– Не здесь. Давайте зайдем внутрь? – Хорошо. Он достает ключ и, оглянувшись через плечо, отпирает дверь деревенского досугового центра. Лицо у него хмурое; теперь, когда ему известно, что что-то случилось, он явно встревожен. Хотелось бы мне знать, о чем Таня умолчала в нашем разговоре. Может, я зря считаю, что я в безопасности? – В чем дело? Я закрываю за собой дверь и вытираю ноги о коврик в вестибюле. Сразу слева от входа находятся туалеты, за дверью справа – небольшая кухня. В воздухе стоит какой-то слабый трудноопределимый запах: кажется, это смесь дезинфектанта и въевшегося кофе. – Сколько вы уже здесь? В Блэквуд-Бей, я имею в виду. – Я же вам говорил, – раздраженно отзывается Гэвин. Мы переступаем порог маленького зала. На потолке висят люминесцентные лампы; в стене пробито раздаточное окно из кухни. В одном конце расположена небольшая сцена. Гэвин поворачивается ко мне лицом: – Почти год. А что? – Мне сказали, что вы сюда приехали только пару месяцев назад. Он закрывает глаза и медленно кивает. Этот жест напоминает мне об Эйдане: тот тоже так делал, когда я ловила его на вранье, что он не под кайфом, что он не пил, что у него все в полном порядке. Не пойму, трогает меня это или нет. – Кто? – Лиз, – отвечаю я. – Зачем вы мне солгали? Он мнется: – Я… В общем, я хотел вам помочь. Показать тут все, понимаете? Хотел сделать что-то полезное. Простите меня. – Гэвин, я говорила с Таней. Он морщится. Выглядит это почти смешно. – Что? – Она рассказала мне про вас. Гэвин запускает в волосы руку: – Что именно? Я решаю рискнуть. – Все. Она рассказала, что вы сделали. Он роняет голову на грудь и что-то неразборчиво бормочет. То ли «вот черт», то ли «вот тварь». – Гэвин? Он не отвечает. – Если ищете моего доверия, пора бы вам начать говорить правду. – Это была не моя вина. «Что – это? Ну же, колись», – думаю я. – А Таня сказала, все было по-другому, – произношу я вслух. – Это правда? Он придвигает ко мне стул: – Давайте присядем. Мы садимся лицом друг к другу. Вид у Гэвина покаянный, он расстроен и сердит. Он принимается ковырять заусенец на большом пальце. Выглядит это не слишком привлекательно. Я боюсь, что так он очень скоро доковыряется до крови. – Я хочу услышать вашу версию. Он закрывает глаза и делает глубокий вдох. Это попытка собраться с духом, и, когда он вновь открывает глаза, в них блестят слезы. – Я был зол на нее. С моим же начальником! Неужели нельзя было выбрать кого-нибудь другого? Я в упор смотрю на него. Роман? Судя по всему, да. – И долго это продолжалось? – Она сказала, несколько недель. Но как проверить? Я представляю себе разнузданную Таню в деловом костюме и строгой блузке. Мелькает мысль, что, пожалуй, от нее можно такого ожидать, но я тут же понимаю, насколько это глупо. От нее можно ожидать? А что, разве от любого из нас нельзя – при определенных обстоятельствах? – И что? Когда вы обо всем узнали… – Я не собирался распускать руки. Пан или пропал. Я предполагала совсем другое. – Вы ударили ее? – Она вам так сказала? – А как тогда все было? – Я ударил его. Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться от накатившего облегчения. Пытаюсь представить эту сцену, вообразить Гэвина, подкарауливающего на улице своего соперника, а может, даже заявившегося к нему домой. Как все было? Возможно, он нанес удар холодно и расчетливо, трясясь от ужаса и переживая, к чему это все приведет, но считая, что альтернативы нет. Или гнев внезапно ослепил его, и все остальное просто померкло. Может, он сам себе удивился, опустив глаза и увидев на полу поверженного соперника, и лишь тогда осознал, на что способен? – Вы ударили своего начальника? – Он сказал, что заберет заявление из полиции, если я уволюсь, так что у меня не было особого выбора. Хладнокровный Гэвин победил. – Мне очень жаль, – говорю я. – Сейчас, задним числом, я понимаю, что давно хотел перемен в жизни, – пытается он шутить. – Просто тогда я не отдавал себе в этом отчета. Его оптимизм явно наигранный; не знаю уж, кого из нас он хочет обмануть. Впрочем, я молчу. В глубине души я даже испытываю облегчение: правда оказалась вовсе не такой ужасной, как я боялась. – Ладно, какая теперь разница, – говорит Гэвин устало. – Это все дело прошлое. – Он вскидывает на меня глаза. – Да, кстати, я в курсе, кто вы такая. Мне вдруг становится нечем дышать, перед глазами все плывет и двоится. Я будто смотрю на Гэвина сквозь треснувший объектив. – Что? Прикидываю, получится ли у меня сбежать. – Здесь сложно сохранить что-то в тайне. По крайней мере, надолго… С вами все в порядке? – Что вы узнали? – О, лишь то, что это вы сами снимаете фильм. Зачем вы сказали, что просто помогаете собирать материал? Меня снова накрывает волной облегчения. – А-а, – тяну я. – Да так, совершенно без причины… – Из скромности? Я все про вас прочитал. Даже не подозревал, что вы такая знаменитость. «Черная зима», да? – Он явно прошерстил Интернет, и я невольно чувствую себя польщенной. – Пока не успел его посмотреть. – Вы и не обязаны. – Я сам хочу. Это действительно так. Я вижу. Это не попытка ко мне подольститься. А если и попытка, то очень тонкая. Некоторое время мы сидим молча, глядя друг на друга. – Кажется, мы оба были не совсем откровенны, – замечает Гэвин. Я внимательно изучаю крышу. Там, высоко над землей, висит зацепившийся за стропила уже слегка сдувшийся ярко-зеленый воздушный шарик.