— Какова их цель? — Освободить шоссе и удерживать его. — Этих мальчишек мы вроде видели два дня назад, когда собирались переправиться на другой берег. — Вивиан поворачивается к Таббу. — Неужели те же самые? — Весьма вероятно. — Вот они, — прочувствованно произносит Ланда, покуда Чим запечатлевает его на пленке. — Вот он — призыв двадцатого года. Самые юные и пылкие солдаты Республики. Вивиан провожает взглядом солдат, которые шагают медленно и устало — как те, кто идет давно и прошел много. Пыла что-то не заметно. Скорее — растерянность. Война еще не успела покрыть своим, все уравнивающим налетом их лица, и потому еще можно угадать: этот вот сидел в университетской аудитории, этот, наверно, стоял за прилавком, этот шел за плугом. — Бедные дети, — безотчетно и тихо, словно про себя, произносит она. Но тотчас, как школьница, давшая неправильный ответ, натыкается на холодный пристальный взгляд Русо. Хозяева и гости расстаются: Ланда с комиссаром возвращаются на свой КП, а «шевроле» везет журналистов назад, к батальону Джексона. Интербригадовцы разместились в восточной части Кастельетса, в разграбленных домах: мостовая засыпана битым стеклом, устлана истоптанным тряпьем, завалена обрывками бумаги, обломками кирпича. Бойцы — кто присел на вытащенные из домов кресла, кто прилег на матрас — поглощают свой боевой паек, чистят оружие и ждут приказа. На густо расписанной стене рядом с изображением эмблемы Фаланги — ярма со стрелами — красуется намалеванная большими буквами надпись «Да здравствует Франко! Испания, воспрянь!», которую никто не удосужился стереть. — Ну, как прогулялись? — спрашивает при виде журналистов Ларри О’Даффи. Командир батальона сидит в тени под навесом и изучает разостланную на столе карту в масштабе 1:50 000. Он упер в нее локти, поднял очки на лоб и вглядывается близоруко. — Познавательно, — отвечает Вивиан. Майор разгибается, а на веснушчатое лицо выплывает широкая улыбка. — Хорошо вас принимал Ланда? — Роскошно, — говорит Табб. — Даже угощение выставил. Ларри сдвигает очки на переносицу. Его голубая рубашка под мышками промокла от пота. — Журналисты — это его специальность. Среди них он как рыба в воде. — Нет, он в самом деле был очень любезен. И показал нам почти все. — Волшебный коктейль, — улыбается Ларри. — Сочетание крестьянской сметки, коммунистической дисциплинированности и чисто испанского хитроумия. — Производит впечатление человека самонадеянного. — У него есть на то основания. — Ну ладно. Что узнал новенького? Ирландец неопределенно пожимает плечами, сует руки в карманы бриджей: — Не больше вашего. То ли пять, то ли шесть дивизий форсировали Эбро… Наша наступает по всему фронту ниже по реке и ведет очень тяжелый бой за Гандесу. По одним сведениям, она уже наша, по другим — пока нет. — Он смотрит на журналистов с внезапным интересом. — Кстати, подполковник ничего об этом не говорил? — Ничего заслуживающего внимания. — Еще там был некий Рикардо, — припоминает Вивиан. — Его еще зовут Русо. При упоминании этого имени глаза О’Даффи будто заволакивает мутная непроницаемая пелена. — А-а… этот… — говорит он — и больше ни слова. — Что тебе приказано? — Смотреть и ждать. Пока мы с моими парнями в резерве. Вначале фашисты зашевелятся, потом предпримут первые попытки контратаковать… Так что, думаю, и мы скоро в прорыв пойдем. — Превосходно, — вырывается у Вивиан. И в тот же миг, увидев, как нахмурился О’Даффи, как в глазах у Табба мелькнула укоризна, раскаивается в сказанном. Майор смотрит на Чима, а тот, сидя на земле, безразлично протирает объективы своей «лейки». — Что намерены делать? — Да надо описать, как воюют бойцы интербригад, — отвечает Табб. — Так что пробудем здесь, сколько можно будет. — Под вашу ответственность, — уточняет О’Даффи. — Само собой. — В таком случае я бы на вашем месте отдохнул немного… События могут развернуться неожиданно и очень стремительно… Не исключено, что к ночи нас перебросят куда-нибудь. Ваш водитель уже, наверно, нашел вам жилье — там, дальше, в конце улицы. А я распорядился доставить туда воду и кое-какой еды. Вивиан рассматривает бойцов, которые сидят или лежат в тени дома. Да, они сильно отличаются от первых интербригадовцев, которых ей довелось увидеть под Мадридом. Потускнел их лоск, исчезла прежняя надменность. Еще не побывали под огнем, а вид — усталый, как будто они несколько дней не выходили из боя. — Ларри. Она окликнула его почти машинально — повинуясь бессознательному наитию и не зная, что́ скажет и как скажет. О’Даффи оборачивается к ней: — Что? — Что изменилось? — Где? — В них, — показывает Вивиан на солдат. Он мгновение смотрит на нее пристально — и молчит. Кадык ходит вверх-вниз, словно О’Даффи глотает слюну, раздумывая над ответом. Потом его профиль с орлиным носом медленно поворачивается слева направо — так, словно майор увидел за спиной Вивиан что-то любопытное. Вот он снова поднял очки на лоб, уперся в карту локтями, низко склонился над ней. — Ничего не изменилось, — отвечает он неприязненно. — Просто чересчур много войны. V — Эй, вы, фашисты! Рекете! Уходите, мы не будем стрелять! Ориоль Лес-Форкес, скорчившийся под откосом, над которым протянута колючая проволока, не верит своим ушам. Это кричат из своих траншей красные. Агусти Сантакреу, притулившийся рядом, хватает его за мокрую от пота, перепачканную землей форменную рубаху: — Слышишь? — Слышу. Это слышит и капрал Лес-Форкес, и все те, кто, распластавшись на земле под откосом или в виноградниках, где грозди стали похожи на шарики из пыли, семь часов лежит под палящим солнцем, кого мучает жажда, терзают мухи, а при попытке привстать настигает республиканская пуля. Постепенно смолкли раненые, звавшие на помощь и истекшие кровью, потому что санитаров с носилками, пытавшихся вынести их, перебили одного за другим. Ориоль, который вместе с друзьями вжимается в землю и не может поднять голову, не знает, какие потери в его роте. Надо полагать, огромные. — Говорят, не будут стрелять, если мы уйдем, — говорит Сантакреу. — Это может быть уловка. Я красным не доверяю. — Я тоже. Из республиканских траншей долетают настойчивые крики. Убирайтесь, стрелять не будем. Полчаса вам даем. Рекете слушают молча и недоверчиво. — Похоже, не шутят, — говорит наконец парень, лежащий рядом с трупом лейтенанта Бланча. — Знают, что дали нам здорово. — Может, хотят раздолбать окончательно. — Вроде правду говорят… Ориоль и Сантакреу переглядываются в сомнении. Впрочем, одно несомненно — сейчас они всецело во власти красных, которые могут отпустить их, а могут заставить прокуковать здесь весь остаток дня, и тогда выбраться рекете удастся лишь в темноте. — Проваливайте! — снова доносится с кладбища. — Полчаса вам даем — полчаса не будем стрелять. — Это вы всерьез, краснозадые? — откликается один из рекете. Ориоль с ликованием узнает голос дона Педро Колль де Рея. Значит, несмотря на то как солоно им пришлось, капитан добрался до проволоки и остался жив. — Всерьез, всерьез, — отвечает республиканец. — На вид такие дохлые, а дрались хорошо. Знайте нашу доброту — уматывайте и раненых своих заберите. — Слово даешь? — Даю.