Сыщики коротко глянули на меня и отвернулись. Похоже, я правильно сделала, что надела официальный серый костюм. Он лишил меня особых примет. По крайней мере на время. А если точнее, до того момента, когда Гласснер, оглашая завещание, упомянул мое имя. Предыдущие пассажи прозвучали вполне заурядно. Даже адвокату было скучновато. "Последняя воля и завещание Эфраима Бенджамена Кросса. Я, Эфраим Бенджамен Кросс, объявляю сие моей последней волей и отменяю все предыдущие завещания и дополнения к ним. Пункт первый: поручаю моему душеприказчику, Эдисону Гласснеру, оплатить мои долги, расходы, поминальную службу и налоги на передачу имущества…" Да, поначалу завещание вгоняло в сон. Все свое состояние Кросс отписал любимой жене, Харриет Шекельфорд Кросс. Если бы она умерла раньше мужа, имущество поделили бы между собой дети, Матиас и Тиффани. Очевидно, присутствующие предполагали нечто подобное, потому что никто не проявил ни малейшего возмущения. И эта общая невозмутимость сохранялась до тех пор, пока Эдисон Гласснер не прочистил горло и не окинул быстрым взглядом комнату, словно призывая собравшихся ни в коем случае не пропустить следующий пункт: Я также завещаю моему дорогому другу Скайлер Риджвей, подарившей мне страсть, радость и "рэзон д'этр", 107 640 долларов наличными и мою вечную любовь". При иных обстоятельствах это был бы очень трогательный момент. Усопший любовник посылает из могилы последнее прости женщине, которую любил всем сердцем. Увы, никто не растрогался. Ни на один глаз, включая и мои собственные, не набежала слеза. Опять все головы развернулись в мою сторону. Миссис Кросс так побледнела, что даже губы у нее обесцветились. Взгляд, который она устремила на меня, вполне можно было квалифицировать как смертельное оружие. Судя по выражению лица Матиаса, он также не собирался приглашать меня на семейный праздник Рождества. А парочка полицейских уставились на меня с жадностью голодных псов, почуявших свежий кусок филе. Не считая Гласснера, который, отхлебнув воды, занудно продолжил чтение завещания, из всех присутствующих только юная Тиффани не взирала на меня с откровенной враждебностью. Она разглядывала свои колени. Я же была настолько ошарашена, что, раскрыв рот, вылупилась на адвоката. У меня даже мелькнула мысль встать и сказать: "Эй, минуточку, не гоните лошадей. Здесь какая-то ошибка". Мне не терпелось оповестить собравшихся о том, что Эфраим Кросс и я не были даже знакомы. Но что-то удержало от этого шага. Не знаю, возможно, деревянные панели и серьезные лица на меня так подействовали. Такое было ощущение, что находишься в церкви. А в церкви вы же не станете поднимать руку, чтобы возразить священнику, даже если не во всем с ним согласны. Я решила, что будет лучше, если подойду к Гласснеру после окончания чтения и обсужу с ним этот вопрос с глазу на глаз. Поскольку механические головы, к моему великому смущению, были по-прежнему развернуты в мою сторону, я решила последовать примеру Тиффани. Не скажу, чтобы было так уж интересно разглядывать свои коленки, но все лучше, чем смотреть вокруг. Пока я делала вид, что изучаю полоски на юбке, мысль моя работала с бешеной скоростью. Гласснер говорил о ста семи тысячах с мелочью. Боже праведный! Это же куча денег. Но ведь на самом деле деньги вовсе не мои, разве не так? Во-первых, что это за бред про "страсть и радость"? Да произведи я на кого-нибудь такое впечатление, уж наверняка помнила бы об этом. Или не помнила? На секунду я засомневалась: не страдаю ли расщеплением сознания? Бывает, что в одном человеке сидят две разные личности, а если судить по тому, что прозвучало, моя вторая личность проводила время куда веселее, чем первая. Насколько я помню, последнее свидание с мужчиной у меня состоялось три месяца назад. Малый был из разряда "вполне приличных". Но уже на втором свидании я выяснила любопытную подробность: у всех его предыдущих подружек — и у четырех бывших жен — имена начинались с буквы «с», большой буквы «С». Такое у него было требование к женщинам. Не знаю, может, я чересчур разборчива, но мне подобная требовательность показалась немножечко странной. Поразмыслив недолго, я припомнила отличное слово, и тоже на «с», — сваливай! С тех пор у меня никого не было. Если, конечно, моя вторая личность не развлекалась на полную катушку, а я и ведать ничего не ведала. Однако я решительно отмела эту теорию. Если у вас расщепление сознания, то должны быть и провалы памяти. К несчастью, я помнила каждую секунду моей унылой личной жизни. В последнее время она в основном сводилась к просмотру фильмов по кабельному телевидению вечерами по пятницам и субботам. Некоторые фильмы были про любовь, но не думаю, чтобы Эфраим Кросс, пронюхав каким-то образом о том, как я наблюдаю за чужими страстями по телевизору, вдруг ни с того ни с сего взял да и отвалил мне сотню тысяч. Разве что из жалости. Но такое маловероятно. Тогда почему же покойник старается внушить людям, что мы с ним были сладкой парочкой? Уж не для того ли, чтобы поизмываться над женой напоследок? Чудовищная жестокость. Взглянув на страдальческое лицо миссис Кросс, ставшее серым в тон платью, я не могла не посочувствовать ей. Муженек достает бедняжку даже из могилы. Да еще и нагло врет. Знаю, о мертвых плохо не говорят, но я все равно скажу: ну и мерзавец же этот Кросс! Неудивительно, что кому-то очень захотелось его прикончить. Эта мысль заставила меня похолодеть. Как же сразу не сообразила, что у меня возникла еще одна интересная проблема! Я не стала заглядывать в четыре глаза двух полицейских, сидевших рядом. Не надо быть гением, чтобы догадаться, о чем они думают. Проклятое завещание снабдило меня отличным мотивом, чтобы убить Эфраима Кросса. Глава 3 Казалось, Гласснер никогда не кончит читать. Он все бубнил и бубнил на юридическом жаргоне про очищенную от долгов собственность, про то, кому все достанется в случае чьей-либо смерти, и т. д., и т. п. Основная мысль — если я правильно поняла профессиональную абракадабру Гласснера — заключалась в том, что если я умру, то миссис Кросс получит пресловутые сто тысяч с хвостиком, предназначавшиеся мне. На лице безутешной вдовы отчетливо читалось, что такой вариант ее более чем устроит. А если миссис Кросс умрет прежде меня, то ее дети поделят все, что осталось. В газете я прочла, что состояние Эфраима Кросса измерялось миллионами, так что потеря каких-то ста тысяч вряд ли могла причинить миссис Кросс серьезный финансовый ущерб. Однако, судя по горящему взгляду вдовы, которым она пыталась меня испепелить, миссис Кросс переживала не столько из-за денег, сколько из принципа. Будь ее воля, она бы не выдала ни цента бессовестной нахалке, крутившей шашни с ее покойным муженьком. Я ее понимала. Возможно, если бы я действительно была любовницей Эфраима Кросса, то взглянула бы на это дело несколько иначе. Но поскольку я совершенно не знала покойного, точка зрения миссис Кросс представлялась мне вполне справедливой. Посмей мой бывший муж подарить хотя бы десять центов своей "самой любимой подружке", ему бы это даром не прошло. Наконец Гласснер закончил и, оглядев присутствующих, произнес: — Вот, пожалуй, и все. Есть вопросы? Никто не откликнулся. Истолковав молчание как дружное «нет», Гласснер удовлетворенно кивнул и встал, давая понять, что дело в шляпе. Однако адвокат явно поспешил: Матиасу Кроссу было о чем спросить служителя Фемиды. Бородач стремительно направился к дубовому столу и наклонился к Гласснеру. О чем он говорил, я со своей галерки не слышала. Впрочем, слышать было и не обязательно. О содержании вопроса Матиаса было нетрудно догадаться по громогласному ответу: — Конечно, вы можете попытаться. Но, думаю, суд с вами не согласится. Эфраим подписал новое завещание всего пять дней назад, здесь, в офисе. Оно было должным образом засвидетельствовано и… Матиас снова что-то нетерпеливо забормотал, и я опять не расслышала. Гласснер покачал безукоризненно причесанной головой: — Для этого вам потребуется заявление психиатра. Иначе… Я медленно поднялась со стула. Очевидно, Матиас полагал, что надо быть совершенно чокнутым, чтобы оставить мне такие деньги. Возможно, я не права, но мнение Кросса-младшего меня немного покоробило. Я была так занята подслушиванием разговора между Матиасом и Гласснером, что все остальные персонажи выпали из сферы моего внимания. Конечно, краем глаза я заметила, что два коричневых костюма встали со своих мест, как только адвокат закончил чтение, и направились к двери, очевидно полагая, что узнали все, что им было нужно. Я продолжала стоять, дожидаясь, пока Матиас объяснится с Гласснером, чтобы самой перемолвиться словечком с адвокатом, и вдруг прямо перед собой увидела миссис Кросс. Позади матери замерла пухленькая Тиффани, уставясь в пол. Харриет Кросс долго смотрела на меня. Так смотрят на таракана. Я тоже не сводила с нее глаз, в растерянности не зная, что сказать. Обычно я за словом в карман не лезу. К тому же в моей профессии нередко попадаешь в неловкие ситуации. Например, когда дом выставляется на продажу, потому что владельцы разводятся. Сообщаешь жене, что за дом предлагают больше первоначальной цены, а она, вместо того чтобы благодарить, разражается слезами. Мне также доводилось осаживать не слишком состоятельных клиентов, когда они зарились на чересчур дорогое для них жилье. А как-то раз я даже потребовала от одной супружеской пары, чтобы они, прежде чем выставить свой дом на продажу, очистили спальню сынка-подростка от постеров с голыми бабами. На хороших курсах риэлторов обязательно обучают тому, как, используя такт и дипломатию, выйти из щекотливого положения. Но я что-то не припомню, чтобы на каких-нибудь курсах рассматривалась такая ситуация: "Что сказать женщине, которая думает, что вы спали с ее мужем, а заодно подозревает, что вы же его и убили". Я перебирала в уме подходящие фразы типа "Сочувствую вашей тяжелой утрате"… Не годится, еще вообразит, что имею в виду деньги, а не ее мужа. И тут миссис Кросс произнесла: — Я Харриет Шекельфорд Кросс. Банни Листик было чему поучиться у этой женщины. Тон Харриет Кросс был не просто ледяным, он был арктическим. Мне сразу вспомнился "Белый клык" Джека Лондона. — А я… — начала я, намереваясь представиться, но Харриет, очевидно, была более не в силах слышать мое имя. Она перебила меня, обнажив белые клыки: — Сколько вам лет? Слегка за тридцать? При иных обстоятельствах я была бы польщена. Но я догадывалась, что в данном случае Харриет вовсе не стремится повысить мою самооценку. Впрочем, я не из тех женщин, которые скрывают свой возраст. В конце концов, мне потребовалось немало сил и времени, чтобы дожить до моих лет, так почему бы не рассматривать возраст как достижение? — Нет, — возразила я. — Вообще-то мне сорок один. Вблизи Харриет выглядела не такой красивой, как на расстоянии в несколько рядов кресел. Сейчас были отчетливо видны вертикальные морщины между бровей и у рта. Я предположила, что в жизни этой женщины хватало потрясений. — Сорок один, — повторила вдова таким тоном, словно я сообщила, что мне четырнадцать, и на секунду прикрыла глаза. Глаза у нее были действительно красивыми: большими, серыми и слегка раскосыми. — Вы знали, что Эфраиму шестьдесят четыре? — Видите ли… — торопливо начала я. Но Харриет оборвала меня на полуслове: — Все ясно. — Ее губы слились в тонкую белесую линию. — Вас, кажется, не было на поминальной службе Эфраима? Поминальная служба? Я и понятия о ней не имела. Кроме того, мое отсутствие имело весьма уважительную причину. Я положила за правило не ходить на похороны и поминальные службы незнакомых мне людей. И пусть меня назовут черствой. Я открыла рот, чтобы объяснить. — Нет, не было, но… Миссис Кросс отрывисто кивнула. — Жаль. — Она снова не дала мне договорить, ее глаза превратились в узкие щелки. — Все, кто искренне любил Эфраима, там были. И прежде чем я успела ответить — и как-то оправдаться, — Харриет резко повернулась и с такой стремительностью вышла из кабинета, словно я за ней гналась. Не отрывая глаз от пола, Тиффани поплелась следом за матерью. Когда она добралась до двери, я подумала, что сейчас девочка врежется в косяк. Но нет, Тиффани управилась с блеском: в последнюю секунду вильнула в сторону и вышла в коридор, даже не замешкавшись. Похоже, эта девочка привыкла ходить, вперив взгляд в пол. Мне ничего не оставалось, как направиться к дубовому столу, за которым сидел Гласснер. Он наверняка будет в восторге от того, что я ему скажу. К несчастью, на пути к столу я нос к носу столкнулась с Матиасом Кроссом. Тот, покончив с интересовавшими его вопросами, двигался к выходу. Впрочем, говоря о столкновении, я слегка преувеличила. По крайней мере, в физический контакт мы не вошли. Матиас просто-напросто маячил в проходе, загораживая мне дорогу. Вблизи он, как и его мать, выглядел иначе, чем на расстоянии: очень высоким, очень мускулистым и очень широкоплечим. С такой фигурой и бородой, в которой кое-где проглядывала седина, Матиас Кросс больше смахивал на кузнеца, чем на сына миллионера. Я вознамерилась было молча обойти его, опустив глаза, — Тиффани подала мне прекрасный пример для подражания, — но Матиас не позволил мне улизнуть. Голос у него оказался на удивление мягким: — Я Матиас Кросс, сын Эфраима Кросса. Мне таки пришлось поднять голову. — Знаю, — произнесла я, испытывая неловкость. Странно, но его глаза походили на темные изумруды. И смотрели они враждебно, что вовсе не было странно. — Скайлер Риджвей. — Я протянула руку. Матиас не ответил мне рукопожатием.