— Она у вас глухонемая? — догадалась я. — Нет, просто воспитанная, — ответил Петр. — Так я хотел бы вас попросить вообще ничего не писать в газете. Нам реклама не нужна. — Мы приехали ради репортажа, — напомнила я ему. — Федор Аполлинарьевич нас сам пригласил. — Ситуация изменилась. — Петр бросил докуренную сигарету в пепельницу и тут же закурил следующую, вынув ее из кармана. — Папаша хотел поговорить с вами о живописи, но сейчас его можно назвать недееспособным. Он ранен, ничего практически не видит. Следовательно, репортаж отменяется. Надеюсь, что после того, как вы поговорите с ментами, вы уедете. — Мы в любом случае поговорим с вашим отцом, — резко сказала Маринка, — и если он скажет нам уезжать, то мы и уедем. — Вам мало того, что сказал я? — с угрозой спросил Петр. Виктор, находившийся тут же и делавший вид, что внимательно изучает картины на стенах, при этих словах подошел ближе. — Нам этого недостаточно, — отрезала Маринка. — И вообще, у меня вызывает законное подозрение ваше желание избавиться от нас. Чем это вызвано? — Нежеланием прочитать какую-нибудь глупость про нашу семью в вашей газете! — немного более громко, чем позволяли приличия, выдал Петр, повернулся и ушел. — Видала? — повернулась ко мне Маринка. — На его папашу совершили покушение, а он делает вид, что ничего не случилось! — Так ведь ничего и не случилось! — ответила я. В это время со двора послышались голоса нескольких человек. Голос одного из них я узнала сразу же. Это был майор Здоренко. — Дождались красного солнышка, — проворчала Маринка. — Ну-с, что он нам теперь скажет? Как ты думаешь? — Лишь бы не стал нас обвинять, что это мы подложили бомбу под Федора Аполлинарьевича, чтобы нам было о чем писать. Однако майор нас ни в чем обвинять не стал. Пока. Он сразу же прошел к хозяину дома, а приехавшие с ним специалисты занялись изучением места взрыва. Время тянулось оскорбительно медленно, и я решила уже начинать обижаться на весь мир по причине равнодушия к моей персоне, но тут все изменилось. В комнату влетел майор Здоренко уже в тот самый момент, когда я подумывала, что он, наверное, уехал. — Бойкова, — крикнул майор, — ты мне нужна! — Здравствуйте, здравствуйте, товарищ майор, — мило проговорила Маринка, — и я тоже очень рада вас видеть! — Чего? — Майор остановился, словно впоролся головой в стену. — Когда это я говорил, что рад тебя видеть, Широкова? Да глаза бы мои на тебя не смотрели! На тебя и твою начальницу! Вот вы у меня где! — Майор постучал себя ребром ладони по красной шее. — Рада она! Хм! Рада она! Радуйся, пока молодая! — Сказав эту непонятную фразу, майор повернулся к Кряжимскому. — Ну что, профессор? Ты влип! Ты влип по уши и в такое дерьмо, что годовой подпиской вашей газетки не ототрешься!.. Тоже, я вижу, повредился взрывом-то, — майор показал пальцем на синяк Сергея Ивановича, — но, надеюсь, мозги целые! Они тебе пригодятся! — Что такое происходит? — спросила я, выступая вперед и загораживая собою нашего добрейшего Сергея Ивановича. — Что у вас за шутки, товарищ майор? — Если бы шутки, — усмехнулся майор Здоренко. — Как я не люблю твоего болтливого адвоката, а похоже, Бойкова, тебе его придется вызванивать! — Почему? — спросила я. — А потому что ты, как главарь этой банды, будешь первой отдуваться за все! И за Кряжимского, и за картины! — Какие?! — крикнула я. — Отвечайте по-нормальному! Знали бы вы, как мне надоели ваши шутки! — Я уже не выдержала. Ну что поделаешь, и со мной такое бывает. — То маньяки нападают! То взрывы какие-то дурацкие! А то вы… — Да вы мне сами уже надоели хуже горькой редьки! — не сдерживаясь, заорал майор. — Развела у себя в газетке притон для маньяков и мошенников! Тебе срок светит, Бойкова! Срок, ты понимаешь?! Тебе — в лучшем случае условно, а Кряжимский ваш сядет точно, если его твой лохматый юрист не отмажет! Поняла?! — Нет! — крикнула я. — Ну и черт с тобой, — неожиданно успокоился майор Здоренко, — пошли со мною. И ты, Кряжимский, тоже идем! Очную ставку вам буду устраивать! Майор, раздраженно топая, выбежал из комнаты, а мы с Сергеем Ивановичем пошли за ним, гадая, о какой очной ставке идет речь. Мы прошли через весь дом и, все так же следуя за майором, вошли в рабочий кабинет Федора Аполлинарьевича. Здесь вдоль стен были навалены холсты и картоны, на стенах висели кисточки, картины, несколько лаптей и даже небольшой хомут. Освещалась комната лампами дневного света. Траубе сидел в кресле-качалке и курил сигарету. Сигарету он держал в левой руке, правой же выбивал дробь по подлокотнику. Выглядел Федор Аполлинарьевич странно. Его взгляд не выражал ничего, и сам художник был похож на глубоко задумавшегося о чем-то человека. За спиной у Траубе стояла Варвара. — Ну вот мы и пришли, — сказал майор Здоренко, — давайте выяснять, Федор Аполлинарьевич. — Я начинаю понимать, что в этом нет смысла, — сухо ответил тот, — все равно же не найдете до моей смерти. — Давайте не будем об этом, ладно?! — рявкнул майор. — В любом случае будет проведено следствие, группу я уже вызвал. Вы хотели попытаться что-то выяснить сами. Выясняйте. Вот я всех привел. Из последующего разговора стало известно следующее. Вчера в первой половине дня Федору Аполлинарьевичу позвонил человек, назвавшийся Кряжимским. Эту фамилию художник уже знал: Сергей Иванович звонил ему несколько раз. Человек, представившийся Кряжимским, сказал, что приедет через полчаса или чуть позже, передаст Федору Аполлинарьевичу письмо из банка и, составив акт, заберет у него несколько картин, о которых договаривались заранее. Глава 7 — И он приехал? — осторожно спросила я, подозревая самое нехорошее. — Да-с, — сказал Федор Аполлинарьевич и замолчал. — Он приехал и забрал три картины, — пояснил майор Здоренко, — оставив письмо и акт с подписью и печатью вашей неприличной газетки. Вот так, Бойкова. И как прикажешь тебя сейчас называть? Сонька-Золотая ручка? Или Лелька-папарацци? — Шутить изволите? — сухо спросила я у майора и обратилась к Траубе: — Федор Аполлинарьевич, вот со мною рядом Сергей Иванович Кряжимский. Это он приезжал к вам вчера? — Вашего Кряжимского со вчерашним синяком я успел разглядеть, — тихо и грустно ответил мне Траубе, — это не он. Поэтому я и разволновался. — А почему синяк вчерашний? — сразу же насторожился майор Здоренко. — Потому что он вчерашний, — пояснил Траубе, — я по оттенкам это определил. У свежего синяка больше красного цвета и… — Я не об этом, — отмахнулся от объяснений Федора Аполлинарьевича майор, — ну это меня будет интересовать во вторую очередь. Бойкова! — снова обратился майор ко мне. — Теперь ты поняла, о чем речь? Похитили мошенническим образом три ценные картины отечественных художников… — Не ценные, а ценнейшие! Ценнейшие! — крикнул Федор Аполлинарьевич. — Вы знаете, как ценится Кандинский маслом на Западе? А знаете — почему? Потому что их мало! Мало! Все картины наперечет, и весь мир знает, что эта картина у меня!.. А теперь ее у меня нет!! Нет!! — Я понял. Картины ценнейшие, — предельно спокойно сказал майор Здоренко. — Короче, Бойкова, откуда у этого парня была бумажка из банка, выданная вашей конторой? Это — раз! Второй вопрос интереснее. Бумажку можно и самому нарисовать при большом желании. А вот откуда у него доверенность от вашей газеты и откуда вообще кто-то знал, что Кряжимский собирался приехать вчера? И почему, черт возьми, он не приехал?! Кряжимский! — рявкнул майор Здоренко. — Ты что, на старости лет решил свой бизнес открыть?! Картины стал пи… воровать? Ведь сядешь, дубина! Сядешь на нары за свою глупость! Сергей Иванович покраснел, снял очки и завертел их в руках. — Да не он это был, — устало сказал Федор Аполлинарьевич. — Вчера приезжал молодой человек примерно тридцати лет. С бородой, с длинными волосами каштанового цвета. У него тоже были очки. Глаза голубые. Картавит… — Федор Иванович задумался на секунду и продолжил: — Рост приблизительно метр семьдесят пять. Рыхловат. Пузо отрастил, как подушку приложил. Неприятная фактура. Не стал бы его писать. — Хорошее описание, — пробормотал майор Здоренко. — Есть такой старинный ментовский анекдот. Особые приметы: усов и бороды нет. — Это был очень хороший Кандинский, — плачущим голосом проговорил Федор Аполлинарьевич. — Как будто нельзя было дождаться, когда я умру… Сволочи! Погибшие души. — Ну это безусловно, — кивнул майор Здоренко. — А вот если вы заговорили о смерти, то кому после вашей смерти достанутся эти картины? — Нашей городской картинной галерее, — сказал Траубе. — Они должны будут сделать мой персональный зал. Мои работы и работы других художников из моей коллекции. Зал Ф. А. Траубе. Я сочиняю текст завещания. Дети будут моими душеприказчиками. Федор Аполлинарьевич закрыл глаза и сложил руки на груди. Создалось впечатление, что он репетирует свою позу в гробу. Шучу, конечно, но все равно такое впечатление было. Майор, похоже, тоже так и понял. Он бросил неодобрительный взгляд на художника и снова обратился ко мне: — Ну что, Бойкова, вспомнила? А то я тебя, как Мюллер Штирлица, запру в камере, и будешь из спичек ежиков выкладывать. Откуда у мошенников доверенность? — Говорили же про одного мошенника, — напомнила я. — На такое дело по одному не ходят, поверь мне, — заметил майор. — Ну что? — Не знаю, — ответила я, — но догадываюсь. Кстати, становится ясным и вчерашнее происшествие и с маньяком, и с Кряжимским. — Да, так что там с тобой, Кряжимский, — вспомнил майор, — с авторучкой подрался? И кто кого? Вижу, вижу, ты стоял твердо! И какой счет? Один — один? Сергей Иванович совсем стушевался, и снова пришлось выступить мне.