Об одной из самых жестоких и кровопролитных битв, когда-либо происходивших на испанской земле, — о боях на Эбро, в ходе которых погибло больше двадцати тысяч республиканцев и националистов, — существует обширный массив документов, включающий многочисленные прямые свидетельства, рапорты и донесения. На этом материале автор, сочетая скрупулезно выверенную реальность с вымыслом, используя личные и семейные воспоминания, и выстроил свое повествование. Красные дерутся упорно, отстаивают каждую пядь земли и погибают мужественно. Они родились в Испании. Они — испанцы, и значит, храбрецы. Хуан Ягуэ, франкистский генерал Мы не были красными чудовищами, а они — фашистскими людоедами. И они, и мы — лучшие из них и из нас — были молоды и добры. Говорю это потому, что, как мне кажется, стало модно обливать нас и их грязью. Думаю, нам стоило бы сообща заткнуть клеветникам глотку. Офицер 46-й дивизии Республиканской армии. «Альфамбра» Понимать язык врага, говорить на одном языке с теми, кто убивает тебя и кого должен убить ты, — это сущее мучение, это невыносимо тяжкое бремя, легшее на наши плечи… Человек, который произносит слова «любимая» и «друг», «дерево» и «товарищ» в точности, как ты… Который выражает радость теми же словами и ругается так же, как ты. Который рядом с тобой, под одним знаменем, шел бы в атаку на чужеземных захватчиков. Рафаэль Гарсия Серрано. «Верная пехота» Стойкость против упорства, отвага против храбрости, и — смею сказать — доблесть против доблести и героизм против героизма. Ибо в этой битве испанцы дрались с испанцами. Висенте Рохо, начальник Генерального штаба Республиканской армии О господи, какие звери. Но какие люди! Артуро Бареа. «Так выковывают мятежника» Посвящается Аугусто Ферреру-Дальмау, баталисту Часть первая. Тени на берегу I Время — 00:15; ночь безлунная. Восемнадцать женщин из взвода связи, притаясь во тьме, неподвижно и немо смотрят, как движется к берегу реки густая вереница теней. Ни слова, ни вздоха. Только шуршат сотни подошв по земле, влажной от утренней росы, да изредка негромко лязгнут, соприкоснувшись, винтовки, штыки, каски, фляги. Цепочка темных силуэтов кажется бесконечной. Взвод, присев у ограды разрушенного дома, уже больше часа ждет своей очереди выдвигаться. Исполняя приказ, никто не курит, не разговаривает и почти не шевелится. Самой юной во взводе — девятнадцать лет, самой старшей — сорок три года. В отличие от ополченок, которых так любят фоторепортеры иностранных газет, но никогда не встретишь на передовой, никто не носит винтовку и патронташ. Подобное хорошо для пропаганды или для изустных легенд, но никак не для выполнения предназначенных им задач. Восемнадцать связисток к показухе не склонны: на боку у каждой пистолет, за спиной — тяжелый ранец, рации, антенны, два гелиографа, полевые телефоны, большие катушки с проводами. Все пошли на фронт добровольно, все здоровы, крепки, дисциплинированны, все либо «сознательные активистки» компартии, либо уже получили партбилет, все — лучшие из лучших, прошедшие подготовку в Москве или в мадридской «Школе Владимира Ильича» под руководством советских инструкторов. Только этих женщин включили в состав XI сводной бригады и доверили им форсировать реку. Их задача — не сражаться с врагом, а под неприятельским огнем обеспечивать связь на плацдарме, который по замыслу республиканского командования должен быть создан в секторе Кастельетс-дель-Сегре. Патрисия Монсон — сослуживицы зовут ее Пато — меняет позу, чтобы ремни катушки с пятьюстами метрами провода не так больно врезались в плечи. Пато сидит на земле, опершись спиной о свою кладь, и смотрит на скользящие впереди темные фигуры, которые идут в бой — пока еще не начавшийся. Одежда ее вымокла от ночной росы и от сырого тумана, наползающего с реки. За спиной у нее катушка в деревянном решетчатом ящике, а потому вещевой мешок придется бросить здесь — его обещали доставить со вторым эшелоном; большие карманы синего комбинезона набиты всем необходимым — там вырезанный из автомобильной покрышки жгут, чтобы остановить кровотечение, индивидуальный пакет, носовой платок, две пачки сигарет «Лаки страйк» и фитильная зажигалка, личные документы, размноженный на гектографе план местности, который раздал им комиссар бригады, пара носков и запасные трусики, три тканевые прокладки и упаковка ваты на случай месячных, полкусочка мыла, банка сардин, ломоть черствого хлеба, техническое руководство по связи, зубная щетка, зубочистка, которую зажимают в зубах[1] во время обстрела или бомбежки, швейцарский нож со щечками из рога. — Приготовиться… Сейчас и мы двинемся. По взводу пробегает шумок. Пато Монсон облизывает губы, глубоко вздыхает, снова меняет позу, поудобнее прилаживая ремни на плечи, поднимает к небу голову в пилотке, надвинутой на брови. Никогда еще она не видела такого множества звезд. В настоящем бою ей предстоит участвовать впервые, но она руководствуется чужим опытом. Узнав, что через сорок два часа должна будет оказаться на другом берегу Эбро, она, как и почти все остальные связистки во взводе, остриглась наголо: на это имелись две важные причины — чтобы издали нельзя было определить ее пол и чтобы в ближайшие дни, когда будет не до гигиены, обезопасить себя от вшей и прочих паразитов. Благодаря этому она будто обрела черты двуполого существа и в облике двадцатитрехлетней девушки проступило сходство с мальчиком-подростком, чему еще больше способствуют пилотка, синий комбинезон, перепоясанный ремнем, который оттягивают фляга, кобура с пистолетом «ТТ-33» и две запасные обоймы. На шее у нее, связанные шнурками, висят подбитые гвоздями русские армейские ботинки, выданные неделю назад, еще не разношенные, а потому натершие волдыри на пятках, так что теперь приходится ей ходить в альпаргатах. — Подъем! Вот теперь и впрямь пора. Это подал голос единственный во взводе мужчина — лейтенант-ополченец Эрминио Санчес. Его невысокая хрупкая фигура снует среди связисток. В темноте лица не разглядеть, но, наверно, оно такое же, как всегда, — худое, небритое, с постоянной улыбкой. Он — коммунист, как и большинство офицеров и сержантов в бригаде. Его любят, да и как не любить этого славного малого в роговых очках на носу, с башенками — эмблемами инженерных войск — в петлицах, с вечными прибаутками о священниках и монахинях на устах, с выбивающимися из-под фуражки завитками волос — рано поседевших и таких курчавых, что снискали ему прозвище Харпо[2]. — В одну шеренгу становись. Тяжелое дыхание, приглушенный говор, звон амуниции — взвод в темноте поднимается с земли. Девушки, подталкивая друг друга, выстраиваются вдоль ограды, наугад выравнивают строй. Стараясь не думать о том, что ждет их всех на другом берегу реки, и сама удивляясь, что чувствует не страх, а только сосущую пустоту под ложечкой, Пато вглядывается туда, где у кромки воды ждут плавсредства — рыбачьи лодки, баркасы, плоты. Для переправы через Эбро и высадки, предшествующей генеральному наступлению, в ходе которого Кастельетс окажется на самой оконечности западного фланга, Республика реквизировала от Мекиненсы до Средиземного моря все, что может держаться на воде. — Вперед — и без шума, — шепчет Харпо. — Фашисты пока не догадались, что им готовится. — Бог даст, когда догадаются, поздно будет, — отвечает женский голос. — Если бы проваландались еще час, в самый раз было бы, — звучит другой. — Наши уже начали переправу? — Только что… Плывут с гранатами и легким вооружением на автомобильных шинах… Мы их вчера видели. — Чтобы в такую ночь да в таком месте лезть в воду, надо быть отчаянными ребятами. — Но на том берегу пока тихо. — Добрый знак. — Хоть бы это продлилось, пока мы не высадимся… — Ну, хорош болтать! Заткнуться всем. Этот сердитый приказ отдан сержантом Ремедьос Экспосито. Ее хрипловатый, отрывистый, резкий голос — «московский говорок», как шутят ее подчиненные, — ни с чьим другим не спутаешь. Ремедьос — женщина сухая и суровая, настоящая коммунистка. Во взводе она старше всех годами и званием. Штурмовала казармы Ла-Монтаньи, обороняла Мадрид, месяц стажировалась в Ленинграде, в Академии связи имени Буденного. Вдова: мужа-синдикалиста убили в Сомосьерре в июле 36-го. — Далеко еще до реки? — спрашивает кто-то. — Отставить разговоры, кому сказано?! Стараясь не споткнуться, держась за впередиидущего, они бредут в темноте. Только и света что от звезд, густо рассыпанных по небу. Невидимая дорога полого спускается к берегу. Сейчас с обеих сторон уже смутно вырисовываются многочисленные кучки людей, застывших в ожидании. Пахнет пропотелой и грязной одеждой, ружейным маслом, мужским телом. — Стой. Пригнись. Пато, как и все, подчиняется. Лямки ящика с катушкой немилосердно врезаются в плечи, и, воспользовавшись заминкой, она, не снимая его, опускается на землю. — Если кому надо облегчиться, — шепчет Харпо, — давайте сейчас. Кто-то из девушек пытается присесть. Но Пато слишком неудобно — сначала надо снять ящик, расстегнуть комбинезон, а потом опять навьючиться, — а потому она решает помочиться прямо так, в чем есть. И, замерев, чувствует, как горячая влага течет меж ног, пропитывает штанины комбинезона, и так влажные от росы. Висента Эспи, оказавшаяся рядом, поддерживает ее за плечо. Эта пухленькая красоточка работала на заводе Зингера, а года за два до мятежа Франко, разодевшись в пух и прах, представляла свой квартал на праздничном шествии в честь святого Иосифа. Валенсианка, как зовут ее подруги, тоже впервые участвует в боевой операции. В ранце у нее — два полевых телефона, каждый — по десять килограммов весом: русский аппарат «Красная заря» и второй, трофейный, взятый у фашистов под Теруэлем, — «Фельдферншпрехер NK-33». Она, как и Пато, состояла в молодежной коммунистической организации, а познакомились они четыре месяца назад в школе связистов — ходили в увольнение на танцы или в кино, делились девичьими секретами. Славная девочка эта Валенсианка, брат у нее — артиллерист, воюет на этом же фронте. — Пописала? — В штаны. — Я тоже. Дай бог, чтоб повезло и сегодня ночью ничем больше не залились. Они стоят рядом, плечом к плечу. Ждут. В тишине слышно только, как совсем близко шумит река и — приглушенно, но все же отчетливо — как идет погрузка в лодки. От этого берега до противоположного здесь — полтораста метров. Пато сама подсчитала расстояние на плане: полтораста метров воды, тьмы и неизвестности. Харпо и сержант Экспосито, проходя вдоль строя, дают инструкции: — В лодке уже есть двое гребцов, значит садимся по шесть человек в каждую, — вполголоса говорит лейтенант. — Разве переправу не навели? — спрашивает кто-то. — Понтонеры до рассвета не успеют, а мы отправляемся немедленно. — А что будет, если по нам откроют огонь, когда мы будем на середине реки?