– Будь с ним помягче, – сказала она. – Хорошо? Чтобы никто не видел, как он идет по Халстед-стрит с коробкой, он повернул на восток и пошел кружным путем, мимо дома, который хотел купить. Ему не следовало останавливаться, но он остановился. Из мазохистских побуждений. Потому что, пусть он даже не был болен, пусть он даже получит невероятное повышение и сможет один купить этот дом, он никогда не станет жить на одной улице с Чарли. Даже если Чарли не станет, он не сможет жить так близко к тому месту, где они были счастливы, не сможет проходить мимо их прежней квартиры по пути к надземке. Но правда ли он верил, что Чарли когда-нибудь не станет? Он все еще думал об этом чисто гипотетически, как об урагане, который может нагрянуть на город. Или он глупо верил, как когда-то Джулиан, что кто-то вот-вот откроет лекарство? Он не думал, что дело в этом. Это, скорее, было вроде камня, брошенного в воду, но еще не скрывшегося целиком. Табличка «Продается» была на месте, вечернее солнце бликовало на номере телефона, как на рунических письменах, лишенных смысла. На окне соседнего дома спала кошка. Где-то играли на пианино. Йель протиснулся мимо людей, толпившихся в притворе церкви, и пробрался вглубь по коридору, чтобы пристроить где-то коробку. Он поставил ее за кресло-мешок в комнате, по-видимому, предназначенной для молодежных собраний, где на стенах висели детские рисунки ромашек и лягушек и битловские тексты. Затем он огладил костюм, смочил волосы из-под крана, нашел Фиону и помог ей с цветами, которые она несла. Он передал ей колье Норы, сказав, что она никогда не должна носить его в присутствии кузины Дэбры, и Фиона приподняла свои вьющиеся волосы, чтобы Йель застегнул цепочку у нее на шее. – Никогда не делал этого, – сказал он. Фиона почему-то расхохоталась. Он помог расставить стулья в алтарной части. Он был рад, что здесь использовали стулья – на них зад не так затекает, как на церковной скамье, и они вызывают меньше болезненных воспоминаний из детства. К тому времени, как показался Чарли, передние ряды были заняты. С ним пришли несколько его сотрудников: Глория, Дуайт, Рафаэль, Ингрид. Должно быть, они переоделись на работе и направились в церковь вместе. Уйдут они тоже вместе, а Йель отчалит один. Йель поймал взгляд Чарли, и через минуту тот был рядом, распространяя запах лосьона после бритья. Священник говорил о верности сообществу и о дружбе, о «семье, которую мы сами выбираем», прекрасно понимая, какая публика здесь собралась, имея, очевидно, немалый опыт. Как много таких похорон пришлось ему вести? Вышла Фиона и рассказала о том дне, когда Нико познакомил ее с Терренсом. – Он предупредил меня, что у Терренса чувство юмора, – сказала она. – И я заранее себя накручивала. Я ожидала, что он подложит мне на стул подушку-свистелку или что-нибудь еще. Но он не стал ничего такого откалывать. Под конец ланча он взглянул на меня и сказал: «Ты заботилась о брате всю свою жизнь, и я…» – у нее перехватило дыхание, и она не сразу смогла продолжить. – Было бы лучше, если бы он хохмил, – и все засмеялись, но только затем, чтобы нарушить молчание, показывая, что они с ней. – Он сказал: «Ты всю жизнь заботилась о брате, и я хочу, чтобы ты знала, что теперь я беру это на себя». И он взял. Он не знал, на что подписался, но он был с Нико до самого последнего конца. А теперь он снова о нем заботится. Она с трудом договорила это, и подруга увела ее с кафедры, гладя по спине. Одна из коллег Терренса по колледжу прочитала поэму, но Йель был слишком рассеян, чтобы уловить смысл. Священник словно погрузил всех в какую-то медитацию. Эшер, обладатель классически поставленного баритона, запел «Pie Jesu»[92] из нового реквиема Уэббера – эту песню Йель слышал в записи только сопрано, но и сейчас она звучала не хуже, и Йель не в первый раз подумал, что в горле Эшера живая виолончель. Йель, не больший католик, чем Эшер, растворился в звуках латыни, в этих чистых литургических гласных и звонких ку и ке. Это было не просто оплакивание; эта песня вытягивала душу. Йель весь взмок, и кто-то его выкручивал, как тряпку над раковиной. Он не смотрел на Чарли. Но слышал, как тот дышал и высмаркивался. На вигилии по Нико они держались за руки. Йель оглянулся на задние места. Там сидели в ряд семь подростков, без родителей. Йель решил, что это ученики Терренса, каким-то образом прослышавшие о случившемся. За ними сидели Тедди и Ричард. Тедди отбивал такт левой рукой по спинке стула. На заднем ряду расположилась родня Терренса. Во всяком случае, так посчитал Йель. Высокий молодой человек, удивительно похожий на Терренса, и трое темнокожих молодых женщин. Никто из них не был подходящего возраста для родителей Терренса, но одна женщина, по возрасту могла быть ему бабушкой. Когда все кончилось, Йель с Чарли вышли вместе и по очереди обняли Фиону. В притворе Йель заметил Джулиана. Он держался особняком и теперь стоял у вешалки, с широко раскрытыми, влажными глазами. Он похудел. Йель не думал, что из-за вируса; он сомневался, чтобы Джулиан заболел сразу, как только об этом узнал. Он заметил, что Чарли тоже смотрит на него во все глаза, и на миг это их снова объединило, подобно телепатии. Йель прошептал Чарли: – Ты ему сказал? – Нет. А затем они снова разошлись, думая каждый о своем, и Йель знал, что Чарли вспоминает обо всем, чем занимался с Джулианом – от этих воспоминаний Йель, к счастью, был огражден. Он прошел по коридору в комнату собраний за своей коробкой. Но, когда он взял ее и обернулся, у двери стоял Чарли. Молча глядя на него. – Хоть это мало что меняет, мне жаль, что ты болен. Но, кроме этого, я на данный момент почти ничего к тебе не чувствую. В комнате не горел свет. Только в окне брезжили фонари. – Думаю, я разобрался, почему я это сделал, – сказал Чарли. – Ну давай, расскажи. Йель держал коробку перед собой, словно щит. – Это может показаться маловразумительным, но думаю, я сделал это потому, что устал бояться. – Ты так боялся болезни, что пошел и подхватил ее? – Нет. Нет. Я боялся, что ты уйдешь от меня, что ты изменишь мне с кем-то моложе, и симпатичней, и интересней. Знаю, это полный бред, но где-то в уме я как бы решил: если я сделаю самое худшее, о чем могу подумать, тогда каждый раз, как увижу, что ты флиртуешь с кем-то, я буду почти надеяться, что ты сделаешь это, так что мы сравняем счет. – Ты все как следует продумал. – Ничего подобного, нет. Я был в стельку, Йель. А у Джулиана были эти попперсы, которые он украл из дома Ричарда. – Попперсы действуют всего десять секунд. – Я не об этом, я о том, что мы делали в постели, я бы не… – Господи, Чарли. – Я бы ему не позволил. – Думаю, твой маленький самоанализ не к месту. Я думаю, ты абсолютно точно пытался заразиться, – Йель перешел на крик и не хотел сдерживаться. – Вопрос – почему, но это ты сам разберешься. Может, ты ненавидишь себя. Или меня. Может, ты хочешь внимания. Неважнецкие причины, да? Когда ты знаешь, чем рискуешь. Ты не наивный. Ты же ебаный чикагский царь кондомов. Чарли закачал головой. Чарли, казалось, никогда по-настоящему не плакал, но его глаза краснели и опухали. Он не стал входить в комнату, а стоял около двери, словно готовый убежать. – Мы надевали резинку, – сказал он. – Да. Мы были сперва в квартире Нико, когда это, ну, понимаешь… и мы были в ванной, и было темно, и перед тем, как мы ушли, я спросил Джулиана, есть ли у него резинка, и он сказал: «Наверняка тут где-то презик». И он пошарил в аптечке и положил пару штук в карман. И тогда мы опять пошли к нему. Но потом, перед тем как уйти, я увидел упаковку, и это была овечья шкурка[93]. – Срань господня, Чарли. Она же наверно была старая. – Возможно. – Я тебе даже не верю. Правда. У вас была резинка, но было темно и – ой – это оказалась овечья шкурка? Зачем бы вообще она понадобилась Нико? Для чего? От беременности? Ты мог бы сочинить что-нибудь получше. Сколько раз вы трахались на самом деле? Я хотел верить тебе. Я был почти готов тебе поверить. А ты ввернул овечий гандон. – Это было один раз. – Всего один такой большой поминальный трах. А почему не два? Он ведь сейчас где-то здесь. Не теряй время. – Йель. – Тедди ебется с каждым вторым в городе и ничего не подцепил, но единственный раз, когда ты дал маху, надев резинку, ты волшебным образом заразился. Тебе нужно записаться на ток-шоу. И читать страшные лекции в школах. Расскажи это республиканцам! Они тебя полюбят! – Йель, хватит, – Чарли тоже перешел на крик. – Ты же знаешь, тут нет взаимосвязи. Ты знаешь, кому как повезет. – А ты в курсе, что ты не извинился? Не приходило такое на ум? Ты выдумываешь оправдания и истории об овечьих кондомах, развиваешь теории о своей мотивации и ни разу не спросил, в порядке ли я. Ты ни разу не признал, что испоганил мне всю жизнь, – Чарли открыл рот, но Йеля уже несло. – Ты пять лет играл в эту моногамную игру, посадив меня на гребаный поводок, а тем временем делал все, что, блядь, хотел. Ты это понимаешь? Это все твое себялюбие. Наши отношения строились по-твоему, и что бы ты, блядь, ни делал, это было по-твоему, и твое нежелание думать о чем-либо, кроме собственных чувств сейчас, это определенно по-твоему. Чарли взялся руками за голову. – Возможно, это так, – сказал он, – но сейчас я не в состоянии думать о твоих чувствах. Общение с мамой и так высасывает все силы. Йель протиснулся мимо него с коробкой, заехав углом Чарли в грудь. – Она у тебя хотя бы есть, – сказал он. – У меня – никого. Он прошел по коридору, мимо незнакомой женщины, а затем мимо Тедди и Эшера, которые были достаточно близко, чтобы услышать разговор на повышенных тонах. Вернувшись домой к Сесилии, Йель увидел, что свет не горит. Он осторожно открыл дверь, подперев коробку коленом. Сесилия дала ему отдельный ключ, как и Курту – они оба были ее беспризорниками. Он переоделся в единственной ванной. Половину раковины занимали косметика и кремы, и щипцы для завивки Сесилии; на другой половине была только красная зубная щетка Курта и песочные часы. Йель снял рубашку и стал осматривать грудь, спину, гладкую бледную кожу на внутренней стороне бицепсов. Хотя он понимал, что вирус может проявиться тысячами способов, а может затаиться, точно невидимка, на годы. Когда Терренсу только поставили диагноз, он сказал: «Это как положить четвертак в автомат с игрушками, что стоят рядом с кассами в супермаркете. Ты знаешь возможные варианты, но понятия не имеешь, что тебе выпадет. Типа будет это пневмония, или Капоши, или герпес, или что? – он сделал вид, будто открывает пластиковый шарик. – Ууу, глядите, токсоплазмоз!» Сколько раз они с Чарли занимались сексом между поминками Нико и Новым годом? Только чуть реже обычного. Может, раз десять. Может, Чарли верил в эту овечью шкурку, если вообще не выдумал ее. Или верил, что Джулиан не был болен. Джулиан выглядел таким здоровым. И все же Чарли мог придумать оправдание, мог сказать, что потянул поясницу. Он мог бы пройти тестирование, хотя, может, он ждал трехмесячной отметки, как теперь Йель. Однако, когда он узнал, что Джулиан болен, он пошел и сделал это. И на тебе – вот это поворот! – ранние антитела. Йель надел футболку и, выйдя из ванной, увидел на кухне Сесилию, вынимавшую чайный пакетик из кружки. На ней был халат и тапочки, и без макияжа она выглядела (Йель это понял еще прошлым вечером) совсем другим человеком. Она спросила, как он себя чувствует, а затем сказала: – Боюсь, у нас проблема. – О. – Это мой бывший. Я думаю… ну, знаешь, вчера вечером я упомянула про моего друга Эндрю при Курте. Курт такой смышленый и замечает больше, чем я думаю. Но он неправильно понял и решил, что это ты болен. Он не возражает. Он знает про Эндрю и все такое… – И он сказал твоему бывшему, что у меня СПИД. – Я объяснила, что это не так. По сути, я сказала правду, я сказала, что ты стал ВИЧ-контактным. Но Брюс вспылил – мол, не может поверить, что ты живешь с нами, питаешься с нами. Просто смешно, но он такой. – Если я поговорю с ним это ведь не поможет, нет? – Понимаешь, мы не всегда с ним ладим насчет родительской опеки, и он думает, что может каким-то образом использовать это в суде. Она закусила верхнюю губу. На Йеля вдруг навалилась усталость. – Понял. Честно говоря, он, наверно, мог бы. Если найдет нужного судью, – Йель опустил взгляд на свои штаны, на голые ступни. – Как думаешь, если я останусь до утра, это ничего?