Удар кулака по столу заставил меня вздрогнуть. На нас оглянулись с соседнего столика. – Не переходи эту черту, Катя, – сказала Журавль, и голос ее был тих – в противовес стуку. – Я никого не люблю. И больше эту тему мы не поднимаем. – Договорились, – улыбнулась ей я примирительно, видя, что еще чуть-чуть – и она придет в ярость. – Извини, если обидела. – Чтобы обидеть Нину Журавль, нужно быть богом обижалова, – впрочем, уже пришла в себя подруга. – А ты на эту роль, Катька, совсем не тянешь. – И она, видимо, в порыве чувств, потянулась ко мне и, засюсюкав, ущипнула за обе щеки, естественно, больно, и я едва отбилась от нее. О Келле мы больше не говорили, но все-таки то, что в подруге что-то изменилось, казалось мне почти очевидным. Неподалеку от выхода мы задержались – сначала я увидела симпатичное объявление о наборе на базовые курсы в кулинарную школу «Мистерия вкуса», которая, видимо, находилась при этом же кафе. И мне вдруг безумно захотелось попасть на эти самые курсы, хотя, честно говоря, денег на это у меня не было, а просить у родственников в последнее время становилось все как-то более неловко, и я все чаще задумывалась о небольшой подработке. А затем я вновь засмотрелась на акварельные картины, среди которых появились несколько новых. Они были чудесными. – Как красиво, – завороженно глядела я на пейзаж с зимним рассветом, нежный и воздушный. – Фигня, – лениво отозвалась подруга, которая высокое искусство не очень-то и ценила. – Томас веселее холсты малюет. От одного вашего Чуни уписаться можно. От восторга, – добавила она, хихикнув. – Это очень здорово написано, – возразила я. – Смотри, как технично! И ничего лишнего, все так гармонично. Эта техника называется, если я правильно поняла, «по-сырому», – вспомнилось мне. – То есть рисуют по предварительно смоченному листу. Поэтому такие мягкие переходы и цвета нежные, почти прозрачные. – Иногда ты не в курсе элементарного, а иногда знаешь забавные вещи, – хмыкнула Нинка. – Я тебе говорила, что ты странная? Ах, да. Две тысячи раз с лишним. – Ну, ты посмотри, как здорово! – не слышала я Журавль. – Я бы повесила такую картину у себя дома… – Правда? – раздался за нашими спинами негромкий глубокий женский голос, навевающий ассоциации с темным бархатом, по которому так приятно проводить открытой ладонью. Мы обернулись – за нашими спинами стояла высокая темноволосая женщина лет сорока с небольшим, в синем, до колен, платье строгого покроя, которое отлично подчеркивало женственную фигуру. Ажурный белоснежный воротник и скромные украшения то ли из серебра, то ли из белого золота добавляли ее образу изысканности. Мне было всегда интересно сопоставлять картины и их создателей. А эта женщина, по крайней мере, сейчас не была похожа на всех тех художниц, как опытных, так и начинающих, с которыми я имела честь быть знакомой. Подтянутая, стильная, с аурой какого-то легкого спокойствия и уверенности, она была скорее похожа на бизнес-леди, а не на представителя творческой профессии, с их болезненным надрывом в душе и лихорадочным блеском в глазах. Если художники казались мне воздухом, то эта женщина была настоящей представительницей стихии земли. – Я рада, что мои картины понравились вам, – улыбнулась она тем временем. Слов Нинки брюнетка явно не слышала. – Очень, – искренне отвечала я. – У вас такие атмосферные работы. Словно в окно смотришь, а не на картину. – Так это вы их написали? – мигом преобразилась и подруга в ангела и повторила мои недавние слова, чтобы выглядеть умнее. – Чудесно. У вас замечательная техника! «По-сырому», да? – Верно, это мой любимый прием, хотя я использую не только его. – Вы разбираетесь в живописи? – подняла и без того несколько изогнутую бровь женщина. – Совсем чуть-чуть, – делано смущенно улыбнулась Ниночка, – просто ее папа, – ткнула она меня в плечо, – художник. Я недовольно покосилась на подругу. Рассказывать всем и каждому, что я – дочь художника, казалось мне глупым. А вот Журавль любила хвастаться сим фактом. Она упорно продолжала считать мою семью крайне творческой, ехидно обзывая интеллигенцией. – Его зовут Томас Радов, – продолжала с легкой душой Нинка, строя из себя знатока искусства. – Может быть, слышали? – Томас? – подняла и вторую бровь женщина, и в глазах ее мелькнуло что-то странное. – Да-да, я слышала о нем. Наша местная знаменитость, – улыбнулась она, и улыбка ее вышла доброй. – Надо же, – задумчиво посмотрела она на меня. – Вы его дочь? Как забавно. Если присмотреться, вы, действительно похожи на него. Вы пишете? – вдруг спросила она у меня. – Нет, – мотнула я головой. – Я очень далека от этого всего… Честно говоря, мне куда интереснее научиться готовить, чем рисовать, – зачем-то сказала я совершенно незнакомой женщине. Нинка закатила глаза и постучала себя указательным пальцем по лбу, пока художница не видела. – В какой-то момент мне тоже так показалось, – рассмеялась вдруг художница. Я вопросительно на нее посмотрела. – Когда-то я поняла, что быть художником – не мое призвание, зато появилась цель – иметь собственное кафе. И с тех пор картины стали моим хобби. Услышав это, Журавль картинно схватилась за голову, демонстрируя свое невероятное изумление. – Надо же, – искренне удивилась я и поинтересовалась зачем-то: – А кто ведет курсы в кулинарной школе? Вы? – Не только я – практические занятия будут вести и несколько шеф-поваров из разных заведений, – отвечала все с той же улыбкой темноволосая женщина. – Мы набираем первую группу, базовый поварской курс, в следующую субботу, в пять. Приходите… Как вас зовут? – Катя, – представилась я. – А меня – Оксана. Приходите, Катя. Первое занятие – ознакомительное, бесплатное. Мы начинаем с азов и к концу курса, надеемся, что наши выпускники будут легко готовить даже самые сложные блюда. Нинка демонстративно принялась облизывать воздух вокруг растопыренной пятерни. Но стоило заподозрившей неладное Оксане обернуться, как Журавль тотчас принялась с самым невинным видом рассматривать картину. Я, пообещав, что приду, если будет возможность, попрощалась с хозяйкой кафе и вышла на улицу следом за Нинкой, которой в этом местечке порядком уже надоело. – Что, Антошику хочешь научиться готовить? – ехидно спросила меня подруга. – Правильно, готовь ему побольше вкусностей, чтобы Антошик кушал и отъедал ряху. Чем здоровее у него будет ряха, тем меньше девиц станут на него засматриваться. Отличный план, Радова! – хлопнула она меня по плечу. – Гениально! – Отстань, – проворчала я. – Мне просто хочется научиться готовить. – В Интернете миллион рецептов самых разных блюд, малышка, готовь – не хочу, – логично заметила Нинка. – Зачем тебе курсы да еще и с этой теткой? Видела, у нее серьги какие? Это, между прочим, Тиффани, и стоят они нехило, как твоя квартира и еще пара почек. Интересно, ей эта убогая кафешка такие доходы приносит? Но даже такие серьги не исправят кривой нос и грушу вместо зада, – самодовольно добавила подруга. Кто о чем, а Журавль о недостатках. – Нормальная она, – вскипела я. – И я тебе уже говорила – мне просто нужно занять свое время. И точка! – Ладно, занимай, как хочешь, – не стала возражать Журавль, видя мое негодование. – Но всеми сладостями будешь кормить меня, – добавила она зловеще, мол, не будешь, так я тебя уничтожу и в порошок сотру. Несколько часов мы с ней шатались по улице, разговаривая обо всем на свете. Я рассказывала о новом представлении, затеянном перед нашей дверью очередной брошенной Алексеем женщиной, а Нинка сплетничала с нескрываемым удовольствием и обсуждала наших знакомых. Расстались мы с ней, когда на улице уже начало темнеть. – Не хочу завтра в универ, – вздохнула я, глядя, как последние лучи заходящего солнца озаряют дома. Лучи изо всех сил цеплялись за крыши, окна, подоконники, но это не помогало, и они против воли ускользали на запад, пропадая за неровным горизонтом. – Ты же у нас теперь взялась за учебу, – довольно-таки ехидно улыбнулась Нинка. – Чего тебе не хотеть? – Это скучно, – призналась я. Чтобы убить время, я действительно куда больше внимания уделяла учебе. – Сидеть на парах, слушать совершенно ненужные вещи – это так глупо. С каждым разом я все отчетливее понимаю, что теряю время. – Бросай, – пожала плечами Журавль. – Нет. Да и осталось уже немного, – упрямо возразила я и рассмеялась. – К тому же ко мне ведь теперь особое отношение. – Как же, родственница ректора, – понимающе хмыкнула Нинка, и мы, наконец, распрощались. Шагов через двадцать подруга вдруг окликнула меня громко, и я тотчас обернулась. – «Лорды»! – заорала она счастливо, распугав голубей на асфальтированной дорожке, мирно клюющих семечки. – Мы поедем на «Лордов»! И запрыгала на месте, как девочка, победно вскидывая руки вверх. Я в ответ лишь покрутила у виска. Нинка сделала вид, что расстреливает меня из невидимого автомата, и на том ушла, вставив в уши наушники-капельки, в которых явно играла музыка тех самых «Красных Лордов». Ушла в свою сторону и я, переписываясь с Тропининым, у которого выдалась свободная минутка, и улыбаясь. В тот момент мне казалось, что все будет хорошо, несмотря на то, что происходило в университете. Слухи о том, что Антон Георгиевич оказал протекцию студентке юрфака, расползлись сначала по курсу, а затем и по факультету с пугающей быстротой. То ли дело было в помощи ректора на прошлой сессии, когда его об этом попросил Антон, приходившийся ему племянником, то ли в том, что ректор на виду у всех поздоровался со мной, я не знала. Но то, что в начале учебного года не только многие студенты, но и преподаватели стали относиться ко мне несколько иначе: кто – с показушным уважением, а кто – с едва скрываемым раздражением, оставалось неоспоримым фактом. Сначала это меня пугало: перешептывания за спиной одногруппников и косые взгляды некоторых преподавателей никому бы не показались чем-то приятным. Тем более, многие из них, руководствуясь собственной глупостью, полагали, что заступничество ректора за меня вызвано определенными личными предпочтениями последнего. И, честно говоря, это было ужасно оскорбительно. Однако эту проблему решила Нинка, которая мудро рассудила, что «клин клином выбивают», и умело разнесла новые слухи, в которых я фигурировала таинственной родственницей ректора: то ли племянницей, то ли даже дочерью. Перешептывания и слухи никуда не делись, а вот отношение в целом изменилось. Ну и шутливое прозвище УК – удачливая Катя – так и осталось при мне. Со временем, конечно, ажиотаж вокруг моей скромной персоны поутих – как говорят мудрые люди, ничто не может длиться вечно, однако меня раздражали и частые вопросы о том, где Тропинин, который пропал из списков очников. Естественно, о его истинной сущности никто из наших одногруппников не догадывался, зато многие видели, как мы целовались перед одним из экзаменов на прошлой сессии. Не то, чтобы любопытствующим было интересно, где Антон и что с ним; куда интереснее им было знать все о наших отношениях. Я неизменно отвечала, что Тропинин перевелся в другой университет и с ним все хорошо, но никаких отношений у нас сейчас нет. Больше всех надоедала староста Танька, которая, наверное, одна из всех искренне переживала за наши отношения. Вот и на следующий день после нашей с Ниночкой прогулки она, найдя меня перед занятиями в коридоре, уселась рядом и начала доставать. В этот день я приехала очень рано, и около аудитории никого из сокурсников еще не было. Зевая, я купила в автомате кофе – слишком сладкий, но бодрящий, и села на лавочку, проверяя сообщения – не написал ли чего Антон. Поспать мне сегодня удалось всего несколько часов, ибо гости Томаса, в очередной раз собравшись ночью на нашей кухне, разговаривали о современном искусстве громко и эмоционально, не давая Морфею даже шанса забрать нас с Нелькой в свои объятия. Угомонились они уже под утро, уйдя встречать рассвет. В результате сестра решила прогулять школу, а я приехала в университет раньше всех, потому что заснуть больше не смогла. К моему удивлению, компанию до остановки составил мне сонный и слегка покачивающийся на утреннем ветерке Эдгар, который решил озарить сиятельным визитом и свою учебную альма матер. Пятый курс он закончил и вполне успешно, что меня всегда удивляло, ибо посещать университет братец не особо любил, и теперь, сдав экзамены, поступил в магистратуру, на заочное отделение. Одновременно он умудрился устроиться на работу по удаленке, и теперь сидение за компом приносило ему еще и деньги. Томас гордился Эдом вдвойне, Леша ворчал, что, мол, хорошо его племянничек устроился, а Нелька даже стала приносить братику чай, печенье и бутерброды, дабы задобрить ради получения карманных денег. – Как там поживает Кира? – спросила я брата. Но тот, буркнув, чтобы я не сходила с ума, залез в автобус и был таков. В университете мне позвонил Антон, который, видимо, еще не ложился спать. Мы смогли поговорить пару минут – вроде бы и ни о чем, зато настроение мое повысилось в разы при звуке его голоса, и на сердце стало теплее. Я закрывала глаза, слушая его голос, и мне казалось, что он рядом. – Я скучаю, – напоследок сказала я. Эта фраза раньше всегда была для меня дежурной, но сейчас стала почти священной. – Жалеешь, что дала мне уехать? – весело спросил Кейтон. – Нет, – мотнула я головой. – Жалею о том, что у нас было так мало времени. Что раньше мы… – Я же сказал, не стоит жалеть об этом, Катя, – прервал меня довольно резко Тропинин. – Как скажешь, Антон, – не стала спорить я. – Знаешь, эти месяцы рядом с тобой были самыми счастливыми в моей жизни. – Даже когда я вел себя как подонок? – осведомился он то ли насмешливо, то ли с тщательно запрятанной тревогой. Я была уверена, что Антон до сих пор корил себя за то, что сделал. С одной стороны, мне не хотелось, чтобы он переживал, а с другой… Так ему и надо, троллю! Будет знать, что такое – играть с чувствами живых людей. …с другой, мне было важно, чтобы он осознал свою вину. – Тебе хотелось себя так вести, – мягко возразила я. – Но до конца так и не получилось.