— Нет. Те, кто вне закона, сами рассчитываются с долгами. Дачесс пока смутно представляла, как ей выйти на Хэнка и Бьюзи. Она начнет с мотеля. Позвонит, наведет справки. Она все исправит. Дачесс хотела пройти мимо Долли, но та вскинула руку с письмом. — Вот, на твое имя. Дачесс взяла письмо. Штемпель был кейп-хейвенский, и она поспешила к себе в спальню, комнату с нежно-зелеными стенами. Оттенок выбирала сама — чтобы было как среди лесистых гор — и красила стены собственноручно. Она закрыла за собой дверь и устроилась в массивном кресле у окна. Знакомый мелкий почерк. Сразу представился Уок за письменным столом. Наверное, целую неделю корпел. Дачесс читала не торопясь. Уок просил прощения за то, что солгал в суде. Дачесс в него верила, а теперь, должно быть, не верит? Ему стыдно; только вот, случается, ради торжества справедливости люди совершают неблаговидные поступки. Далее на двадцати страницах Уок рассказывал о своей жизни, и о жизни Стар, и о юном Винсенте, и о Марте Мэй. Сообщил, что болен, что стыдился своей болезни и боялся потерять работу. Об этой самой работе целую страницу разливался, прежде чем добрался до главного — до правды, от которой Дачесс выронила письмо, вскочила и заметалась по комнате. Немного успокоившись, она собрала с полу листки и продолжила чтение. Уок писал о Винсенте; в жилах Дачесс течет его кровь, и ей не горевать надо, а гордиться. А мама — она всегда любила Винсента, сберегла любовь в тяжелейших обстоятельствах. Он страдал, и казнил себя, и мучил — сам себе не мог простить, что отнял детскую жизнь. Что не мешало ему обожать ее, Дачесс. Она и Робин — плоды нерушимой любви, крепчайшей из всех, о которых известно Уоку. К письму прилагалась фотография — Уок на какой-то ржавой посудине, правда, со свеженькой надписью: «Рыбалка в Кейп-Хейвене». Вода за бортом отражает миниатюрную женскую фигурку, различима даже прическа — темные волосы до плеч. В руках Уока фотоаппарат, улыбка от уха до уха. А еще была официальная бумага — завещание Винсента Кинга. Позднее Долли объяснила: теперь Дачесс и Робину принадлежит прекрасный дом в Кейп-Хейвене. Винсент его отремонтировал — специально для них. Пока им ничего не нужно предпринимать, но однажды Дачесс сможет туда поехать, продать дом, если пожелает, или распорядиться им по-иному. Совсем недавно у Дачесс ничего не было, и вот есть недвижимость, и будущее, хоть еще и смутное, понемногу начинает прорисовываться. Той ночью она лежала без сна, думала о прошлом: о том, что узнала, и о том, что постарается забыть. Она выжидала, зализывала раны; она возвращала прежнюю силу. Наутро Дачесс сказала Долли, что теперь готова. 48 О близости городишки свидетельствовал скромный, без гербов и виньеток, дорожный указатель. Оул-Крик. Совиный ручей. Оказалось, у Долли в Рексбурге подруга. Они с Дачесс ехали всю ночь, а уж из Рексбурга Дачесс продолжила путь одна, автобусом. Долли спросила — может, составить ей компанию? Дачесс ответила отказом, но не забыла про спасибо. Автобус был большой, серебристый с красным и синим. На нужной остановке Дачесс сгребла сумку, прошла между кресел и шагнула со ступенек. Вот она и в Вайоминге. Водитель окликнул ее, пожелал доброго пути, закрыл дверь. Дачесс подняла голову. Из окон на нее смотрели — одни пристально, другие с улыбкой. Напоследок обдало запахом бензина, пахну́ло душным теплом работающего двигателя. С того дня Дачесс притихла, взяла привычку смотреть по большей части себе под ноги. Так она и шла — с опущенной головой; миновала отель «Кэпитол» и ряд магазинов — над каждым входом маркиза, вывески вроде «Керамика Лейси», «Антикварная лавка Олдона», «Цветочный магазин Прессли». Пафосные безделушки для тех, кому деньги некуда девать. Позади осталась библиотека Карнеги. Солнце разбухло к вечеру, зависло над горным хребтом Бигхорн; между ним и Оул-Крик застыли валы холмистой равнины. После автобусной духоты Дачесс дышала глубоко, ходьбой пыталась размять ноющую спину. На автозаправочной станции, в идеально чистой уборной, она умылась и причесалась, спрятав волосы под шляпу. У Дачесс была карта; пункт назначения очерчен кружочком, поглядеть — вроде недалеко. Пройдя менее мили, Дачесс увидела лужайку с опрятными домиками по периметру. Поворот на другую улицу — и вот она на месте. «Начальная школа муниципалитета Оул-Крик» — гласила надпись. Приземистое здание, игровая площадка на территории слепит свежей белоснежной разметкой, кашпо фонтанируют цветами. Напротив школы — лужайка с древним дубом, напомнившим Дачесс кейп-хейвенское дерево желаний. Дачесс прошла к дубу, постояла под развесистыми ветвями, затем села на кучку опавших листьев. Взяла один листок, стала рассматривать его на просвет, упиваясь чистейшим оранжевым цветом. В сумке у нее была бутылочка воды; Дачесс отпила немного — надо оставить на потом. Был еще шоколадный батончик, но она слишком нервничала — кусок не полез бы ей в горло. Подъехала и остановилась первая машина, за ней — вторая. По большей части родители шли за своими детьми пешком. Питера она увидела как-то вдруг, неожиданно. Джет рвался вперед, натягивал поводок. Питер улыбался всем без разбору. Вот скатилась с крыльца первая стайка малышей; Дачесс прижала к сердцу обе ладони. Без нужды поправила шляпу, зачем-то перешнуровала кроссовку. Платье на ней было самое лучшее — желтое. Робинов любимый цвет. Увидев брата, Дачесс едва не задохнулась. Робин вытянулся, волосы у него теперь гораздо короче. Улыбка — чудесная и без подтекста. Не одно сердце разобьет, когда вырастет, — в этом можно не сомневаться. Робина вела Люси, и видно было, как крепко вцепился он ей в ладонь. Вот они двое почти прошли аллею, вот Робин увидел Питера. Бросился к нему, оставив Люси. Питер сгреб его, подхватил, прижал к себе — Робин блаженно зажмурился. Объятия были взаимными, долгими. Наконец Питер опустил Робина на землю и вручил ему поводок. Настала очередь Джета. Пес запрыгал вокруг мальчика, принялся лизать ему лицо. Робин залился смехом. Дачесс наблюдала, не в силах пошевелиться и последовать за счастливым семейством в парк, где Питер сперва качал ее брата на качелях, затем подсадил на лесенку и бросился к «языку» детской горки, чтобы поймать его на спуске. Дачесс все смотрела. Каждая улыбка Робина была как бы ее улыбкой; его смех, казалось, звенел на все окрестности. До парка наконец-то добралась Люси с пухлой от детских тетрадок сумкой. Робин метнулся к ней, словно после долгой разлуки. Всё семейство направилось домой. Дачесс шла следом, держалась на приличном расстоянии, — впрочем, могла бы и меньше осторожничать: они, занятые друг другом, ее так и так не заметили бы. Она предприняла несколько попыток окликнуть их, но каждый раз вымучивала на выдохе только имя брата, практически не слышное даже ей самой. Дом оказался что надо — зеленый сайдинг, белые ставни, ухоженный дворик. Именно такой дом виделся Дачесс в мечтах. На калитке — собственный почтовый ящик с надписью: «Лейтоны». Солнце село, дивное небо Вайоминга с надеждой раскрыло Дачесс свои объятия. Она пошла по улице, заглядывая за соседские заборы, отмечая: да, с соседями порядок, у них дети, а у тех велики, бейсбольные биты, мячи. Когда совсем стемнело, Дачесс вернулась к дому Лейтонов, перелезла через изгородь. Во дворе — игровой комплекс с качелями, принадлежности для барбекю, домик для насекомых. Она долго стояла не шевелясь — пока бессчетные звезды не возвестили о том, что ночь полностью созрела. Дачесс поднялась на крыльцо и приникла к оконному стеклу. В доме горел свет, и ей предстала идиллическая картина: Люси помогает Робину с домашним заданием, Питер только что приготовил ужин, накрыл на стол, зовет жену и сына. Вот они расселись, телевизор включен, но звук на минимуме. Джет у Робинова стула, глядит в рот маленькому хозяину. Робин съел всё без остатка. Дачесс досмотрела сцену до той минуты, когда Питер чмокнул Робина в темечко, а Люси взяла его за ручку и, прихватив книжку, повела по лестнице наверх — укладываться. Будет ли Робин помнить об испытаниях, что выпали им с Дачесс? Велик шанс, что нет, не будет; что его память не сохранит ни единого эпизода. Робин еще малыш; пластично не только его будущее, но и прошлое. Ему принадлежит весь мир. Он — принц, и всегда был принцем; Дачесс наконец-то поняла, что это означает. Нет, Дачесс не из тех, которые ревут по всякому поводу. Но сейчас можно, нужно было открыть шлюз — и она его открыла. Дачесс оплакивала все, что утратила; рыдала по всему, что обрел Робин. А когда слезы иссякли, она приложила к стеклу ладонь и шепнула брату: «Прощай». 49 Несколько суток Дачесс не выходила из комнаты. Долли беспокоилась, однако следовала своему чутью — не навязывалась. Дачесс нужно было время и личное пространство. Долли оставляла еду под дверью, а заглянула только раз — узнать, сама будет Дачесс нынче обихаживать серую или ей помочь. Дачесс сидела за письменным столом, из окна лился свет, маленькая рука сжимала карандаш. В понедельник Дачесс вместе с Томасом Ноублом пошла в школу. — Ну как — закончила проект? — спросил Томас. — Да. Ребята, не связанные какой-то определенной темой, один за другим выходили к доске и рассказывали — кто о президенте Джефферсоне, кто о футболе, кто о собственных летних каникулах, кто о том, как выследить белохвостого оленя. Вызвали Дачесс. Она повесила на доску большой лист бумаги и застыла вполоборота к классу — волнение готово прорваться, руки глубоко в карманах — возле своего фамильного древа, ни одна ветвь которого больше не изгибалась вопросительным знаком. Все взгляды были устремлены на нее, она же сверкнула глазами на Томаса Ноубла. Тот улыбнулся и кивнул: дескать, давай. Дачесс откашлялась, встала ровно. Она начала со своего отца: его звали Винсент Кинг, и он был вне закона. Благодарности