Я дал французам Кодекс, который сохранит свое значение дольше, нежели прочие памятники моего могущества. CLIII Плохо, ежели молодые люди постигают военное искусство по книгам: это – верное средство воспитать плохих генералов. CLIV Смелые, но неопытные солдаты – это наилучшая предпосылка для победы. Добавьте им по чарке водки пред тем, как отправить в бой, и вы можете быть уверены в успехе. CLV Люди делают хорошо лишь то, что делают сами; я наблюдал это не раз в последние годы своего царствования. CLVI Итальянская армия была ни на что не годным сбродом, когда Директория назначила меня командующим: у армии не было ни хлеба, ни одежды; я показал ей миланские долины, приказал выступить в поход, и Италия была завоевана[320]. CLVII После побед в Италии я не мог вернуть Франции ее королевское величие, но принес ей блеск завоеваний и язык, которым говорят подлинные государи. CLVIII Пруссия могущественна лишь на географической карте, политически же и нравственно это самая слабая из четырех великих держав, кои диктуют ныне законы всей Европе. CLIX Всякое значение Испания уже потеряла: у нее не осталось более ничего, кроме инквизиции, да прогнивших кораблей. CLX Иго англичан не по вкусу ни одной нации. Народы всегда страдают под властью этих англичан. CLXI Приготавливаясь к экспедиции в Египет, я не собирался лишать престола великого султана. По пути туда я уничтожил дворянство Мальты, хотя до этого ему удавалось сопротивляться силам Оттоманской империи. CLXII Я никогда не видел такого одушевления, какое обнаружил французский народ при моей высадке во Фрежюсе. Все говорили мне, что сама судьба привела меня во Францию, и в конце концов я сам тому поверил. CLXIII Если бы я хотел быть только вождем революции, то моя роль скоро оказалась бы сыгранной. Но благодаря шпаге я стал ее повелителем. CLXIV Я побился бы об заклад, что ни император России, ни император Австрии, ни король Пруссии не пожелали бы стать конституционными монархами, но они поощряют к тому мелких государей, ибо хотят, чтобы те оставались ни на что не годными. Цезарю легко удавалось покорить галлов только потому, что последние всегда были разобщены под властию представительного правления. CLXV Самое важное в политике – следовать своей цели: средства ничего не значат. CLXVI Нидерланды – всего лишь российская колония, где действует британское исключительное право. CLXVII Политическая система Европы внушает жалость: чем больше ее изучаешь, тем более опасаешься гибельных последствий, к которым она приводит. CLXIII В Европе мое последнее отречение так никто и не понял, ибо действительные его причины оставались неизвестными[321]. CLXIX У меня никогда не было сомнений в том, что Т[алейран] не поколебался бы приказать повесить Ф[уше]; но, кто знает, может быть, они пожелали бы идти на виселицу вместе. Епископ хитер как лиса, его же собрат – кровожаден как тигр[322]. CLXX Самоубийство – величайшее из преступлений. Какое мужество может иметь тот, кто трепещет перед превратностями фортуны? Истинный героизм состоит в том, чтобы быть выше злосчастий жизни[323]. CLXXI В Рошфоре мне предлагали патриотическую Вандею: ведь в моем распоряжении были еще солдаты по ту сторону Луары; но я всегда питал отвращение к гражданской войне. CLXXII Если офицеру не подчиняются, то он не должен более командовать. CLXXIII Мне кажется, способность мыслить есть принадлежность души: чем больше разум приобретает совершенства, тем более совершенна душа и тем более человек нравственно ответственен за свои деяния. CLXXIV Государи заурядные никогда не могут безнаказанно ни править деспотически, ни пользоваться народным расположением. CLXXV Союзники ценят своего Макиавелли: они внимательнейшим образом и подолгу изучали его «Государя», но времена-то сейчас иные, не шестнадцатое столетие. CLXXVI Есть акт насилия, который никогда не изгладить из памяти поколений, – это мое изгнание на остров Святой Елены. CLXXVII Я никогда не обсуждал свой проект десанта в Англию: за неимением лучшего, как мне потом уже приписывали, я собрал на берегах Булони 200000 солдат и израсходовал восемьдесят миллионов, чтобы позабавить парижских бездельников; на самом же деле проект был делом серьезным, десант – возможным, но флот Вильнёва все расстроил. Кроме того, в это время английский кабинет поторопился раздуть пожар континентальной войны. CLXXVIII У французов чувство национальной чести всегда тлеет под пеплом. Достаточно лишь искры, чтобы разжечь его. CLXXIX Из всех моих генералов Монтебелло оказал мне наибольшее содействие, и я ставил его выше всех[324]. CLXXX Дезе обладал всеми качествами великого полководца: умирая, он связал свое имя с блестящей победой[325]. CLXXXI Самые беспримерные капитуляции в летописях войн – капитуляции при Маренго и Ульме[326]. CLXXXII Правительства, в которых высказываются противоположные мнения, годятся, пока царит мир. CLXXXIII Принципы Французской революции порождены третьим сословием Европы; речь идет лишь о том, чтобы уметь внести в оные должный порядок. У меня были на то и власть, и сила. CLXXXIV Ней был человеком храбрым. Его смерть столь же необыкновенна, как и его жизнь. Держу пари, что те, кто осудил его, не осмеливались смотреть ему в лицо[327]. CLXXXV Английский народ – народ купеческий, только и всего; но именно в торговле и состоит его могущество. CLXXXVI О смерти герцога Энгиенского и капитана Райта много понаписали гнусностей; смерть первого из них не была делом моих рук, ко второй же я совершенно непричастен, ибо не мог помешать англичанину в припадке сплина перерезать себе горло (Герцог Энгиенский писал к Наполеону, который был расположен отменить смертный приговор, но *** переслал ему письмо герцога лишь после исполнения приговора, такова доподлинная правда[328]). CLXXXVII