— Мама… — опять начал Матиас и медленно двинулся к Харриет. Так приближаются к разозленному и опасному животному. Харриет сделала шаг назад. Теперь она прикрывалась сумкой, как щитом. — Когда Эдисон позвонил мне, я не поверила, — произнесла она. — Действительно не поверила! Мне надо было прийти сюда, чтобы убедиться! — И она заметалась по прихожей. Разгуляться там особенно негде, но Харриет хватило места, чтобы уже через секунду у меня зарябило в глазах. — Все правда! — с ужасом выкрикнула она. — Каждое слово Эдисона — чистая правда! Наблюдая, как Харриет снует по прихожей, я спросила себя, а что такого мог сказать ей Гласснер? Чуткая Харриет тотчас удовлетворила мое любопытство. Она на мгновение замерла, потом ловко обогнула Матиаса и рванулась ко мне. — Вы задумали околдовать моего сына, как околдовали его отца! Вы… ПОТАСКУХА! Ну наконец-то все прояснилось. Спасибо, миссис Кросс. — Минуточку… — начала я, поднимаясь. — Мама! Ради бога… — Матиас попытался утихомирить свою мамашу, но Харриет несло: — Дрянь! Попрошайка! Шлюха! Дешевая проститутка! Хотя я не могла не восхититься тем, сколько синонимов может вспомнить Харриет, не заглядывая в словарь, но решила, что с меня хватит. — Видите ли, миссис Кросс… Но Харриет не желала меня слушать, так же как и своего сына. — Уже увидела! — заявила она, тряхнув серебристой головой. — Все, что мне было надо, я увидела! Глаза Харриет превратились в узенькие щелки. Непонятно, как она вообще могла что-либо разглядеть. Матиас положил руку на плечо матери, но та отреагировала так, словно он ее ударил: отшатнулась, сбросила руку сына и развернулась к нему. Едва не ткнув сумкой ему в нос, Харриет почти выплюнула: — Ты набитый дурак, Матиас! Знаешь об этом? Набитый дурак! — Мама, успокойтесь, — заговорил он примирительно. — Вы… Однако спокойствие не значилось в сегодняшних планах Харриет. — Не позволю! — Казалось, что она вот-вот расплачется. — Клянусь, я никогда с этим не смирюсь! Я бы хотела, чтобы гостья осталась еще ненадолго и объяснила поподробнее, с чем именно она не намерена смиряться. Но Харриет уже направилась к выходу. Она шагала по дорожке к серому «БМВ» последней модели, припаркованному у обочины. Оставив мою входную дверь распахнутой настежь. Там, где дорожка кончалась, рос единственный кустик фиалок. Разумеется, цветы я не сажала, они сами вырастают каждый год. Прежде чем сесть в шикарный «БМВ», Харриет злобно пнула мои фиалки. Это не пошло им на пользу. Я стояла напротив окна, наблюдая, как Харриет отъезжает, и пребывала в полной растерянности: что сказать… или сделать? Разве что попробовать оштрафовать Харриет за нападение на фиалки? Полагаю, даже Эмили Пост[3] растерялась бы в подобной ситуации. — Что ж, рада была снова повидать вашу матушку, — бодрым тоном сообщила я. Матиас не улыбнулся. — Послушайте, Скайлер, я ужасно сожалею о случившемся. Что на это ответить? "О, все в порядке. Не волнуйтесь. Ваша мама может заглядывать ко мне в любое время и обзывать, как хочет". Но вслух я участливо заметила: — Знаю, ваша мать сильно расстроена и вряд ли понимает, что говорит. Во что сама я ни капельки не верила. И не сомневалась, что Харриет отлично понимала, что говорит. В ее речах не было ничего заумного. Дайте-ка вспомнить… "дрянь, потаскуха, попрошайка, шлюха, проститутка". Все слова имеют вполне определенное значение и широко употребляются. Матиас решил, что пора уходить, — а что еще ему оставалось! Возможно, он опасался, что Харриет кружит по кварталу и, словно Арнольд Шварценеггер в «Терминаторе», замышляет вернуться и довершить начатое. Однако, прежде чем уйти, Матиас глубоко вздохнул и обернулся ко мне. — Знаете, — тихо произнес он, — думаю, моя мать права. Я начинаю поддаваться вашему колдовству. А затем повернулся и. зашагал прочь, оставив меня стоять посреди гостиной и слушать, как он заводит свой мышиный отель и выезжает на дорогу. Наверное, я довольно долго стояла вот так, не шевелясь, и представляла, как шея покрывается красными пятнами. В голове крутились сотни вопросов, и все требовали неотложного внимания. Один из них был самым настойчивым: боже, неужели Матиас говорил всерьез? Мы всего-навсего пообедали вместе, и вдруг он намекает, что заинтересовался мною — женщиной, которую каких-то три дня назад обвинил в убийстве своего отца. Ну как тут не покрыться пятнами! Но был еще один занимательный вопрос, грозивший превратить мою шею в плащ тореадора: неужто и я сама все больше привязываюсь к Матиасу? Черт знает что. Выходит, стоит мужчине помыть посуду, и я уже растаяла? Я тряхнула головой, отгоняя назойливые мысли, поплелась к входной двери, закрыла ее и заперла — на задвижку. Затем, прихватив стакан, двинулась — куда б вы думали? — на кухню. Налила себе колы — с горой льда — и выпила почти одним махом. Господи, если жизнь в ближайшем будущем не наладится, стакан станет моим вечным спутником. Вместе с отрыжкой. Снова наполнив стакан, я направилась в гостиную. Там наконец подняла пресловутую корзину из прачечной, водрузила ее на бедро и потащилась наверх. В минуты расстройства я, как правило, прикладываюсь к бутылке — с кока-колой. И навожу порядок. Возможно, я затеваю уборку, потому что не могу вынести беспорядок снаружи, когда у меня полный кавардак внутри. Или уборка дает выход накопившейся отрицательной энергии. По крайней мере, в течение полугода, которые потребовались на оформление развода с Эдом, любую комнату в моем доме можно было фотографировать для журнала "Ваш дом". Наводя чистоту, я пытаюсь отвлечься от тревожных мыслей. К сожалению, на сей раз этот трюк не сработал. Переодевшись в белую рубашку с короткими рукавами и обрезанные джинсы, я, босая, — летом я всегда хожу дома босиком — с яростной мстительностью набросилась на шкафы. Но все то время, пока я укладывала белье, развешивала блузки и сортировала носки, моя голова работала с той же скоростью, что и руки. Какая неразбериха! И относилось это вовсе не к ящику с нижним бельем. Во что же превратилась моя жизнь меньше чем за неделю, если какая-то странная незнакомка врывается в мой дом и обзывает последними словами? "Странная" было подходящим определением для Харриет. Не хотелось бы критиковать мать Матиаса, но бешеный темперамент, который она продемонстрировала в моей гостиной, невольно наводил на мысль: а не способна ли эта дама на убийство? Припомнив, как дико вращались ее глаза, я решила, что на убийцу Харриет вполне тянет. А вдруг — несмотря на то, что Гласснер утверждал обратное, — Харриет Кросс знала об измене мужа и, придя в ярость, решила наказать его, да так, чтобы впредь неповадно было? Боже, неужто родная мать Матиаса убила его отца? Матиас… Не надо было вспоминать это имя. На меня опять навалился вопрос: что именно я испытываю к этому человеку? Я принялась лихорадочно перекладывать майки, норовя сложить их в идеально ровную стопку, но это не помогло. Мне не удалось выбросить Матиаса из головы. Конечно, совершенно ясно, что его зеленые глаза вызывают у меня бесспорное восхищение, а его умение стряпать — нечто близкое к обожествлению. И это все? К сожалению, сомнений не оставалось — далеко не все. Давно, еще учась в школе, я твердо постановила: никогда не влюбляться в парня, от которого млеют другие девочки. Вероятно, это решение было во многом продиктовано уверенностью в том, что мальчик, выбранный "Парнем школы", даже не взглянет на такую, как я. Но, кроме того, я ни в коем случае не желала толкаться в толпе поклонниц. И что же теперь? Я всерьез помышляю присоединить свой голос к хору женщин, находящих Матиаса весьма и весьма привлекательным. С кем я окажусь в одном ряду? С Барби Ландерган и Банни Листик. И даже с Арлин Андорфер. Пока Матиас не начал расспрашивать о других женщинах в агентстве — знали ли они его отца, — Арлин смотрела на него как зачарованная. Что же я, черт возьми, делаю? Собираюсь организовать фан-клуб Матиаса? Кроме того, нельзя отбрасывать и такую гипотезу: а что, если моя симпатия к Матиасу была частью Большого Плана? По этому плану, Матиас должен был втереться ко мне в доверие — полное и слепое — и собрать достаточно доказательств, чтобы посадить меня за убийство его отца. Что он сказал? "Я начинаю поддаваться колдовству"? Неужели? А может, он сам пытается меня околдовать? С упоением играет доброго копа, надеясь, что я не устою перед ним и перед его проклятыми зелеными глазищами? В таком направлении и работали мои мозги в последующие два часа. Перемалывали одно и то же снова и снова. Так перематывают видеозапись и начинают смотреть сначала. Но нет худа без добра: по крайней мере я разобрала белье из прачечной, и к концу дня ящики моего шкафа и комода выглядели идеально. Я даже подумала, не пойти ли на работу. Часы показывали половину пятого, когда эта мысль пришла мне в голову. Агентство еще не закрылось. Несомненно, если бы я была чудо-риэлтором, каковым меня пытался выставить Джарвис, непременно отправилась бы на службу. Однако появляться в агентстве решительно не хотелось. После всего, что на меня сегодня свалилось, не было сил отвечать на назойливые вопросы Шарлотты. Моего профессионального рвения хватило лишь на то, чтобы прослушать автоответчик. Несколько минут спустя я вздохнула с громадным облегчением: оба потенциальных клиента сообщали, что прежде хотят посмотреть другие варианты. Богатый опыт подсказывал, что продажа не состоится, но впервые мне было наплевать. В ближайшем будущем мне грозили более серьезные потери — например, свободы. Тем не менее я решила позвонить в агентство, чтобы узнать у Шарлотты, как идут дела, — и никаких бесед на личные темы! Но когда сняла трубку и начала набирать номер, в дверь позвонили. Телефон с автоответчиком стоял на столике в дальнем углу гостиной, поэтому со своего места я не могла разглядеть сквозь занавески на узком окне, кто маячит за дверью. Естественно, первым делом я подумала, что вернулась грозная Харриет. Наверное, смоталась скоренько домой, полистала толковый словарь и воротилась, вооружившись боекомплектом в виде новых мощных ругательств и проклятий… С легким испугом я подкралась к узкому окну, расположенному рядом с дверью, и глянула в щелку между занавесок.