Фолд. Он не выдержал, первым сбросил карты! Ты молодец! Парень посмотрел на меня больными блестящими глазами человека, у которого как будто бы была высокая температура. Да и кожа у Кея была не такой как всегда, а чересчур горячей. – Что с тобой? – прошептала ему на ухо я, касаясь губами серьги. – Такой горячий… Заболел? – Издеваешься? – мрачно осведомился тот. Я невинно похлопала ресницами. Тропинин, понимая, что я играю, ухмыльнулся. – Заболел одной неприятной штукой. – Какой еще штукой? – улыбнулась я ласково. – Любовью. Ладно, – он замолчал, жадно оглядывая меня. – Катя… – Что? – спросила удивленно я. – Нет, ничего. Просто остановимся, хорошо? Прерывистое дыхание Кея, раздающееся рядом с моими виском и ухом, щекотало нервы, зажигая на их концах фитили. – Иначе мы оба будем жалеть. Особенно ты. Я вздохнула, поняв, что теперь Антон не шутит. Он подставил лицо ветру, пытаясь успокоиться. А я стояла рядом и пила свой ледяной сок. Естественно, мне было понятно, почему не надо продолжать, но подобные ситуации мне безумно нравились – как будто бы я в меру своих скромных сил дразнила запертого в клетке зверя. Он принял правила игры под названием «Большая Любовь», почти неукоснительно их соблюдая и очень надеясь, что они все же в скором времени поменяются. Мне нравилось, что теперь он играет по правилам. Я смотрела на Кея, успокаивая свое разбушевавшееся сердце и наслаждаясь тем, то могу видеть его в такой близи. Наверное, во всем была виновата тьма, но вдруг мне показалось, что в глубине серых радужек Антона сверкнули драгоценные камни – полупрозрачный благородный кошачий глаз, величественный горный хрусталь или даже гордый в своем великолепном королевском одиночестве алмаз. Я от неожиданности даже остолбенела, поняв, как прекрасны его глаза. – Ты чего? – удивленно спросил меня Антон. Зловредный ветер усилился и взлохматил наши волосы. Мне нравилось, как они смотрелись вместе: светлые и темные, удачно гармонирующие друг с другом. – Твои глаза… – Что с ними не так? Ты вновь увидела в них извращенность? – припомнил он мне двухнедельный случай, когда я заявила Кею, что в его голове живут не тараканы, а голодные скорпионы, а в глазах прыгают одни инстинкты. – Нет. Они просто красивые. – Надо же. Комплимент. Но твои глаза куда лучше, поверь. Катя, идем в дом, – мягко попросил Антон. Голос у него сейчас был мягким, плавным, таким, каким я привыкла слышать его у своего одногруппника Антона Тропинина. Он одной рукой легонько, почти едва касаясь, обнял меня за талию и завел в квартиру, а после плотно закрыл дверь на лоджию, оставив ветер на улице биться о прочные стекла. – Я в душ, – бросил он мне, включая освещение и стягивая с себя футболку. Меня Кей как-то не очень стеснялся. А может быть, специально это делал, чтобы слегка подразнить, что-что, а манипулировать он умел. – В душ? Я тоже хочу, – заявила я. – Со мной вместе? – рассмеялся блондин, направляясь в свою комнату. – Дурак, – даже немного покраснела я. – И не мечтай. Не сбудется. – Не сомневаюсь, – помрачнел он. – Я одна хочу, – торопливо пояснила я. – Хорошо, иди, – согласившись, уступил мне пальму первенства Антон, и через пятнадцать минут я вновь уже была рядом с ним, пахнущая его мужским цитрусовым гелем для душа, собравшая волосы в пучок на затылке и облаченная в лучших законах жанра в его красно-черную клетчатую рубашку, доходившую мне до середины бедер. Кей не без ухмылочки во взоре посмотрел на меня, и на пару мгновений я даже заподозрила его в умении видеть сквозь одежду. Еще минут через двадцать из душа вышел и сам хозяин квартиры. Волосы у него были влажные, растрепанные, а на шее и обнаженных плечах до сих пор оставались капельки воды. Он с размаху сел на необычный круглый диван, находившийся в гостиной перед огромным плоским телевизором, и я тут же оказалась около него. – Ты такой милый после душа, – сонно захихикала я, положив голову ему на колени. – Смешной, – и, протянув руку вверх, я дотронулась до его светлых прядей. – Ты хочешь спать? – заглянул он мне в лицо. Глаза у меня действительно слипались. – Нет, – замотала я головой. Какое спать, если это наши последние часы вместе?! Мы расположились на диване с бокалами в руках, Антон включил фильм – старую французскую комедию, которую мы почти не смотрели, разговаривая и целуясь, и я сама не заметила, как все-таки стала засыпать. – Катя? – шепотом позвал меня парень, когда я уже закрыла глаза. Мне показалось, Тропинин сейчас скажет что-нибудь такое, что заставит мою душу перевернуться или расколоться надвое, но он был в своем репертуаре. – Мне кажется, у тебя рубашка расстегнулась, – поведал Антон насмешливо. Я тут же нехотя приподнялась и смущенно провела рукой по застегнутым, конечно же, пуговицам. – Очень умно, – буркнула я, вновь кладя голову ему на плечо. И все-таки его плечо самое удобное в мире. Это я поняла еще тогда, когда впервые побывала с Антоном в кинотеатре. Он провел ладонью по моим волосам. – Я действительно хочу доказать тебе, что не так безнадежен, как ты думаешь. Поняла меня? – Это прозвучало, как обвинение. Днем я была уверена в своем выборе. А сейчас боюсь, – призналась я, слыша, как в окно бьется ставший неистовым ветер. – Чего? – Кей так еще и не закрыл своих глаз, а все глядел в потолок. – Того, что я сделала неправильный выбор. Или что меня будут осуждать. Или что я причиню кому-то боль. Тебе причиню. Мстить ему не хотелось. Боль за боль – разве в этом смысл любви? Любовь – это прощение. – Не думай об этом, Катя. Твоя судьба – это череда только твоих решений, и ты вольна распоряжаться ею так, как ты того желаешь. Это твоя свобода. И это твоя жизнь, – уверенно отозвался Кей. – Всего несколько недель прошло, а я понял одну важную вещь. – И, не дожидаясь, когда я спрошу, что это за вещь, он сказал тихо: – Я приму любой твой выбор. Я ничего не ответила и отвернулась, чтобы Антон не видел затаившихся в уголках глаз слез. Уснули мы незаметно. * * * От Кати Нина Журавль возвращалась в ярости. Нет, виной тому была, естественно, не подруга и даже не ее новоприобретенный парень, которому хотелось пинцетом выдернуть волосы на голове, а после натереть сверкающую лысинку перцовкой. Все дело было в синеволосом музыканте, которого с легкой руки Ниночка прозвала Синильным рылом. Ей казалось, что весь тот огонь, который пылал в ее душе после предательства Келлы, она погасила в теплом море, плавая ночью под тусклыми звездами. Но это была лишь иллюзия, в которую она по глупости своей и поверила. Нина и сама не ожидала, что неожиданная встреча поднимают в ее душе такую бурю. Да, она была зла, она ненавидела его, она хотела задушить этого наглого придурка собственными руками или же подвесить за те места, о которых в приличном обществе предпочитают молчать, но… Но она никак не ожидала, что ей будет… Обидно? Неприятно? Больно? Пожалуй, ей было больно. Больно видеть, как он целует разговаривающего прыща. Слушать его веселый смех. Чувствовать, как он наслаждается жизнью. Из-за этого Нинка злилась больше всего. Рыло не имеет права быть счастливее нее. Ни один из ее парней не имеет на это права – радоваться, когда она этого делать не может. – С-собака, – прошипела она, и перед глазами встал образ Келлы, целующего ту девку. Хихикающее сознание Ниночки тотчас представило в объятиях парня не девушку, а огромный прыщ с ручками, ножками и черными волосами. К прыщу добавились грудь и табличка: «Не отказываю даже убогим». На лапе Келлы тотчас появилась татуировка-надпись: «Более чем убогий». Стало легче, но не намного. Ярость не отпускала. С такими мыслями светловолосая девушка и открыла дверь собственной квартиры. В коридоре было темно. Домочадцы, по всей видимости, спали после перелета. «Я тебя еще сделаю, придурок» – подумала Нина, кидая сумочку на пуфик. И сказала шепотом, имея в виду месть: – Ты меня никогда не забудешь, малыш. И Нинка в великом раздражении на весь мир с размаху скинула туфли: одна из них угодила в стену, а вторая едва не попала в ее отца, почтенного Виктора Андреевича, который с пакетиком орехов в руках и в пижаме бродил по дому, безуспешно пытаясь уснуть. В ногах его крутился Кот и глядел на молодую хозяйку с укоризной. Настроение у главы семейства Журавлей было отвратительным. Перелет показался ему долгим и утомительным, и с самого начала все пошло не так. Из-за диких пробок Журавли едва не опоздали на регистрацию, и их спасло только то, что рейс немного задержали. Затем возникла неразбериха с местами, дядя Витя дважды умудрился повздорить с соседом, несколько раз поспорил со стюардессами, высказывая им свое недовольство и пытаясь наставить на путь истинный, облился бокалом вина – отвратительного, если говорить откровенно, не смог посмотреть кино – его наушники оказались сломанными, а в завершение всего дядю Витю стало мутить. Последним аккордом стала путаница во время выдачи багажа, когда его чемодан чуть не уволок наглый мужик. Из-за всего этого у Нинкиного папы поднялось давление и начисто отбило желание спать, а потому по приезде домой он долго маялся в постели, слушая тихое сопение жены и представляя вместо барашков договоры с зарубежными партнерами, летящими к нему на стол. Заснуть это не помогло, и Виктор Андреевич попытался почитать книгу модного немецкого автора, от которого его всегда неудержимо клонило в сон. Это тоже не помогло. Выдержал он целых тридцать страниц, ни черта не понял, а что понял, хотел забыть. Затем дядя Витя, злясь на все на свете, направился на кухню, надеясь, что ранний сытный завтрак поможет прийти ему в нужное расположение духа, ибо в самолете, по его словам, «кормили отменнейшей дрянью». Однако, уже только глядя в холодильник, Журавль-страший понял – никакого завтрака не светит, поскольку несколько недель никто не готовил ни завтраки, ни обеды, ни ужины, да и продуктов дома почти не было. Софья Павловна позаботилась о том, чтобы холодильник дожидался хозяев пустым. – Даже корочки хлеба в этом доме не сыскать, – пробурчал Виктор Андреевич, однако супругу свою будить не стал, мужественно решив дождаться, когда она сама соизволит проснуться. Зато Виктор Андреевич нашел орехи и кошачьи консервы. Он интереса ради даже открыл одну из них и понюхал – консервы заманчиво пахли тушенкой. Дядя Витя сглотнул невольно. Кот, крутившийся рядом с независимой мордой, с прищуром глянул на хозяина.