— Знаю. Ты уже рассказывал. — Мне бы Винсента разбудить. Отправить бы в полицию. Была бы явка с повинной — для судьи и присяжных это в корне меняет дело. Судья был бы снисходительнее. А я помчался докладывать инспектору Дюбуа. И какой, черт подери, я после этого друг? Марта взяла его лицо в ладони. — Ты поступил правильно. Как всегда. А еще ты заботился о Стар. Она тебя отталкивала — не отрицай, я в курсе, — а ты все равно пытался ее вытащить. На такое не каждый способен; далеко не каждый. — Всегда терпишь ради тех, кто и вправду тебе дорог. — Насколько легче жилось бы в этом мире, будь в нем побольше таких, как ты… Искренне сказала — впору было поверить. Но взгляд скользнул поверх плеча Марты и уперся в фотографию Винсента. Нет у них сейчас времени на подобные разговоры. И вдруг, спонтанно, без раздумий, Уок поцеловал Марту. Начал извиняться, но ее губы приникли к его губам жадно и неистово, словно ожидание длилось тридцать лет — и вот закончилось. Вдавленный ее натиском в спинку стула, затем поднятый ею на ноги, Уок был взят за руку и увлечен наверх, в спальню. Он пытался урезонить Марту, убедить, что она в очередной раз совершает ошибку, что он, Уок, ей в подметки не годится. Но ее поцелуи имели удивительное свойство — возвращали обратно в пятнадцать. * * * Информация поступила поздно вечером. Так крепко и сладко Уоку не спалось уже много месяцев, но затрещал мобильник, заставив его сесть в постели. Рядом встрепенулась Марта. Уок молча выслушал сообщение, нажал «отбой» и снова лег. — Что-то важное? — Да. Заключение патологоанатома о Милтоне. Он утонул. Никаких следов насилия. Просто несчастный случай. Марта вскочила с постели, даром что до рассвета было еще далеко. — Это оно, Уок. Дождались. — Что — оно? — Обстоятельство, которое изменит весь ход игры. * * * Той ночью Робин проснулся с плачем. Постель была мокрехонька, а кошмарный сон — столь цепок, что в первые несколько секунд Робин только жался к Дачесс, не в силах произнести ни слова. — Я слышал маму. Я был в спальне, под замком, а мама кричала и звала на помощь. Я хочу к Питеру и Люси. И к маме. И к дедушке. Домой хочу, и чтобы так вышло, будто это все мне приснилось. Дачесс утешала его поцелуями в темечко. Потом она помогла Робину вымыться, перетащила клеенку в свою постель, уложила Робина и легла сама, предварительно раздернув шторы, чтобы видеть звездное небо с идеально круглой луной. — Всё будет хорошо, Робин. — Думаешь, нас заберут в Вайоминг? — Твое будущее пока не прописано. Ты можешь стать кем хочешь — ты ведь принц. — Доктором хочу — как Питер. — Из тебя получится хороший доктор. Когда Робин уснул, Дачесс села к окну с учебником и стала писать реферат по истории. Она очень старалась. Даже не так — она боролась. Время от времени взглядывала на Робина и думала: «Все хорошее, что у меня в зачаточном состоянии, у моего брата сгущено, не разбавлено». Наутро, по дороге в школу, Мэри-Лу что-то шептала на ухо всем ребятам по очереди, и все без исключения от ее слов брезгливо морщили носы и хихикали. — Что она им рассказывает? — волновался Робин. — Ничего особенного. Ерунды всякой насмотрелась по телику. Они миновали Гиккори-стрит и свернули на Гроув-стрит, а Мэри-Лу никак не могла уняться. Присоединились еще четверо ребят — двойняшки Уилсон и Эмма Браун со своим братом Адамом. Мэри-Лу подскакивала к каждому, приобнимала и нашептывала. Дальше все повторялось: сморщенный нос, брезгливая гримаса, гадкий смешок, блаженство на физиономии Мэри-Лу. — Фу-у-у-у-у! — со смаком протянула Эмма Браун. Робин снова взглянул на Дачесс. — А Генри мне не позволил идти с большими мальчиками. — Потому что Генри — придурок, — отрезала Дачесс. Сама она буравила глазами спины шедших впереди. Хороша компашка: Мэри-Лу без конца оглядывается ни них с Робином и фыркает, Эмма и Келли обезьянничают, рядом топает паршивец Генри со своими приятелями. Сучьи дети! Когда они вступили на школьную территорию, когда Мэри-Лу шагнула к стайке одноклассников и опять зашептала, холодный свинец, которым словно налились вены Дачесс, вдруг стал плавиться. Все уставились на нее, только уже не захихикали, а заржали в открытую, чтобы потом гадливо отвернуться. Дачесс ринулась было к обидчикам, но Робин схватил ее за руку, удержал своим «Пожалуйста, не надо!». Она опустилась коленями в траву. — Робин. Он начал было лепетать, Дачесс провела ладонью от его лобика к макушке, откидывая кудри, останавливая. — Ну-ка, Робин — кто я? Он взглянул ей прямо в глаза. — Ты — та, что вне закона. — И что это значит? — Что насмешек ты ни от кого не потерпишь. — Никто не смеет нами пренебрегать. Я тебя в обиду не дам. Потому что мы с тобой одной крови. По глазам Робина Дачесс поняла: ему страшно. — Иди-ка в класс. Ну, давай же. Она его легонько подтолкнула, и Робин покорился — неохотно, явно волнуясь и оглядываясь, побрел к зданию начальной школы. Дачесс встала в полный рост, сбросила рюкзак, едва не прожгла Мэри-Лу взглядом, чтобы через мгновение двинуться к ней. Девчонки расступились. И Эмма, и Келли, и Элисон Майерс — все были наслышаны о Дачесс. — Может, и мне свою хохму расскажешь, Мэри-Лу? Сбежались мальчишки, стали плотным кольцом. Мэри-Лу не смутилась, не попятилась. Она даже ухмылку сохранила. — От тебя мочой воняет. — Что? — Ты в постель мочишься. Всё, хватит с нас. Больше тебе в нашем доме не жить. Мама сегодня утром твое постельное белье в стирку отправила — я сама видела. Ты обмочилась, как старая маразматичка. Прозвенел школьный звонок. Никто не двинулся с места. — Ну да, так и есть. Вокруг зашептались, захихикали. Послышались возгласы, но Дачесс не разобрала слов. — Ты это признаешь? — Конечно.