Партия, которая может найти опору только на иностранных штыках, обречена на поражение. CCXXIII После сражения при Ватерлоо от французов требовали выдать меня врагам; но французы уважали меня в моем несчастии. CCXXIV Быть может, в 1815 г. я вновь должен был начать революцию, тогда мне потребны были те средства, кои предоставляют революции к достижению цели, и все то, что нужно было тогда ради этого. CCXXV Можно останавливаться лишь при подъеме в гору, но при спуске – никогда. CCXXVI Первый порыв людей драгоценен, всегда нужно уметь им воспользоваться. CCXXVII Замысел изгнать меня на остров Св. Елены возник давно, я знал о нем еще на острове Эльба, но доверял лояльности Александра. CCXXVIII Из всех уступок, которых я добился от союзников в 1814 г., особенно любезным моему сердцу было разрешение взять с собою в изгнание тех из старых моих солдат, с коими суждено мне было преодолеть столько превратностей. Средь них нашел я людей, которых несчастие не повергло в отчаяние. CCXXIX Хартии хороши только тогда, когда их пускают в ход; но нет нужды в том, чтобы глава государства становился во главе какой-либо партии. CCXXX Европейский общественный договор был нарушен, вторжением в Польшу. Когда я вышел на политическую арену, практика разделов была не внове. Политическое равновесие – мечта, о которой ныне надобно забыть. Александр сохранит за собой Польшу, как я в свое время сохранил Италию, по праву сильнейшего, вот и весь секрет[339]. CCXXXI Лесть всегда восхваляла правительства слабые духом как осторожные, так же как бунтовщики именуют мощь деспотизмом. CCXXXII В отречении монарха есть своего рода ирония: он отрекается тогда, когда с властью его уже не считаются. CCXXXIII В Москве весь мир уже готовился признать мое превосходство, стихии разрешили этот вопрос. CCXXXIV Республика во Франции невозможна: благоверные республиканцы – идиоты, все остальные – интриганы. CCXXXV Империя создана была лишь вчерне; в дальнейшем, ежели бы мне удалось заключить мир на континенте, я непременно расширил бы основу моих установлений. CCXXXVI Ни одна корона со времен Карла Великого не возлагалась с таковою торжественностью, как та, что получил я от французского народа. CCXXXVII Я питаю отвращение к иллюзиям; вот почему я принимаю мир таким, каков он есть. CCXXXVIII Евреи поставляли съестные припасы моей армии в Польше; у меня к тому времени уже явилась мысль даровать им существование политическое как нации и как гражданам; но встретил в них готовность лишь к тому, чтобы продать свои старые одежды. Я вынужден был оставить в силе законы против ростовщичества; эльзасские крестьяне были признательны мне за это[340]. CCXXXIX Я нашел превосходство русской армии только в том, что касается регулярной кавалерии, казаков же легко рассеять. Пруссаки – плохие солдаты; напротив того, английская пехота изумительным образом проявила себя при Ватерлоо. CCXL В довершение тех великих событий, причиною коих был я, всего удивительнее было видеть Фуше, цареубийцу и закоренелого революционера, министром Людовика XVIII и депутатом Бесподобной палаты[341]. CCXLI Я всегда придерживался того мнения, что для европейских держав постыдно терпеть существование варварийских государств. Еще при Консульстве я сносился по этому поводу с английским правительством и предлагал свои войска, ежели б оно захотело дать корабли и припасы[342]. CCXLII Фердинанд VII царствовал не благодаря собственному мужеству или милостию Божией, но лишь по чистой случайности[343]. CCXLIII Шпионами в моих кампаниях я пользовался редко; я делал все по вдохновению: точно все предугадывал, продвигался с быстротою молнии – остальное было делом удачи. CCXLIV Я знал немало людей, которые находили мои приказы неосуществимыми; впоследствии я иногда объяснял им, какие средства служили мне к достижению цели, и они соглашались с тем, что и впрямь не было ничего легче. CCXLV Ныне в Европе существует только два сословия: требующее привилегий и отклоняющее эти требования. CCXLVI Если бы я разбил коалицию, Россия осталась бы столь же чуждой Европе, как, к примеру, Тибетское царство. Благодаря этому я обезопасил бы мир от казаков. CCXLVII Ничто так численно не умножает батальоны, как успех. CCXLVIII В тех, кто себя обесславил, напрасно искать людей неустрашимых. CCXLIX Не однажды в течение моей кампании 1814 г. я задумывался о том, что для моих солдат нет ничего невозможного, они снискали себе бессмертное имя. В превратностях же судьбы меня повсюду сопровождала слава. CCL Меня свергли не роялисты или недовольные, а иностранные штыки. CCLI История моего царствования прославит когда-нибудь имя какого-нибудь нового Фукидида[344]. CCLII Человеческий дух не созрел еще для того, чтобы управляющие делали то, что должны делать, а управляемые – то, что хотят. CCLIII Когда целый свет устраивается посредством штыков, это вполне логично! Здравый смысл тогда не в справедливости, а в силе. CCLIV Придет время, и общественное мнение опровергнет софизмы моих клеветников. CCLV Я сделал Бенжамена Констана членом Трибуната, я удалил его, когда он пустился в болтовню; это называлось устранить – удачно найденное слово. Ум Бенжамена сродни уму геометров со всеми их теоремами и короллариями, а сам он так и остался великим делателем брошюр[345]. CCLVI В Париже после 13 вандемьера[346] республиканские убеждения, кои я исповедовал, оставались в ходу всего лишь двадцать четыре часа; говорю это в назидание братьям из сообщества Бабёфа и миссионерам, исповедующим религию фрюктидора. CCLVII