– Ох. Женщина на стуле, светлые волосы, разделенные пробором набок, с плеч спадает ночнушка, ложбинка на коленях. Поза была точно такой же, как у Норы на предполагаемом этюде Паскина. И то же лицо. Единственное отличие состояло в том, что здесь она была одета. – Это потрясающе, – сказал Йель. Он чуть не рассмеялся. От того, что его удача улыбалась ему только на работе. – Я могу спросить ее об этом, – сказал Йель. – Я могу взять это к ней. – Что я от тебя хочу – до того, как ты соберешь все ее истории, и я знаю, она тоже хочет этого – это выяснить, может ли она вспомнить, какие картины могли быть написаны по тем эскизам. Потому что эта, к примеру – эта, Йель, в музее д’Орсе! Может, они проявят интерес к нашему эскизу, понимаешь? Выставят рядом с подлинником. Не в смысле продать, – сказал он, увидев, как Йель изменился в лице, – а по заему или обмену. Я могу передать с тобой каталоги в Висконсин. Конечно, нет каталога Эбютерн или Сергея как-там-его. Как и Ранко Новака, ха! Но мы нагрузим твой багажник книгами. – И ты уверен, что не хочешь поехать? – У меня столько дел с полароидами. Выставка полароидов должна была открыться не раньше августа, но Билл имел дело с заемными работами Энсела Адамса и Уокера Эванса, и каждый раз, как он говорил о выставке, он заламывал руки в отчаянии. – Я хочу, чтобы ты вернулся туда как можно скорее. Вместе с Романом. Он превосходный экземпляр, да? Йель не представлял, что на это можно сказать. – Он, похоже, быстро учится, – сказал Йель. Садясь в машину, Билл ему подмигнул. Йель устроился на барном табурете в самом темном углу «Щечек» и, оторвав ноги от липкого пола, заказал «Манхэттен». Здесь можно было надежно провести время, это место не закроется до четырех, и он то и дело замечал смутно знакомые лица: регистратора из стоматологии на Бродвее, известной среди геев, бывшего парня Катсу Татами, высокого канадца, по которому одно время сох Нико. По щеке у него расползалась лиловая сыпь. К Йелю подошли поздороваться один из прежних сотрудников Чарли и знакомый Джулиана по театру, который играл Фортинбраса в «Гамлете». Для понедельника было на удивление многолюдно; казалось, всех их созывал какой-то ультразвуковой сигнал. Смазливого бармена не было, но тот, что сегодня работал, щедро наливал. Сумрачный красавец в рваной футболке, он кинул Йелю на колени спичечный коробок, на котором был написан телефонный номер. Йель вдруг понял, что он теперь, по сути, без пары, что он мог бы пойти к кому-нибудь домой, и у него была бы теплая постель и душ, он мог бы отвлечься. Проблема в том, что он, похоже, забыл, как флиртовать. Он слишком долго этого не делал. А кроме того, у него из головы не шли микробы и биологические жидкости. Весь бар казался ему гигантской чашкой Петри[98]. Несмотря на количество людей, все казалиськакими-то подавленными, тупо кивая под звуки «Бронски бит», стоя отдельными группками. И всякий раз, как открывалась дверь, в помещение врывался морозный порыв воздуха. Пижонство в духе лавируй-без-рубашки сделало всем ручкой из Лос-Анджелеса. Чья-то рука сжала Йелю загривок, и он увидел Ричарда, огни бара растекались по его серебристым волосам. Он приблизился к Йелю и громко проговорил ему в ухо: – Это редкое зрелище! Йеля занесло на глубокий юг, он якшается с типами вроде меня! – Просто нужно было куда-то податься. Ричард кивнул с пониманием. – Именно поэтому музеи должны быть открыты ночь напролет. Ты мог бы бродить по музею Естественной истории. Никто не посмел бы наехать на тебя перед саркофагами. – Нам надо переместить все музеи в Бойстаун. Ричард рассмеялся. – Если бы мы переместили музеи в Бойстаун, они бы просто превратились в бары. Вот почему я сам сюда не переезжаю. – Чтобы не превратиться в бар? – Нет, в буйного алкоголика. Йель рассказал Ричарду, что наткнулся на Билла Линдси на улице. – Начни за ним наблюдать, и, держу пари, ты увидишь, что он притаился в каждом углу, где ты бываешь, – сказал Ричард, оглядывая помещение. – Я хочу поснимать здесь видео. Это место такое прямо внутренне распущенное. – Ты шутишь? – сказал Йель. – Тебя же выставят пожизненно. – Мистер Формальность. – Это моя работа. Высасывать из искусства душу. – Тебе нужно либо больше бухла, либо меньше. Давай добавим? Дверь снова открылась, впустив порыв ледяного воздуха. Ввалилась новая компания, шумная, уже хмельная. В самой гуще был Джулиан. Ну еще бы. Йель надеялся, что Джулиан его не увидит, что он пройдет мимо, но Ричард уже махал ему – Ричард всегда неровно дышал к Джулиану, всегда просил его позировать – и Джулиан направился прямиком к ним. Он обнял Ричарда за шею обеими руками и повис на нем огромным пьяным колье. Он был в шапке и свитере, но без пальто. Он промямлил что-то вроде: «Ричард, я могу жить в твоем доме». Но, возможно, Йель просто ослышался. Джулиан говорил, как старик, который забыл вставную челюсть. – Джулиан, – сказал Ричард, – под чем ты? Джулиан рухнул между Ричардом и Йелем, ухватившись за барную стойку. – Это детская хрень. Мы были в «Парадизе»! Идемте назад в «Парадиз»! Я не хотел уходить. О, Йель, – он протянул руку и коснулся его подбородка. – Йель, я должен был тебе что-то сказать. – Нет, не должен. Йель хотел ненавидеть его, но не мог. Он был таким жалким. Как можно ненавидеть кого-то столь жалкого? Джулиан поднял руку и снял шапку, и Йель поперхнулся от удивления и не сразу пришел в себя. Джулиан был обрит налысо, причем кустарно, вместо прекрасной черной шевелюры – его единорожьего локона – была неровная щетина со струпьями. Ричард пробежал пальцами по черепу Джулиана, с выражением ужаса на лице. – Зачем ты это сделал? – сказал Йель. Джулиан издал вялое мычание, больной животный звук. – Ух ты, – сказал Ричард. – Эй. Нам надо доставить тебя домой. – Я потерял ключ. – Йель, ты можешь взять его к себе? Йель шумно выдохнул и хотел было повторить, что мама Чарли ужасно храпит, но вдруг сказал: – Мы с Чарли разошлись. Потому что ему и так пришлось бы это сказать, раньше или позже. Чарли не мог принуждать его вечно появляться с ним на каждом мероприятии, пудря всем мозги. Джулиан, к ужасу Йеля, заплакал. Он упал лицом на грудь Йелю, но не стал заливать его слезами, а просто стонал, сотрясаясь всем телом. – Я не знал, Йель, – сказал Ричард. – Мне жаль. Он может… Джулиан, не плачь. Джулиан, ты можешь пойти ко мне, окей? И Джулиан кивнул, не отнимая лица от Йеля. – Йель, а где ты будешь ночевать? Ты в порядке? – Без понятия. То есть я в порядке. Я вроде как собирался сидеть тут до четырех. – Ох, Йель. Идем тогда с нами. Это поэтому ты меня спрашивал на днях? Я болван. – Вовсе нет, – сказал Йель. – И я не должен был. Я не могу. Только не с Джулианом. Он не мог бы проснуться на трезвую голову и завтракать бок о бок с Джулианом. Он не смог бы заботиться о Джулиане, блюющем ночью. – У моего друга есть маленький отель на Белмонт-стрит, – сказал Ричард. – Это прекрасный старый дом. Мы тебя туда отведем, окей? Ричард обнял владельца отеля, пожилого парня в галстуке-боло и очках-авиаторах, дал ему пятьдесят долларов и попросил хорошенько заботиться о Йеле. Когда владелец объяснил Йелю мудреную схему с ключами (один для входной двери, один для верхнего этажа, один для номера), Ричард с Джулианом отбыли. Утром его ждал кофе и пончики с пудрой. Внизу жила собачка – белый пушистый комок по кличке Мисс Марпл – и телевизор показывал две программы. Следующим вечером Йель пришел со своей сумкой и коробкой, и оплатил номер до конца недели. Это истощит его банковский счет, но он был готов залезть в сбережения, если придется. На кой черт ему копить, если уж так? В пятницу Йель зашел в прачечную и увидел там Тедди, который вынимал одежду из сушилки, разлепляя рубашки, слипшиеся от статики. Он сказал привет – прохладно, как показалось Йелю – и вернулся к своим тряпкам. Но когда Йель начал настраивать стиралку, Тедди подошел и встал рядом, с охапкой одежды. Тедди, конечно же, не мог просто держать одежду; он баюкал ее, точно младенца. – Слушай, – сказал, – я должен сказать кое-что. – Окей. – После того, как ты ушел из церкви в воскресенье, мы с Эшером зашли туда и увидели Чарли в довольно жутком состоянии. Поэтому позволь, я скажу для начала, что знаю о том, что происходит, я знаю, что он болен. – Ну хорошо. Тедди больше ничего не говорил, так что Йель огляделся и, убедившись, что рядом никого, прошептал: – Вообще-то, он не болен, у него просто вирус. Ты не знаешь, откуда у него вирус? – Нет, и знать не хочу. Здесь начинаются суждения и обвинения, и я не хочу в этом участвовать. То есть мы что – будем строить инфекционное древо? Блок-схему? Перестань. Каждый заразился от кого-то. И все мы – от Рейгана, так? Мы будем кого-то винить? Давай будем продуктивны и винить невежество и безразличие Рональда-мать-его-Рейгана. Давай винить Джесси Хелмса[99]. А как насчет Папы? А знаю я вот что. Я знаю: твой любовник, с которым вы прожили – сколько, пять лет? – напуган до усрачки, а ты решаешь, что самым приемлемым будет выйти из игры и оставить его одного с ошалевшей от страха мамой, а потом орешь на него на похоронах вашего, блядь, друга.