Тогда 8 Многие дни пребывания в той лондонской больнице слились в один, но я хорошо помню день, когда я выяснила, кто я такая, – день, когда я родилась заново. День, когда я стала Алекс. Я проснулась рано оттого, что сквозь тонкие голубые занавеси просачивался бледный свет, и не сразу сообразила, где нахожусь. В комнате пахло дешевым освежителем воздуха, и практически ничего, что могло натолкнуть меня на верную мысль, не было – лишь комод с телевизором и цветами в вазе, зеркало на противоположной стене, прикроватная тумбочка с лампой и пустым стаканом. В первое мгновение я решила, что я в отеле, и из-за двери вот-вот послышится звук спускаемой в унитазе воды, а дальше появится какой-нибудь хрен и велит мне проваливать. Но потом я вспомнила: я в больнице, где нахожусь с тех самых пор, как меня привезли сюда из Кента. После завтрака я встретилась с доктором Олсен. Она ждала меня в общей комнате. Там будет удобнее, сказала она, словно мы давние подружки и просто собрались поболтать после долгой разлуки. Но истинная причина заключалась в том, что я терпеть не могла ее кабинет, слишком крохотный, тесный и душный. Всякий раз, стоило мне там очутиться, я начинала потеть. Мы опустились на засаленные стулья, и она придвинула свой поближе к моему. В тот день на ней было платье и высокие кожаные сапоги, хотя на улице было уже не холодно. – Ну, как твои дела? – спросила она. В ее речи улавливался еле различимый акцент. Я пожала плечами, потом вспомнила, что тоже умею говорить. Доктор Олсен мне нравилась, она не сделала мне ничего плохого. – Нормально. Она улыбнулась: – Нормально? – Да. – А подробнее рассказать не хочешь? – Не особенно. Она ждала. Пауза тянулась, пока я наконец не почувствовала себя обязанной заполнить ее. – Да нечего там рассказывать. – Что, по-прежнему ничего? Я помотала головой. Доктор Олсен полагала, что в один прекрасный день может сработать мышечная память и я автоматически что-нибудь вспомню – например, пароль от своего телефона, – но пока ничего такого не происходило. – Вообще никаких воспоминаний? Ну, какие-то все же были. Я помнила автобус. Сидевшего рядом верзилу, который ел чипсы с сыром и луком, запивая кока-колой, а потом обдал меня своей вонючей отрыжкой. Симпатичного парнишку с копной тугих кудрей, которого за что-то отчитывала мать. Но я не горела желанием делиться этими воспоминаниями. Они были только мои. Кроме них, у меня ничего не осталось. И потом, были ли эти воспоминания о том, как я ехала в Дил? Или то была какая-то другая поездка, из более давнего прошлого? – Вообще никаких. – Ты уверена? – Да, – горячо кивнула я. Вид у нее сделался разочарованный, но она попыталась скрыть досаду. Я почувствовала себя виноватой, что не оправдала ее ожиданий, но ничем помочь ей не могла. Минут через десять она сказала, что ей пора идти. – Да, кстати, – произнесла доктор Олсен, поднимаясь. – Я хотела кое о чем тебя попросить. Она вытащила свой телефон. Новый айфон, последняя модель. – Думаю, ты в них соображаешь лучше меня. Хотела поснимать внука, но не смогла разобраться. В нем явно есть видеокамера, но… Она беспомощно пожала плечами. Я протянула руку, и она отдала мне телефон; я машинально попыталась разблокировать его. – Какой у вас пароль? – спросила я, но она смотрела на меня со странным выражением лица, вернее, на мои руки. – Ты только что набрала тринадцать-семнадцать, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты попробовала этот пароль на своем телефоне. Договорились? Я уставилась на телефон, который держала в руке, потом отдала его ей. Она подловила меня, и я ощутила, как внутри поднимается волна жгучего возмущения. Но, с другой стороны, может, это и сработало. – Попробую, – пообещала я. Я лежу на кровати, глядя в потолок и чувствуя на ладони тяжесть своего телефона. В его памяти обнаружился всего один номер. Казалось бы, все проще простого. Если хочу выяснить, кто я такая, достаточно лишь позвонить. Почему же тогда мне никак не заставить себя это сделать? Как глупо. Я уселась на постели и набрала номер. Я ждала, пока на том конце не возьмут трубку, а когда взяли, в ней повисло молчание, которое, казалось, тянулось целую вечность. – Алло? – произнесла я наконец. Последовала пауза, затем в трубке послышался голос, звучный и бархатистый, с легким говором, происхождение которого я затруднилась определить. – Алло? – озабоченно произнес он. – Сэди? Это слово сработало как иголка, которой проткнули воздушный шарик, и я немедленно опознала в нем свое имя. Никаких сомнений; оно было как спасательный трос, перекинутый через пропасть; как тайный код, способный вывести меня из сырого затхлого подвала, где я томилась в заточении. Воспоминания обрушились на меня все разом, грозя захлестнуть. Я вспомнила Блэквуд-Бей, вспомнила, как ехала автостопом до Шеффилда, где остановилась на несколько ночей, прежде чем продолжить свой путь в Лондон. Вспомнила я и то, что мне грозит опасность и что я ни в коем случае не должна никому ничего говорить, даже свое имя. Вот только почему, я не знала. – Сэди? – повторил голос в трубке. Может, этот человек знал. В конце концов, его номер был единственным в памяти моего телефона. – Кто это? – выдавила я. – Что? Я поспешно повторила вопрос: – С кем я разговариваю? Я не… Связь оборвалась. – Черт, – пробормотала я и немедленно набрала номер снова, надеясь, что нас прервали случайные неполадки на линии. В этот раз в трубке не было даже гудков, и во второй раз, и в третий. В конце концов я сдалась. Все равно больше ничего не сделать. Чуть позже в дверь моей палаты постучала доктор Олсен. – Ну как, получилось что-нибудь? – Пароль сработал, – сообщила я. Она улыбнулась, но выражение моего лица подсказывало, что ничего хорошего она от меня не услышит. – И?.. Я вспомнила свою уверенность в том, что не должна никому ничего говорить. – В памяти был всего один номер. – Я вздохнула. – Там бросили трубку. Она присела на краешек кровати рядом со мной. Я видела, что ей очень хочется обнять меня за плечи, но она не стала этого делать. Наверное, ей нельзя. – Они что-нибудь сказали? – спросила она вместо этого. Глядя на ее полное надежды лицо, я поняла, что это и есть он, тот самый прорыв, которого она так долго ждала. На протяжении всей нашей совместной работы, когда она настойчиво выспрашивала, бывало ли со мной такое: я что-то делаю, а потом не могу этого вспомнить («А разве не со всеми такое случается?» – говорила я); не нахожу ли я дома какие-то вещи, которые не помню, как покупала («Дома? Это где?»); не доводилось ли мне испытывать ощущение, что тело мне не принадлежит или им управляет кто-то другой? Потом она сказала, что, по ее мнению, у меня была такая штука под названием «диссоциативная фуга», и что она может быть вызвана множеством причин, и что у меня явно в последнее время была не самая легкая жизнь, и что обычно такие вещи рано или поздно проходят сами по себе. Значит, это и есть тот самый прорыв, на который она надеялась? И снова я почувствовала, будто должна что-то ей подкинуть, иначе она так и будет сыпать вопросами. – Только назвали мое имя, – сказала я. – Это же очень хорошо! – Одно имя, без фамилии. – Ясно, – произнесла она, чуть менее уверенно, чуть более разочарованно. – И как тебя зовут? Соображать пришлось быстро. Я не могла назвать ей мое настоящее имя; она уже заводила речь о том, чтобы дать объявление по телевидению или обратиться в национальную прессу. В голове само возникло другое имя. – Алекс, – сказала я. – Меня зовут Алекс. – Алекс?