– А вы, значит, с Келлой, взрослые, да? – спросила Радова невинным тоном. Нинка тотчас замолчала. – И как он? – Ничего так, – на автомате отвечала Нинка и, поняв, что сморозила, злобно уставилась на подругу. – Я же сказала, хватит об этом ничтожестве говорить! И запомни, Катька, это я его сделала. Я – его, а не он – меня. – Блондинка зло усмехнулась, но Радова все же заметила в ее голубых глазах странный блеск. – Конечно, ты, – ласково сказала она и обняла Журавля. Они болтали еще несколько часов, делясь впечатлениями и рассказывая друг другу последние события. Постепенно Ниночка даже успокоилась – Катрина всегда благотворно влияла на ее взрывоопасный характер. – Когда «На краю» уезжают? – как бы между прочим поинтересовалась она, прежде чем покинуть квартиру Радовых. – Уже завтра, в полдень, – посмотрела на часы Катя. Настроение ее резко изменилось, что не укрылось от внимательной Нинки. – Сегодня последний день в городе… – Понятно, пусть резвятся, пока могут, – изобразила равнодушие Журавль. – Кстати, сегодня у меня тусовка важная, так что мы не увидимся, – объявила она голосом ужасно занятого человека. Подруги улыбнулись друг другу. Катя отлично понимала, что никакой тусовки у Ниночки нет и не будет – просто она была не из тех людей, которые открыто скажут: «Знаешь, твой любимый завтра в городе будет последний день, и поэтому я не буду мешать вам прощаться». В лифт, в котором не так давно ехал Келла, Нинка входила с улыбкой и помахала на прощание Кате. А вот выходила она в совершенно другом настроении. В глазах ее пылал голубой огонь, который мог сжечь все на свете, кроме проклятого издевательского чувства то ли любви, то ли ненависти. И она все еще помнила, как Келла ее целовал. Ее, а не какую-то там девку из групи. Достать бы его сердце из грудной клетки… * * * Проводив Нину, я ушла в свою комнату – досыпать. С одной стороны, я была рада, что увиделась с подругой, по которой успела соскучиться, а с другой, в голове вертелись навязчивые мысли. «Сегодня последний день. Сегодня наш последний день. Последний», – крутилось у меня в голове, и от этого становилось тревожно и даже страшно. До этого дня я не разрешала себе думать о том, а что же будет с нами дальше? Сможем ли мы преодолеть расстояние? Разберемся ли в себе? Докажем друг другу свои чувства? Я бездумно лежала в кровати, глядя на привычное серое небо сквозь стекло окна, на которое падали косые капли дождя. И уже начала скучать по нему, хотя он еще и не уехал. «Люблю тебя», – сказала я ему мысленно, зная, что если напишу сообщение – скорее всего, разбужу, а Антону нужно набраться сил и немного поспать после бессонной ночи. Сама же я так и не смогла уснуть и вскоре выбежала из дома, чтобы забрать одну вещь. Антон приехал за мной через несколько часов, перебросился парой слов с вечно восторгающейся при его виде Нелли, вручил ей какой-то сверток, заставив ее счастливо завизжать, и забрал меня с собой, не желая ни на кого больше тратить времени. Этот день мы провели вместе, как и все предыдущие, гуляя, держась за руки, разговаривая, останавливаясь и целуясь. У нас не было маршрута, мы просто шли вперед, наслаждаясь друг другом, и каждая минута, каждая секунда, проведенная вместе, была бесценной. Мы оба понимали это. Но никто ни слова не сказал о расставании. Наверное, я и Антон должны были не выпускать друг друга из объятий в этот день, шептать ласковые слова, клясться в вечной любви и верности или же молчать, слушая стук сердца друг друга и дыхание, но мы вели себя, как обычно, словно позабыв о том, что это – последний день. Последний – одно из самых страшных слов. А мы ничего не боялись. И вместе со странным чувством – предвестником тоски и расставания – в наших сердцах появилась странная уверенность. Решительность идти навстречу невзгодам и перебороть их всех. В этот день закончился затянувшийся дождь, и впервые появилось солнце – ближе к вечеру, слабое, но все же пробившееся сквозь серую завесу. Идя, держась за руки, по мокрому тротуару, перешагивая лужи, мы видели радугу, и я вновь вспомнила тот самый день, когда мы с Антоном гуляли после дождя. А через пару кварталов должен был появиться тот самый сквер, где высилась статуя Аполлона. – Напоминает тот день, – вдруг сказал Антон, как и я, глядя в небо. Он крепко, не отпуская, держал меня за руку. – Напоминает, – согласилась я. Меня тоже посетило странное чувство дежавю. Тогда мне казалось, что у нас все только начинается. И впереди ждет что-то большое и светлое, как солнце и радуга после ливня. И тот внезапный поцелуй в лифте… И почему я тогда смеялась, как дурочка? – Что ты загадал тогда? – спросила я вдруг. – Там, у статуи? Антон только загадочно улыбнулся. – А ты? – Говори первый. – Я хотел стать известным, – признался он. – А я хотела любви, – ответила я тихо. – Я тоже ее хотел, но не мог этого понять, – Антон улыбнулся мне, и я в который раз поняла, что у него – самая красивая улыбка в мире. Самые светлые улыбки у тех, кто знает, что такое тьма, какой бы она ни была, какую бы форму ни принимала: боли, одиночества, страха… Тогда мне казалось, будто бы и он просил любви. Но нет – Тропинин был верен своему призванию. И меня это не обижало. Любовь у него уже есть, и я никуда от него не денусь, а признание ему, музыканту, необходимо. Мы дошли до Аполлона и, не сговариваясь, решили вновь загадать желания. Одновременно коснулись холодного влажного камня статуи. Я прикрыла ресницы. «Пусть Антона станет известным, – подумала я. – Он – достоин». – Загадал? – спросила я первой. А вместо ответа он наклонился и поцеловал меня. Вечером с неба ушли и тучи. Предсумеречные лучи заходящего солнца подсвечивали здания и верхушки деревьев оранжевым теплым светом. А Антон и я, не чувствуя усталости, гуляли по высыхающим дорожкам. Ночью мы тоже были вместе. Нет, между нами ничего не произошло – просто жаль было расставаться даже на минуту. Сначала я хотела позвать Тропинина к себе, но он сказал, что отец уехал и квартира пуста. – Не подумай, что это намек, – даже как-то сурово сказал он, открывая дверь и пропуская меня первой – как настоящий джентльмен. – Но у тебя слишком шумно и много отвлекающих факторов, – явно имел он в виду моих буйных родственников и их гостей. – Все что могла, я уже о тебе подумала, – излишне жизнерадостно объявила я ему, проходя в прихожую. Тотчас зажегся свет. – А если я заманил тебя к себе, малышка? – вдруг широко улыбнулся Антон, захлопнув входную дверь и прижав меня к стене. – И сейчас сделаю что-нибудь… Плохое. – Он замолчал, явно давая возможность разыграться моей фантазии. – Сделай, – насмешливо согласилась я, и Антон легко, почти невесомо несколько раз поцеловал меня в шею, заставляя меня откинуть голову назад. – Сделал, – сообщил он мне, отстраняясь. – И все? – возмутилась я, чувствуя, как от столь незатейливых поцелуев начинают гореть щеки и отчего-то – кончики пальцев. Хотелось продолжения. – Все, – подтвердил Антон, словно разгадав мое состояние. – Ты хочешь еще чего-то плохого? Извини, я могу разойтись и стать настоящим злодеем. Устала? – без перехода спросил он. – Есть немного, – кивнула я. – Я буду сегодня образцом галантности. Романтический ужин, массаж, совместная ванна. – Антон поймал мой прищуренный взгляд. – Ах, да, прости-прости, Катенька. – И он коснулся указательным пальцем кончика моего носа, а после увел в гостиную. Антон действительно приготовил ужин. Не то чтобы он был поваром, но получилось у него довольно-таки неплохо. Он даже заказал где-то цветы, и столик на лоджии, за которым мы сидели, украшала ваза с тремя высокими темно-алыми розами. Мы расположились друг напротив друга, возвышаясь над городом, опутанным летней тьмой, разрываемой повсюду городскими огнями и неоном. И в этом была своя романтика – не легкая, воздушная, а мрачная, загадочная, не лишенная изысканности. Теперь мы больше молчали, но молчание наше не было тягостным – скорее комфортным и дающим возможность наслаждаться ужином. И друг другом. Я смотрела на Кейтона и все больше понимала правоту его слов. Мы только-только начали узнавать друг друга. И я все больше понимала, какой он есть. Не слепящее солнце, а манящая луна. Не белый хлопок, а черный бархат. Не легкая приятная музыка, а вкрадчивые звуки ночного города на берегу моря. Антон молча разлил по бокалам рубиново-красное вино – его аромат был таким пьянящим, что запах ванили – один из моих любимых, показался мне вдруг совершенно пресным по сравнению с ним. – О чем молчишь, Катя? – разбил тишину, как стекло, Кейтон, и я почти слышала этот тонкий хрустальный звук. – Думаю о тебе, – призналась я. Наши бокалы соприкоснулись. – И что надумала? – полюбопытствовал он. – Как сбежать? Антон произнес это спокойно, но в глазах его появился странный блеск. Или это лишь игра света и теней? Я протянула руку и коснулась его щеки.