– Странная какая-то, – говорила тихонько рыжая синеволосой. – Над ней сам Кей живет, а она недовольна. – Овуляшка, – поставили на мне клеймо. Меня это, правда, не разозлило, только рассмешило – наверное, это была нервная реакция, ибо коленки у меня тряслись. – Замолчите, – велела им брюнетка. Девушки поднялись наверх, а я бросилась к двери квартиры Тропининых, которая осторожно открылась – за ней стоял Антон. Он не выглядел обеспокоенным или расстроенным. И тихо смеялся, а глаза его были веселыми и лукавыми одновременно. Оказалось, Антон все слышал, стоя за дверью. И это нереально развеселило его. Я с великим подозрением смотрела на парня снизу вверх, а он улыбался, стараясь не засмеяться в голос. – Ты чего? – топнула я ногой. Нам нужно было быстрее убегать, пока девицы не опомнились, а он тут стоит и ржет! – Неожиданно. Да ты у меня актриса, – легонько поцеловал Кейтон меня, запустив пальцы в волосы, которые я, между прочим, за отсутствием привычной нормальной расчески не смогла расчесать нормально. – Вся в тебя. Пойдем быстрее, – потянула я его за рукав тонкой темной кофты с капюшоном, который он накинул на голову. – Веди, детка, – разрешил Антон, и я потащила его за собой к лифту, который, слава богу, оставался на этаже. – А Сашенька – это девочка или мальчик? – полюбопытствовал он на ходу. – А? Что за Сашенька? – Твой ребенок, – поведал мне Антон. – Который не может спокойно спать. – Девочка, – сердито выдохнула я, чувствуя себя почти героиней, подвиг которой не оценили. – Прикольно. А если я захочу мальчика, мы тоже можем назвать его Сашенькой. Будет забавно, как думаешь? – Тропинин, – грозно посмотрела я на парня, входя в лифт. – Замолчи или огребешь. Эти слова его вновь рассмешили – настроение Антона сделалось вдруг искристым, даже веселым, и напряжение, в котором он пребывал в квартире, почти пропало. Только когда мой палец все-таки нажал кнопку первого этажа, я выдохнула. – Это невыносимо, – заявила я, прислонившись к стене. Лифт спускался бесшумно и почти незаметно. – Что именно? – не отпускал мою руку Антон. – Как ты живешь? – подняла я на него глаза. – За тобой идет настоящая охота. Эта девицы ненормальные! Ты бы слышал, что они говорили! Антон пожал плечами. – Мы справляемся, – все с той же улыбкой сообщил он мне, имея в виду собственную команду. – Жалей меня, Катенька, – вдруг внезапно наклонился он к моему уху, – когда женщины жалеют, то быстрее прощают. Я сделала вид, что не расслышала. – С другой стороны, если ты постоянно живешь под таким прессом внимания, я даже почти понимаю твое желание поиграть с девушками. Но не оправдываю, – погрозила я ему пальцем в шутку. Хотя, как известно, в каждой шутке лишь доля шутки. Его поступок я так и не смогла оправдать, но должна была найти в себе силы, чтобы простить – не потому, что была такой доброй, а потому что знала – Антон действительно раскаивается. Да и отношений на фундаменте из недоверия и обид не построишь. Мы быстро оказались в его машине, и стоило только нам выехать со стоянки, как мы увидели, что из подъезда вылетают те самые три девицы: брюнетка, рыжая и синеволосая. Они отчаянно оглядывались по сторонам. То ли догадались, что я их надула, то ли просто-напросто позвонили своему другу-охраннику Паше, а тот поведал им горькую правду. – А как ты домой вернешься? – вздохнула я. – У тебя же там вещи… – Придумаю что-нибудь, – ответил Антон. – Не волнуйся, Катя, я все улажу. – Как я могу не волноваться, – вздохнула я. После этого небольшого приключения с фанатками настроение поменялось и у меня – печаль и уже просыпающуюся тоску затмили другие эмоции, и мне вновь показалось, что день течет, как обычно, и что никакой он не последний, не прощальный. И что наше с Антоном время не утекает, как песок сквозь пальцы. До дома мы добрались быстро и, хоть времени у Антона оставалось не так уж и много, мы, как и раньше, стояли около моей двери, не в силах оторваться друг от друга, и не замечая, что время летит, как пули, – так же быстро… Мы целовались – так обыденно, но упоенно, наслаждаясь впрок, не размыкая объятий, что-то друг другу шепча и обещая, и, наверное, в эти минуты нас понял бы только тот, кто сам прощался и был в разлуке. Последние поцелуи – они всегда горькие и с привкусом надежды на скорую встречу, и мне довелось сполна ими насладиться. – Это всего лишь расстояние, – прошептал Антон уверенно. – Ты же сильнее каких-то жалких километров? – Каких-то жалких тысячи километров, – поправила я его, гладя по волосам. – Конечно, сильнее. Расстояние – не время. Оно безжалостно. А расстояние всегда можно преодолеть, в отличие от времени, правда? – Мой маленький личный философ, – улыбнулся мне, как ребенку, Антон, а серые глаза его все равно были тревожными. К удивлению, плакать не хотелось – сердце затопила удивительная нежность, смешанная со внезапной уверенностью, что все будет хорошо. Он ведь пообещал – все будет хорошо. И я верила. В квартире Тропинин наскоро попрощался с моими домочадцами, которые, как назло, все были дома и каждый из них хотел с ним напоследок поговорить. Нелли скакала вокруг, выпрашивая какие-то особые сувениры, которые продаются только на концертах «На краю», и Антон был так мил, что согласился, чем довел сестрицу до счастливого визга. Леша, важный, как султан, сначала с легкой душой рассуждал, как важна в наше время верность, а после в своей любимой манере принялся нахваливать свою племянницу, то есть меня, с явными намеками на то, чтобы Антон увидел во мне не просто подружку, а спутницу жизни, что меня ужасно смутило. – Нелли уже взрослая, хватит ей с Катькой комнату делить, – сделал он намек Антону и, глядя на мое мрачное лицо, засмеялся. Томас, руки которого были перепачканы краской – сегодня он писал дома, а не в студии, прощался с Антоном дольше всех и был так растроган, что, в конце концов, пребывая под властью душевного порыва, заключил его в свои объятия, испачкав кофту, что парня, правда, не смутило. – Ох, что я забыл! – вдруг подпрыгнул Томас и убежал в свои покои, из которых вернулся в картиной в руках и жутко довольный. – Сынок, это тебе на удачу, – вручил он Антону очередной свой шедевр – небольшое полотно с яркими крупными мазками. На нем было изображено пять совершенно невнятных чудовищ. Двухголовое и беловолосое развалилось на королевском кресле, похожем на трон. Зубастое и синее уселось на полу рядом; с другой стороны трона расположилось и третье – черное, мохнатое и унылое. Рядом с креслом стояли еще два чудовища, похожих между собой: оскалившихся в ухмылочке и взъерошенных. Не то чтобы они были пугающими и отталкивающими, скорее гротескно выполненными и забавными, однако впечатление производили. Мы с Антоном переглянулись – рук так и не разжали, до последнего держась друг за друга. – Друзья для Чуни, – не сводя глаз с картины, произнесла Нелька. – Пап, может, ты Чуне девушку нарисуешь, а? Или парня, – захихикала она. Алексей закатил глаза. – Перестань, дочь. Это высокое искусство, а не твои убогие финтифлюшки. – Царственным жестом отодвинул мешающуюся под ногами Нелли Томас, который на днях с ужасом узнал, что его младший ребенок фанатеет от некого слэша. Он совершенно случайно увидел, как Нелька смотрит картинки в одном из сообществ, посвященных творчеству популярной девушки-артера. Картинки были не самого высокого рейтинга, но содержание имели достаточное, чтобы и Томасу стало понятно, чем увлекается дочка. Правда, ругать Нелли он не стал – так и придерживался своих демократических свободных принципов в воспитании, зато два часа выносил ей мозг по поводу того, как некачественно, анатомически неверно картинки выполнены, и разобрал их по косточкам, доведя Нелли почти до истерики. С тех пор она на Томаса обиделась. – Это… высокое… искусство, – принялась записывать в телефон фразу младшая сестра. – Как ты там дальше сказал? Убогие финтифлюшки? Я эту фразу буду теперь всем писать, кто плохо о моих фиках говорит! – Если они так же плохи, как и те рисуночки, то не удивлюсь, что тебя заклевывают. – Это завистники, – ничуть не смутилась Нелли – точно так же Томас обычно говорил о тех, кто смел критиковать его великие картины. Но он дискуссию продолжать не стал, а лишь улыбнулся молчащему Антону, который, кажется, догадывался, кто изображен на подарке – как и я. – Групповой портрет «На краю», – гордо известил всех папа. Леша, глянув на «портрет», только хмыкнул, Нелли едва не расхохоталась, а я слабо улыбнулась. Зато Тропинин с удовольствием рассматривал картину, словно увидел в ней что-то, неподвластное нам всем. – Незамысловато, но идея пришла ко мне посреди ночи, и я вынужден был оставить свою… – Тут папа с некоторой заминкой глянул на нас с Нелькой, и поправился, – музу, конечно же, чтобы воплотить задумку на холсте! Не гениально, но от души мастера, – скромно закончил Томас. – Вы всегда гениальны, – услышал он тотчас ожидаемую похвалу, на которую, собственно, и набивался. – Вам удалось передать… внутреннюю сущность, – продолжал Тропинин вглядываться в картину. И тут я, наконец, тоже поняла весь замысел Томаса – картина была с оптической иллюзией, и, присмотревшись, в грубых крупных мазках каждого из чудовищ, можно было разглядеть схематические, но довольно четкие портреты каждого из музыкантов «На краю»: Кей, Арин, Келла, Фил, Рэн – каждый из них получился узнаваемо. – Пап, ты удивил, – призналась я. – Как говорится – нет пророка в своем отечестве, – поднял он указательный палец и тотчас пожаловался Антону: – Я уже и не жду, что моя семья однажды признает меня творцом. – Ну что ты говоришь, – возмутились мы с Нелькой вместе и долго убеждали его, что ценим. А Леша пообещал, что закажет у брата картину, всенепременно шедевр – только вот разбогатеет. И при этом глянул на меня. В конце концов, когда Антон уже собирался уезжать, даже Эдгар вылез из своей комнаты и буркнул: – Не знаю, что за чит-код ты в нее ввел, – явно имел в виду меня старший братик, – но и сам прокачаться не забудь. Или в следующем данже не выживешь. Это все, что я слышала, ибо разговаривали эти двое отдельно ото всех. Видимо, хоть и быстро, но как-то по-мужски сурово. Однако компромисс нашли, и Эдгар с того момента стал относиться к Кейтону более мягко. Попрощались мы на удивление быстро, и Антон попросил меня не выходить провожать его. Дверь за ним закрылась. Он ушел. Казалось, прошло всего лишь несколько мгновений, ярких, словно вспышки, – и я осталась одна, в своей комнате, стоя у окна и глядя на дорогу, по которой уезжала темно-синяя машина Антона. Неожиданно комната показалась очень пустой. И душа показалась пустой. Весь мир стал пустым. Меня охватило не уныние, не печаль и не тоска, а растерянность. Какое-то время я просто сидела на кровати и смотрела в никуда. Казалось бы, совсем недавно еще я пряталась от Кейтона в доме Валерия и помыслить не могла, что человек, которого я жажду задушить, станет для меня еще более любимым и близким.