– Кэт! – зову я, но она меня игнорирует. – Поговори со мной! Вот теперь она смотрит на меня. – Если он умрет, – цедит она, – это будет на вашей совести, понимаете? И то, что случилось с Элли, тоже. Все это будет на вашей совести. 38 Когда я захожу в паб, меня колотит. Моника, появившаяся, пока меня не было, кивает мне со своего места, но я едва отвечаю. В голове полнейший сумбур. У барной стойки Брайан с остальными раздают фонари, проверяя их исправность. Все говорят вполголоса, в пабе царит атмосфера сурового товарищества. В углу полицейский в яркой светоотражающей куртке поверх униформы болтает о чем-то с одним из местных. Когда я подхожу к Брайану, он протягивает мне вино и спрашивает, что случилось. – Ничего, – вру я. Мне не хочется рассказывать ему о Кэт и о том, в чем она меня обвинила. – Точно? Я киваю, потом отхлебываю из своего бокала. Вино отдает пробкой, а на вкус напоминает размокший картон, и я молча ставлю бокал на стол. Я чувствую себя загнанной в угол и уже собираюсь сказать Брайану, что хотела бы присоединиться к поискам, как вдруг по залу пробегает шум, у двери слышатся изумленные возгласы, потом начинается суета. Я вскидываю голову, чтобы посмотреть, что происходит, но Брайан уже вскочил на ноги. – Боже правый! Я поднимаюсь. У двери стоит тоненькая фигурка; ее обнимают, ей радуются. Лица я разглядеть не могу, но вижу копну рыжих волос и мгновенно понимаю, кто это. – Это она? Брайан смотрит на дверь: – Черт побери, похоже на то! Следом за ним я подхожу к двери. Элли промокла до нитки, она дрожит. На ней джинсы, футболка и кроссовки с розовыми вставками, но вся ее одежда покрыта грязью, а обувь можно отправлять в помойку. Я включаю камеру. Это кажется неуместным, я надеюсь, что никто не заметил, но даже если и заметили, плевать. События будто закручиваются вокруг меня спиралью, я теряю контроль, а мой фильм – единственное, за что можно уцепиться. – Элли! – восклицает женщина, обнимающая ее. – Элли, милая, где ты была? Девушка поднимает голову. Поначалу кажется, что она не понимает вопроса, но потом бормочет что-то в ответ. – Что? Говори погромче, милая. – Потом женщина бросает через плечо: – Кто-нибудь, ради бога, позвоните ее родителям! Полицейский что-то торопливо говорит в рацию. – Нет, – возражает Элли. Голос у нее очень слабый, она едва может произнести вслух одно-единственное слово. Колени подгибаются, как будто на это «нет» ушли все оставшиеся жизненные силы. – Где?.. – шелестит Элли. – Кто? Кто, милая? Она отчаянно ищет взглядом кого-то в зале. Я тоже ищу. Кэт нигде не видно. – Дэвид, – выдавливает Элли. Ропот толпы становится немного громче. – Где он? – повторяет она взволнованно. Внезапно вперед решительно выступает Брайан. – Хватит наседать на бедную девочку, – говорит он и добавляет: – Элли, ты вся задубела. Первым делом согреем тебя, а уж потом расскажешь, что случилось, идет? Она вскидывает на него глаза и произносит: – Я хочу его видеть. Брайан озирается по сторонам, потом встречается взглядом с Моникой: – У кого-нибудь есть вещи, в которые можно ее переодеть? Моника подходит к девочке и обнимает ее за плечи. – У меня есть, могу отвести ее к себе. Элли, ты не против? Девочка кивает, однако, несмотря на то что Моника берет ее под свое крылышко, вид у нее до смерти перепуганный. Полицейский явно пребывает в нерешительности, но потом все же кивает в знак согласия. – Идем, – ласково говорит Моника. Я выхожу из паба следом и бегом нагоняю их. – Моника! Она ждет меня. – Позвольте мне помочь. Моника не возражает. Я подхватываю Элли с другой стороны, и она повисает на нас всей своей тяжестью, если это можно так назвать. Сквозь одежду я чувствую ее косточки; кожа у нее влажная и холодная; такое ощущение, что я прикасаюсь к покойнику. – Вот так, – говорю я, и хотя это очень тяжело ей дается, она отвечает еле слышным спасибо. Меня подмывает расспросить, где она была, сколько ей пришлось идти пешком, но я понимаю, что сначала надо отвести ее в дом, в тепло. Мы добираемся до Хоуп-лейн, и Моника открывает дверь. Ее гостиная – зеркальное отражение моей. В дальнем углу громоздится пирамида коробок, составленных по три-четыре друг на друга, а кофейный столик прогибается под тяжестью книг, буклетов и старых чеков, придавленных к столешнице коллекцией пресс-папье, степлером и даже камнем, принесенным, судя по всему, из сада. На полу у дивана стоит тарелка с присохшими остатками завтрака, а рядом с ней – кружка и переполненная пепельница. – Садись, милая, – говорит Моника, и Элли повинуется. Моника разжигает камин. – Выпьешь что-нибудь? Может, горячего шоколада? Элли не отвечает. – Пойду пока поищу тебе что-нибудь теплое переодеться. – Моника вопросительно смотрит на меня. – Вы побудете с ней? Я киваю и опускаюсь на диван рядом с девушкой, а хозяйка поднимается на второй этаж. Элли дрожит, и я обнимаю ее. От моего прикосновения она вся сжимается. – Все хорошо, – ласково говорю я. – Я тебя не обижу. Элли слегка расслабляется, хотя по-прежнему смотрит в пол. Я немного выжидаю, потом спрашиваю: – Где ты была? Она пожимает плечами. – Можешь мне довериться. Я никому не расскажу, обещаю. – Я шла к Дэвиду. – Это он увез тебя на машине? Она мотает головой. Ну разумеется. Стала бы она так рваться к нему, так просить с ним встречи, если бы он ее похитил? – Кто-то другой? – спрашиваю я. Она не отвечает, но я понимаю, что ее молчание означает «да». – Кто? – Никто. – Куда они тебя увезли? И снова молчание. Но я даже сквозь мокрую одежду чувствую, как она напряжена.