— Тебя ко мне тянет, потому что я — благополучная. Я будто твой двойник в зеркале. Не меняюсь с годами, никаких от меня сюрпризов. Я и в детстве была бесхитростной и надежной, ровно до того момента, когда нарушилась наша идиллия. — Неправда. — Правда. Только ты зря себя стесняешься, Уок. Мы людям помогаем — ты и я. Это лучший способ жизнь прожить. — Иными словами, ты пойдешь на судебное заседание. Марта не ответила. — Как думаешь, в другой жизни мы будем вместе? — Теперешняя жизнь еще не закончилась, инспектор. И теплой своей ладонью Марта умерила дрожь руки Уока. * * * Питер и Люси заехали за ними прямо к Прайсам. Шелли, уткнувшись в бумаги, сидела на заднем сиденье их внедорожника. Питер и Робин болтали без умолку. Обсуждали Джета: он, оказывается, трусоват — птиц боится; потом Питер рассказал об одном своем пациенте — у бедняги целый год не проходила жестокая икота. — А вы его напугать не пробовали? — спросил Робин. — Моему Питу и пробовать не надо. У него такое лицо — кто хочешь испугается, — встряла Люси, подмигнув Дачесс в зеркало заднего вида. Дачесс улыбнулась. Следовало рассмеяться, но это было выше ее сил. Нынче за завтраком Мэри-Лу сказала, что удочерение ей не светит. Зачем симпатяге-доктору и его милой женушке такая, как Дачесс — в голове тараканы, в табеле трояки, любимая игрушка — пистолет? Дачесс молча жевала кукурузные хлопья с молоком; слова не вымолвила, даже когда Мэри-Лу прошествовала к стене и выдернула из розетки телевизионный шнур — дескать, я под телик поела, а вы двое и так хороши будете. Внедорожник съехал на обочину, но двигатель Питер не заглушил. Они с Люси долго водили пальцами по карте, наконец обернулись к Дачесс и Робину. — Мы выбрали Солнечную дорогу. Готовы, ребятки? — Готовы! — живо ответил Робин. Питер взглянул на Дачесс и улыбнулся. Робин стиснул ей ладонь, и Дачесс отозвалась: — Готовы. Солнечная дорога оказалась горным серпантином длиной в пятьдесят миль. Заявленный солнечный свет ждал с восточной стороны, на выезде из туннеля — две скалы расступились, словно были раздернуты полотнища занавеса, и там, в ослепительном проеме, готовилось грандиозное представление. Автомобиль пополз практически по отвесной скале. Впереди, если не считать нескольких футов шоссе, был только небесный простор — но дорога неизменно выныривала из-под колес, отсрочивала неминуемое падение. Дачесс зажмурилась перед этим восторгом близкой пропасти. Внизу замелькали долины, по бокам загремели водопады, замельтешили пестрые цветочные луга. Скалы обрывались прямо в прозрачные озера, высокие сосны едва удерживались на склонах посредством цепких корней. Люси без конца щелкала фотоаппаратом марки «Никон». Шелли отвлеклась от документов, положила ладонь Дачесс на плечо, слегка сжала пальцы. Будто поняла, что девочка нуждается в ободрении именно такого рода. Питер остановился на смотровой площадке над ледником Джексона. Люси достала из багажника большую корзину с крышкой, расстелила плед на траве. Робин уселся рядом с Питером. Эти двое дружно ели сэндвичи, хрустели чипсами, тянули сок из пакетиков и следили за движением теней на водной глади. — Дедушке тут понравилось бы, — выдал Робин. Дачесс сжевала сэндвич, сказала «спасибо» и попыталась улыбнуться. Временами появлялось ощущение, будто дом, которого у нее никогда не было, где-то неподалеку, будто он к ней взывает; она же никак не сориентируется, в какую сторону идти. Дачесс утерла глаза рукавом, почувствовала: Люси смотрит на нее. Наверняка вычисления в уме производит: насколько девочка педагогически запущена? Возьми такую в дом — проблем не оберешься и назад не отыграешь… — Ты в порядке, Дачесс? — спросила Люси. — Да, спасибо. Очень хотелось говорить искренне. Вот только как передать этой благополучной чете: она, Дачесс, будет как шелковая, ее присутствия в доме и не заметят, ей для себя ничего не надо — только бы Питер и Люси любили Робина, заботились бы о нем… Дачесс встала и подошла к краю площадки, облокотилась на изгородь. Внизу синели в прозрачной воде камушки; внизу пурпурные цветы, подсвеченные солнцем, казались кровоточащими; внизу смыкались ряды широкохвойных сосен. Люси приблизилась, но с расспросами не полезла. Дачесс оценила ее такт. На обратном пути им попались горные козы и бараны-толстороги. Питер поехал медленнее, чтобы дети получше рассмотрели животных. — А вдруг барашки с горы свалятся? — волновался Робин. — Я же доктор, я их вылечу, — успокоил Питер. Люси закатила глаза. Дачесс наблюдала за Питером — как аккуратно он ведет машину, какая у него естественная улыбка. Представляла, что и жизнь у такого человека, с таким человеком, должна быть размеренной, без дурацких неожиданностей. Никуда он не торопится, не суетится, в чужие дела не лезет — его интересует только собственная семья. Да, Питер станет Робину хорошим отцом. Возле прайсовского дома Робин повис на Питере. От внимания Дачесс не укрылись ни отчаянно сцепленные на Питеровом поясе ручонки, ни многозначительное переглядывание Питера и Люси. Все ясно, подумала Дачесс; все определилось. Они с Робином нашли новую семью. 35 Уок и Марта работали до рассвета. Марта дважды варила кофе — в полночь и в два часа ночи. Накануне они ездили в графство Фейрмонт, к Винсенту. Полдня с ним провели практически впустую. Марта и увещевала, и урезонивала — Винсент молчал. О бессмысленности их усилий Уок догадывался с самого начала, однако тешился надеждой: Винсенту-де нужен повод, чтобы открыться; оправдание, если угодно. И таким оправданием станет вера Марты в его невиновность. Едва Винсент убедится в неподдельности этой веры, в голове у него перещелкнет и он наконец-то облегчит душу, в деталях расскажет о произошедшем той ночью. У тюремных ворот Кадди вручил Уоку почтовый конверт. — Это еще что? — Письмо для Винсента. Он его никак не комментировал. Просил передать тебе; сказал, ты, пожалуй, заинтересуешься. Уок вынул письмо не прежде, чем остался один в комнате ожидания. Обычный листок бумаги, текст напечатан, а не написан от руки — однако в авторстве Дикки Дарка сомневаться не приходится. «С деньгами сейчас туго, но я выкручусь. Знаю, что подвожу вас, но уже придумал, как все исправить. Удачи в суде, порой мечты действительно сбываются». Уок прочел письмо раз десять. Искал тайный смысл между строк, пытался выудить новые факты из интонаций. Почти поверил, что совесть у Дарка все-таки есть. Впрочем, сути дела данное обстоятельство изменить уже не могло. Когда он вернул письмо Винсенту, тот сунул его в карман, обернулся к Марте и переменил тему разговора — будто разграничительную линию провел между собой и Уоком. Теперь, в преддверии судебного заседания, Марта работала целыми днями. Задействовала все связи, без конца звонила и писала старым знакомым, даже ездила в округ Кэмерон к своему колледжскому профессору. В доме Уока, в цокольном этаже, они оборудовали кабинет. По стенам развесили документы, фотографии, карты. Марта читала стенограммы слушаний и столько раз репетировала свою речь, что Уок запомнил ее со слуха слово в слово. Репутация госпожи окружного прокурора была известна Марте — скрупулезная дамочка, если не сказать «въедливая»; все эти месяцы прилежно готовилась к судебному процессу. А факты неоспоримы. Винсент Кинг хорошо знал жертву; Винсента Кинга, перемазанного кровью жертвы, взяли в ее доме. Шел разговор о том, чтобы вызвать повесткой Дикки Дарка, но найти его не смогли. Впрочем, госпожа окружной прокурор уже располагала показаниями этого человека, никоим образом не связанного с местом преступления. Попытки же обнаружить такую связь означали, что в суд будет вызвана Ди Лейн — со всеми вытекающими. Уок считал себя не вправе сиротить дочек Ди Лейн ради того лишь, чтобы Дарк получил статус свидетеля. У них с Мартой, среди прочего, имелась схема взаимоотношений между всеми лицами, знавшими Стар Рэдли. Окружной прокурор, без сомнения, заявит, что орудие убийства не найдено исключительно потому, что Винсент Кинг утопил его. Марта докажет, что времени на пробежку до пляжа и обратно у Винсента Кинга было недостаточно. За этот маленький, но важный факт они оба цеплялись. И вот время — девять утра. Уок, сидящий на стуле, почувствовал: начался тремор. Сперва затряслась левая рука, затем правая нога. Закрытие глаз и волевое усилие, разумеется, не помогли. Как и замедление дыхания, как и мысленные проклятия в адрес организма — не мог отсрочить приступ, непременно надо было предавать хозяина в такой ответственный момент… — Уок, тебе плохо? Он хотел ответить «нет, нормально» — но отказали лицевые мышцы. Теперь тряслись губы и нижняя челюсть. Началось, как и в случае с конечностями, с легкого покалывания; быстро переросло в мерзкую дрожь. Приступ пройдет, Уок это знал; только не сразу. Глазам стало горячо от постыдных слез. Уок хотел утереть их, пока Марта не видит — рука не слушалась, не поднималась. Он зажмурился. Он много дал бы, чтобы оказаться вне этих стен, вне этого города; а самое лучшее — вне этой жизни. Вспомнил себя десятилетним: они с Винсентом катят на великах, подсекают друг друга и хохочут — открыто, как умеют только дети. И тут на руки ему легли теплые ладони — именно легли, а не надавили. Уок открыл глаза и увидел коленопреклоненную Марту. Глаза ее, полные слез, были прекрасны. — Всё в порядке, Уок, — сказала Марта. Он качнул головой: нет, не в порядке, и не наладится уже никогда. Он не плакал лет десять. И вот прорвало. В жизни — полнейший, безнадежный хаос; это — данность, и нечего обольщаться. И Уок разрыдался, как давным-давно, в пятнадцать; как если бы Винсенту заново вынесли тот же приговор. — Почему ты так цепляешься за Винсента? — Я виноват перед ним. Вечером того дня, когда я обнаружил Сисси — точнее, уже ночью, — я зашел к Кингам во двор, увидел вмятину на машине и понял: это Винсент ее сбил.