— Мне известно, кто вы такая. Вы та женщина, что убила моего отца. Я уже готова была ляпнуть "рада познакомиться", но, слава богу, вовремя притормозила. Опустив руку, я произнесла: — Послушайте, я вообще не знала мистера Кросса. Мы не были даже знакомы. Матиаса моя откровенность не тронула. Его зеленые глаза сузились. — Думаете, я вам поверю? — Он явно решил, что его принимают за идиота. А вдруг Матиас Кросс и в самом деле идиот? Жаль, если так. Я пожала плечами, делая вид, что мне глубоко безразлично, верит он мне или нет. Но я лишь делала вид. — Это правда. Произошла какая-то ошибка. Матиас отреагировал на мое заявление точно так же, как Банни Листик, — презрительным взглядом. — Неслабая ошибка, сделавшая вас на сто тысяч долларов богаче, — бросил он и решительно направился вон из кабинета. Теперь нетрудно было угадать, как повернется разговор с Эдисоном Гласснером. Тем не менее я решила побеседовать с адвокатом — несомненно, есть во мне некоторая склонность к мазохизму. Как и следовало ожидать, Гласснер не был потрясен моим признанием. — Вы хотите сказать, что вообще не знали Эфраима Кросса? — переспросил он. Я энергично затрясла головой. — Не совсем так. Я не была с ним знакома. Фирма, где я работаю, несколько недель назад вела переговоры о продаже одного из его доходных домов, но сделкой занимался другой сотрудник. Я же близко не подходила к Эфраиму Кроссу. Ни разу. Пока я говорила, Гласснер оглядывал меня с ног до головы. Крайне неприятно беседовать с человеком, чьи мысли блуждают где-то далеко. — Мистер Гласснер, мое лицо не там, куда вы смотрите. Ладно, возможно, я чересчур разнервничалась. Настроение у меня к тому времени совсем испортилось. То тебя в убийстве обвинят, то еще что-нибудь. Гласснер, однако, не смутился и не рассердился. Вид у него был такой, словно он отвесил мне грандиозный комплимент. Вероятно, женщина в моем возрасте должна прыгать от радости, если мужчина останавливает взгляд на ее фигуре. — Вы и впрямь очень привлекательная женщина, — безмятежно заявил Гласснер и улыбнулся, обнажив свои неестественно белые и страшно ровные зубы. Не иначе, коронки. — Прелестные каштановые волосы, чудесные карие глаза. Неудивительно, что Эфраим так привязался к вам. Мои чудесные карие глаза смотрели на адвоката в упор. — Эфраим не привязывался ко мне! Он меня знать не знал! Гласснер улыбнулся еще шире. — Гм. Так и сказал: «Гм». Этот человек — юрист, и единственным выводом, который он сделал из сложившейся ситуации, было «гм», что даже словом-то назвать нельзя! — Я понимаю, вы хотели бы по-прежнему оставаться в тени, миссис Риджвей, — адвокат с ухмылкой развел руками, — но вряд ли это сейчас необходимо. Мистеру Кроссу вздумалось оставить вам денег, и нет никаких оснований их не…. Мне пришлось перебить его: — Есть основания! Деньги не мои. Я бы с удовольствием их взяла, но произошла какая-то ошибка. Повторяю: Эфраим Кросс и я не были знакомы! Гласснер посмотрел на меня с жалостью. Так смотрят на людей, которые божатся — "правда-правда! честное слово!" — в том, что позапрошлой ночью их навестили инопланетяне. — Миссис Риджвей, Эфраим сообщил нам номер вашей социальной страховки, ваш адрес, он даже сказал, где вы работаете. Ничего не упустил, и, будьте уверены, наша фирма не замедлит исполнить его волю. В очень скором времени вы получите чек заказным письмом. — Гласснер умолк, теперь его глаза сверкали почти так же ярко, как зубы. — Эфраим кое-что рассказал мне о вас. О ваших… э-э… аппетитах. Очевидно, речь шла не о том, с каким смаком я уплетаю еду. Мое лицо окаменело. — Мистер Гласснер… — Зовите меня просто Эдисон. — Адвокат снова просиял улыбкой. Этому человеку подержанные машины бы продавать. — Еще пять дней назад все имущество Эфраима Кросса предназначалось его дорогой супруге. Но, встретив вас, он был просто… скажем так, околдован. Эфраим настоял на изменении завещания. — Гласснер наклонился ко мне. — Надо полагать, вы произвели на него неизгладимое впечатление. По его лицу блуждала плотоядная усмешка. Чего он ожидал от меня: горделивой радости по поводу признания моих заслуг или возмущенной отповеди? Лично я склонялась к последнему. — Эфраим также сказал мне, что вы отлично осведомлены о его намерениях, — продолжил Гласснер. — Вы знали, что он собирается оставить вам деньги. Я моргнула. — Неужели? — Полный бред. Да как я могла что-то знать, если ни разу в жизни не разговаривала с Кроссом? Гласснер выбрался из кожаного кресла. — Знаете, дорогая, — он снова обнажил зубы, — неплохо бы нам обсудить сложившееся положение за обедом. Согласны? Я по-прежнему разглядывала Гласснера, а в горле у меня запершило. Существует ли связь между моей нынешней репутацией игрушки для богатых мужчин и неожиданным намерением Эдисона Гласснера преломить со мной хлеб? Не склоняюсь ли я к поспешным и несправедливым выводам, порочащим честь и достоинство адвоката? Ну разумеется! А может быть, это мистер Гласснер склоняется к поспешным выводам определенного сорта? Ведь он же ясно выразил свои мысли: "гм". — Спасибо за приглашение, — ответила я, — но, пожалуй, я откажусь. Гласснер был и впрямь недурен собой — особенно хороши были зубы — и, наверное, поэтому не привык, чтобы ему отказывали. Даже рот открыл от изумления, потом захлопнул, взял меня за руку и со значительным видом пожал. — Вы не находите, что нам с вами есть о чем поговорить? Скользнув глазами вниз, я не могла не заметить, что на среднем пальце адвоката сверкало обручальное кольцо. Не знаю, но когда женщине исполняется сорок, с ней что-то происходит. Вдруг, совершенно внезапно, терпение лопается и ты отказываешься мириться с некоторыми вещами. Например, с навязчивыми типами, хватающими тебя за руки. Я выдернула руку, подавив желание немедленно вытереть ее об юбку. Затем подалась вперед и понизила голос: — Хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Проживи мы с вами хоть сто лет, нам все равно не о чем будет говорить. Никогда. Глаза адвоката вдруг словно уменьшились, а сам он как-то скис. Затем глаза вернулись к нормальному размеру, и Гласснер глупо хихикнул. — Миссис Риджвей, я имел в виду условия завещания. Именно их я собирался обсудить за обедом. Ничего более. — В голосе звучала обида. На том наша беседа и закончилась. Ну конечно, ничего иного он не имел в виду, а я — королева Англии. Коротко кивнув, королева двинулась к выходу. К тому времени, как я добралась до гаража и нашла свою машину, возмущение выходкой адвоката изрядно поутихло. Главным образом потому, что мое внимание внезапно привлек темно-синий седан, выруливший на улицу следом. На переднем сиденье я заметила двух парней в коричневых костюмах, тех самых, что сидели неподалеку от меня на оглашении завещания. Седан тащился по пятам за моей «тойотой» до самого дома, словно бродячий пес, изнывающий от желания куда-нибудь приткнуться. Глава 4 Район, в котором я живу, получил название Холмы в тридцать седьмом году. В тот год река Огайо разлилась сильнее, чем обычно, и, кроме нашего района и еще кое-каких холмов, весь Луисвиль оказался под водой. Уже несколько лет, как с наводнениями в городе покончено, с тех пор как построили то ли дамбу, то ли шлюзы, точно не припомню. Сегодня не имеет никакого значения, насколько высоко расположена местность. Подозреваю, что единственным оправданием названию нашего района остались цены на жилье, неуклонно стремящиеся в небо. Разумеется, в начале семидесятых, когда мы с Эдом, моим тогдашним мужем, покупали дом, цены были еще вполне умеренными. Иначе я бы здесь сейчас не жила. Но и в те годы солидные кирпичные дома на тихих, усаженных деревьями улицах Холмов смотрелись аристократами по сравнению с прочими районами Луисвиля. Помнится, в день переезда Эд оттащил меня в сторонку и произнес снисходительным тоном, которым он владел в совершенстве: "Послушай, Скайлер, больше не стряхивай швабру перед парадной дверью. Здесь так не делают". Эд вырос в самом дорогом закоулке престижного Ист-энда, в то время как я провела детство в простоватом Саут-энде — "стране синих воротничков", как изящно выражался Эд. За восемь лет, что мы были женаты, Эд не упустил ни единого случая продемонстрировать мне, насколько его манеры утонченнее моих. По мнению Эда, мне просто везло, когда из нескольких вилок на столе я выбирала нужную. Впрочем, хорошо еще, что я вообще знала, для чего предназначены вилки. В тот день, когда мы впервые появились на Гарвардском проезде, в моей голове, конечно, мелькнула мысль, что неплохо бы объяснить Эду, куда он может засунуть пыльную швабру. Но я промолчала. Когда вам двадцать, а не сорок, вы многое спускаете людям. Кроме того, надо было думать о мальчиках. Даниэлю тогда еще не исполнилось двух, а Натану было всего несколько месяцев. Я считала необходимым уберечь их нежную психику от безобразных семейных скандалов. И если нужны еще оправдания тому, что я позволяла Эду разговаривать со мной, как с прислугой, добавлю, что наша брачная церемония, состоявшаяся тремя годами ранее, была, возможно, одной из последних в стране, где прозвучало слово «покорись». Сегодня в это трудно поверить, но в начале семидесятых — когда феминизм еще не стал боевым знаменем миллионов — я воспринимала это слово всерьез. Разумеется, если б я уже тогда знала, с каким легкомыслием сам Эд отнесется к напутствию священника "отринь иных", я бы не только объяснила, но и показала ему, на что может сгодиться швабра. Если в моем районе чистка швабры перед парадной дверью считается дурным тоном, то появление с полицейскими на хвосте и подавно. Подъезжая к дому, я украдкой огляделась. Миссис Холландер и миссис Альта, две почтенные вдовушки, обитавшие напротив, в красном кирпичном двухквартирном доме, увлеченно беседовали на веранде. Через дом слева от меня Генри Крамер сидел на крыльце и читал. Справа же, буквально в метре от подъездной дорожки, моя ближайшая соседка миссис Петтигрю, стоя на коленях, подрезала восковницу, отделявшую ее владения от моих. Я тяжело вздохнула. Везет же мне! В первый — и надеюсь, в последний — раз в жизни приезжаю домой в сопровождении луисвильских сторожевых псов, и все соседи, как назло, выползли подышать воздухом. Впрочем, миссис Холландер, а также миссис Альта с мистером Крамером меня мало беспокоили. Эти трое всего лишь скользнули беглым взглядом по моей машине, когда я сворачивала к дому. Синий седан, следовавший за мной по пятам, интереса у них не вызвал. Вдовушки не замедлили вернуться к оживленной беседе, а мистер Крамер снова уткнулся в книгу. Либо они не сочли нужным бросать свои увлекательные занятия ради какого-то седана, либо плохо видели на расстоянии. Последнее более вероятно, поскольку миссис Альта среди этой троицы была самой молоденькой: ей недавно стукнуло восемьдесят два. Другое дело — миссис Петтигрю. Мы прожили с ней бок о бок двадцать лет, и мне до сих пор неловко обратиться к ней по имени, что несомненно свидетельствует о ее дружелюбии и открытости. Честно говоря, я толком и не помню, как зовут миссис Петтигрю. И есть ли у нее имя вообще. Моей соседке около семидесяти, и даже в этот жаркий день — к тому же работая в саду! — она была одета в неизменное домашнее платье до щиколоток с гофрированным воротничком, щекотавшим ей подбородок. Уж не покупает ли она наряды в магазинчике при монастыре?