоуверенного мальчишку-европейца. – Да, она – онна-бугейся и прекрасно справится с такой задачей. Сегун погубил ее отца, князя Иоири. Господин Оно смотрел, прищурившись, и чуть заметно качал головой, но не собеседнику, а словно каким-то своим мыслям. Токугава не трогал ее долго. Скорее всего, в череде военных и политических дел ему просто было не до того. Но однажды за ней прислали. Шинджу нарядная и причесанная должна была явиться к сегуну. Тот вечер пронесся незаметно. Поглощенная своими мыслями и волнением она не замечала бега минут. Лучше бы они тянулись бесконечно… Наедине с Токугавой она молчала. Даже когда он раздевал ее, целовал. – Что происходит? – вдруг спросил сегун почти резко, заглядывая женщине в лицо. – О чем ты? – Я не понимаю, что происходит. Ты раньше была не такая. – Я была другой с тем человеком в маске… А с тобой я вообще никогда не была. Он понимал, что она права. Но ласкать ее столь отрешенную и, кажется, готовую разрыдаться, было невозможно. Мужчина отстранился и сел по-турецкий спиной к ней. – Это невыносимо. – Что? Как ей объяснить, что он хотел не просто наслаждаться ее телом? Ему нужно было от нее другое. Он ожидал, что она будет с ним такой, как раньше. А она… даже не говорит с ним. Глядя на то, каким понурым стал ее любовник, Шинджу подумала, что его сейчас жаль. Но она не могла ничего с собой поделать. Так и не завершив начатое, Токугава поднялся и, не оглядываясь, ушел. А вскоре он отослал ее назад в башню. И вновь потянулись долгие и скучные дни в заточении. Шинджу рассказала обо всем Ае. Ей нужно было кому-то выговориться. – Вам бы его лучше узнать, – посоветовала та. – Может, тогда привыкнете. – Да, но как? Он даже не приходит сюда… – Напишите ему, чтобы пришел. Она так и сделала и он приехал. Они гуляли в саду, но он выглядел, как очень занятый человек, чье время отнимают на пустяки. – Иэцуна-сан, расскажите что-нибудь о себе, – попросила Шинджу, присев на скамью. – Что? – он был озадачен. – Например, о своем детстве. Или о том как впервые полюбили. Токугава часто думал о Шинджу и сделал вывод, что между ним и этой поразительной женщиной всегда существовала какая-то связь. Что-то на протяжении нескольких лет упорно сталкивало их. Так они теперь гуляли часто. Шинджу расспрашивала о родителях, о том времени, когда душа его еще не очерствела. Чтобы увидеть его таким, каким он уже сам плохо помнил себя. – Как вы узнали? – однажды спросила она. – Узнал о чем? О том, что мой сын появился на свет? Не все ваши служанки ненавидят меня так же, как вы. Шинджу промолчала. – Неужели для вас такая уж большая беда – встреча со мной? – вдруг спросил он. – Какое будущее вас ждало бы? На какие средства вы сейчас живете? Знаю, что отец оставил вам небольшое состояние после гибели мужа, но надолго ли его хватило? Не ровен час, все завершилось бы публичным домом. Глаза Шинджу необычайно расширились. – Как вы можете такое говорить? – воскликнула она. Сегун уже и сам понял, что был слишком циничен. Он искренне жалел, что в очередной раз обидел эту красивую женщину, но извиниться не позволила гордость. С женщинами главное держать себя строго, думал он, иначе они начинают считать себя слишком важными. Хотя определенную грань нужно чувствовать. Излишняя грубость окончательно отвернет от него Шинджу. А то, что она еще может искренне полюбить его – он был уверен. Знал, что является видным и красивым мужчиной и что в сердцах многих женщин не раз поселял любовь. – Так она и полюбила, – однажды сказала Ая, будто прочитав его мысли. – Только не вас, а того человека, которым вы были до того, как сняли маску. К слову, о том периоде их отношений госпожа Хоши избегала говорить, словно до конца не могла смириться с мыслью, что Иошихиро Араи и сегун – одно и то же лицо. Конечно, когда Шинджу поселили в этой комнате, помещение тщательно осмотрели на предмет всего, с помощью чего можно лишить себя жизни. Токугава предусмотрел любую возможность женщины навредить себе. Единственное, чему он не смог бы препятствовать, это если б она решила разбить голову о стену или заморить себя голодом. Хотя тогда бы пришлось ее связать и кормить насильно… Но, признаться, сегун видел, что какое бы строгое самурайское воспитание не дал ей в свое время отец, в Шинджу не было главного – бесстрашия перед смертью. Что скрывать – она явно совсем не по-японски боялась умереть. Но никогда бы не призналась в этом. Поэтому Токугава нисколько не опасался, что его пленница покончит с собой. Как-то они сидели на большой скамье в замковом парке. Разговор не клеился, поскольку мысли Токугавы были где-то далеко и Шинджу это видела. Сегун был хмур и немногословен, в принципе, последнее за ним и так обычно водилось. – Слышала, что изданный вами закон о запрете дзюнси[1] дает свои плоды, – заметила женщина. – А ведь сначала в это мало кто верил. Токугава удивленно взглянул на нее. Явно никак не ожидал от Шинджу интереса к своей законотворческой деятельности. Он задумчиво посмотрел перед собой. – Да, работает, – подтвердил после некоторой паузы. – Я думаю, не правильно это – вот так обрывать свою жизнь… Сколько достойных людей могло бы еще жить и работать на благо Японии. Я бы и сэппуку запретил, но, боюсь, не поймут. Еще не готовы. Госпожа Хоши ничего не ответила. Лишь взглянула на него как-то мягко, в выражении красивых бархатных глаз промелькнуло нечто такое, что он никак не смог трактовать. Так и не понял, одобряет она его взгляды или нет. В другой раз они гуляли под большим желтым зонтом и обсуждали живопись. Шинджу осторожно заметила, что любит работы известного ныне художника-пейзажиста Кацусико Хокусай. Она опасалась того, что ее собеседнику не интересна данная тема. Но оказалось, что Токугава прекрасно знает многих живописцев. Например, он отметил, что восхищается гравюрами Хисикава Моронобу и Судзуки Харунобу. Еще бы, с ухмылкой подумала госпожа Хоши, ощутив нечто вроде укола ревности, эти мастера славятся великолепным исполнением портретов гейш, а сегун, как всякий мужчина и искушенный ценитель женской красоты, наверняка любит поглазеть на красивых женщин. Когда она сказала это вслух, Токугава прекрасно расслышал в ее голосе едкий сарказм и вдруг чему-то рассмеялся, а потом то и дело искоса поглядывал на нее и весело хмыкал. Шинджу уже корила себя за глупый выпад, поэтому дела вид, что не замечает этого. В прогулках и беседах время летело незаметно. И никаких намеков на ночи любви не было. Но чем ближе становились их души, чем отчетливее оба понимали, что это неминуемо произойдет. И уже предвкушали… В тот день он должен был отправиться на остров Хокайдо, где вспыхнуло мелкое восстание айнов[2], но мучавшее его с ночи плохое предчувствие не давало сосредоточиться на делах. В последний момент Токугава отменил поездку и направился в крепость. Шинджу не ожидала этого, и тем радостнее была встреча. Сегун вошел и ощутил, как две маленькие ладошки закрыли ему глаза. Он повернулся, прижал ее к себе, стал целовать. Они смеялись и дурачились. Но вдруг он посадил ее перед собой и серьезно сказал: – Мне кажется, Шинджу-сан, нам нужно прояснить кое-что. Между нами многое происходило… Начиная с того захвата дворца… – Нет! Я прошу, не надо! – поспешила остановить его женщина. – Не хочу это обсуждать. Нам хорошо сейчас и это главное. – Сейчас да, а в будущем? Не упрекнет ли она его потом, когда рассеется волшебство влюбленности? – В будущем? – повторила она. Сегун молча смотрел в ее спокойные влажные глаза. Неужели она не видит их вместе в будущем? Еще недавно и сам он не воспринимал все это всерьез. Но теперь словно потерял голову. – Я не хочу думать о будущем, – сказала госпожа Хоши тихо, глядя куда-то в сторону. – После гибели Тайры мне было слишком тяжело. Если и с тобой что-нибудь случится – я этого не переживу. – Со мной ничего не случится, – уверенно сказал он. Они стояли у окна и любовались на море. Луна в ту ночь была совершенно белая. В тишине был слышен слабый тихий и монотонный шум волн, слабый накат воды на берег. Ночь звучала как-то по-особенному, загадочно. – Ты однажды сказал, что я тебя ненавижу, – подала голос Шинджу. – Но на самом деле я люблю в тебе всё. Кроме того, кто ты есть. Окажись ты на самом деле тем нищим бродячим самураем, каким притворялся вначале, я была бы во много раз счастливее. Она говорила, глядя мимо него. – Посмотри, какая полная луна сегодня. Ты знаешь, что белую луну называют девственной? – вдруг спросил Токугава. – Потому что она чиста и красива. Как ты. Шинджу подняла свои прекрасные глаза на ночное светило, потом скривила губы в горькой ухмылке и совсем отвернула лицо от сёгуна. – Когда-то я думала, что всегда буду принадлежать только одному мужчине. Мой муж Тайра был для меня всем. До сих пор корю себя, что не ушла за ним. Осталась ради дочери. Токугава молчал. Тогда Шинджу повернулась к нему. – Ты, наверное, тоже хотел бы, чтобы твоя жена была жива? Он отвел глаза и пожал плечами. – Я мечтаю, чтобы ты любила меня так же, как его. Но, наверное, хочу слишком многого. Шинджу безмолвствовала, глядя на него долгим взглядом. Над ними печально светила, отливая жемчужным цветом, белая луна. Она ревниво взирала сверху, выхватывая из темноты ночи их красоту. Но как не пыталась, не могла присвоить себе ни толики. Все знают, какими яркими могут быть солнечные зайчики. Но сегодня Шинджу обнаружила, что бывают и лунные. Их можно наблюдать в такую вот светлую ночь, подкравшуюся пушистой кошкой. На воде они бегают по лунной дорожке… Его рука мягко взяла ее за затылок, утонув в густых волосах. Запах ириса, разговоры у открытого окна, из которого на них дышало море, сладкое сливовое вино… Токугава крепко обнял ее, прижал к себе и поймал попытавшиеся было ускользнуть в кокетливом порыве губы. Что ни говори – он на голову выше и намного сильнее, так что этому стройному чуду было бессмысленно сопротивляться. Да она и не пыталась. Губы ответили на поцелуй, ладони погладили его плечи, и борьба стала не нужна. Затем он поднял ее и понес к футону. Она положила головку ему на плечо, щекоча кожу теплым дыханием. Сегун затушил свечи, оставив в комнате лишь рассеянное лунное сияние. Пoдушeчки пaльцeв зaскoльзили пo бaрхaту кoжи – по плечу, спинe, животу, бeдрам. Едва ощутимые легкие касания. Не зря женское тело сравнивают с музыкальным инструментом. Токугава считал себя очень искусным музыкантом и сегодня желал исполнить незабываемую мелодию удовольствия на этой флейте фуэ. И, может быть, подарить жизнь кому-то еще. …Кажется, прошло невероятно много времени, прежде чем в комнате воцарилось размеренное дыхание и тишина. Тeпeрь в ней нe было нaпряжeния, нeвыскaзaнных слoв или зaтaенных oбид. A что вмeстo них? Спoкoйствиe, удoвoльствиe, нeгa, и, нaвeрнoe, рoбкиe рoстки зaрoждaющeгoся дoвeрия. Свет луны отодвинул тени, и не осталось гнетущих тайн. Прижавшись плотнее, Шинджу закинула на любимого мужчину стройную ножку, удобно устроилась на его плече и практически сразу заснула. Она спала, а Токугава, всегда такой хладнокровный и не расположенный20608d к мечтаниям, раздумывал, как объявит любимую своей супругой. Представлял этот момент во всех красках, и все ему казалось недостаточно торжественным. Ему виделась Шинджу в великолепной алой с золотом парчовой накидке учикаке[3], величественно ступающая рядом с ним по главной зале его дворца… О, он сделает ее первой дамой Японии! Она забудет все, что пережила по его вине! Погруженный в подобные мысли сегун незаметно заснул. Проспали любовники не долго. Еще не было и полуночи, когда они вновь принялись упоенно целоваться. Но в какой-то миг оба услышали странные звуки за стеной. Шинджу отпрянула.