Хэл завел двигатель, но прежде чем захлопнуть дверь, Дачесс окликнула его по имени. — Что, Дачесс? Их взгляды скрестились. Старый он, подумала Дачесс, а ничего, держится молодцом. Впрочем, ей-то было известно, каких эмоциональных затрат это стоит. Память подсунула два лица — Стар и Сисси. — Я тебе всяких гадостей наговорила… так вот, не воображай, будто мне стыдно, — последовал трудный вдох. — Я просто… — Все хорошо. — Нет. Но, мне кажется, когда-нибудь все наладится. — Иди давай. И не куксись. Улыбайся — тебя сразу двое снимают. Дачесс показала ему средний палец, но смягчила жест улыбкой. * * * Зеркальный шар пригоршнями швырял в толпу осколки света. Темой выбрали Страну Чудес — всюду ватный снег, искусственные цветы в фальшивом инее, по периметру потолка — гирлянды из белых и голубых воздушных шариков. Танцпол оформлен как каток, окружен фанерными елками, а сверху свисают на нитках раскрашенные фанерные звезды. Дачесс все подергивала букетик, приколотый к корсажу. — Колется что-то… В какой мусорке ты этот отстой откопал? — Букетик мама выбирала. В самую гущу они не лезли. Мимо ковыляли на высоченных каблуках расфуфыренные девчонки. Дачесс молча желала им всем сверзиться с танцпола. Родители нарядили Томаса Ноубла в смокинг на размер больше, чем надо, так что недоразвитая рука затерялась в длинном рукаве. На плечах лежала подбитая шелком пелерина, столь экстравагантная, что Дачесс глаз не могла от нее отвести. — Папа говорит, на официальные мероприятия джентльмену следует являться в костюме с пелериной, — выдал Томас. — Твоему отцу полторы сотни лет. — Он еще ого-го. Я их с мамой любовные утехи во дворе пересиживаю — оглохнуть боюсь, такой стон идет. Дачесс изобразила лицом нужную степень восхищения. Дали музыку, и стайка девчонок едва ли не бегом бросилась к танцполу. Томас Ноубл сходил за соком. Они с Дачесс уселись возле подиума в форме сердца, где готовился к съемке приглашенный фотограф. — Спасибо, что пошла со мной. — Уже восемнадцать раз повторил. — Пирога принести? — Нет. — А чипсов? — Нет. Играли что-то зажигательное. Джейкоб Листон расчистил себе пространство и пошел откалывать фирменные коленца. Его подружка неуклюже захлопала в ладоши. Дачесс скривилась. — Наверняка у него припадок. Включили медленную мелодию. Народу на танцполе заметно поубавилось. — Может, потанцу… — Не вынуждай меня повторять. — Клёвый костюмец, Томас Ноубл. Билли Райл с Чаком Салливаном. — По крайней мере, культяпки твоей не видно. Гогот. Томас Ноубл пил сок, не сводя глаз с танцпола. Дачесс схватила его недоразвитую руку. — Идем танцевать! Поравнявшись с Билли Райлом, она что-то шепнула ему на ухо. Билли попятился. — Не вздумай щупать меня пониже спины, — предупредила Дачесс уже на танцполе. — Что ты сказала Билли Райлу? — Что у тебя член десятидюймовый. Томас передернул плечами. — Истины тут всего на четверть. Дачесс расхохоталась — в полный голос, от души. Она и забыла, до чего хорош искренний смех. Ее ладони легли на Томасовы бока. — Блин, Томас Ноубл! Да у тебя все ребра можно пересчитать! — И это я еще одетый. А представь, каков я с голым торсом — без слёз не взглянешь. — Отлично представляю. Смотрела однажды документальный фильм о голодающих. — Я очень рад, что ты здесь. — Слышь, достойный сын своего отца, хватит уже применять ко мне эмоциональный прессинг. Они столкнулись с другой парой. Джейкоб извивался, будто ему до зарезу надо было отлить. Не повезло, подумала Дачесс про его девчонку и сочувственно улыбнулась. — В смысле — здесь, в Монтане. Я очень рад, что ты сюда переехала. — Почему? — Я… я просто… — Томас Ноубл вдруг остановился, и в течение одного кошмарного мгновения Дачесс почти не сомневалась: вот сейчас он рискнет ее поцеловать. — Просто я никогда раньше не видел никого, кто был бы вне закона. Дачесс приблизилась на полшажочка. Танец продолжался. * * * Световое лезвие щели меж опущенных штор, неизбежное вторжение города в рабочий кабинет Уока. Пятничный разговор с Хэлом — телефонная трубка пристроена на левом плече, прижата щекой, правая рука царапает в блокноте. Ноги на кипе бумаг. Мусорная корзина переполнена. Уок равнодушен к беспорядку. Пускай другие раздражаются, а он не станет. Хэлу он звонил каждую пятницу, вечером, в одно и то же время. Как правило, ненадолго. Начинали с Робинова самочувствия. Все неплохо, говорил Хэл; психотерапия продолжается, а в целом — дело на поправку. После Робина переходили к Дачесс. Обычно Хэлу хватало пяти минут, чтобы сообщить о ее очередном проступке и о том, что обидные слова его уже не трогают, а только смешат — приходится контролировать мимику. Для Уока ничего нового — с Дачесс он себя вел точно так же. — Ей труднее, чем Робину, — констатировал Хэл. — У нее адаптация идет медленнее. Ничего — главное, что вообще идет. Есть кое-какой прогресс. — Это хорошо.