Осталась только любовь и ничего больше. Оставалось только любить. Одежда упала на пол, а души взлетели вверх, проламывая потолок, и неслись вверх, пока не закружились в танце где-то там, среди звезд и комет, в вечности размером со Вселенную. Я никогда не была так близка к Антону, и смущение и скромность покинули меня. Их сменили нежность и безрассудность. А уже им на смену пришло наслаждение, болезненное, хлесткое, но яркое. Откровенные прикосновения сводили с ума, заставляя с трудом сдерживать крики. – Не молчи, – шепнул он мне в какой-то момент, прекрасно все понимая, и вновь поцеловал: сначала в напряженную шею, затем в губы. Солнце внутри меня всходило все выше и выше, и вскоре оказалось в зените, в полном своем всевластье. Острые горячие лучи пронзали насквозь, заставляя кусать губы, цепляться пальцами за простынь, сцеплять зубы, чтобы не выпустить крик, рвущийся наружу. И Антон умело направлял эти лучи, знал, где и как нужно коснуться, чтобы бархатные волны накрывали меня с головой, и я упивалась этим, выгибаясь под ним дугой. Я упивалась его горячим прерывистым дыханием. Упивалась его сердцебиением. Его душой и телом, которое было также прекрасно и любимо мною. Я узнавала Антона заново, прижимаясь к нему всем телом и требуя от него того же. Жадно припадала к его губам, разрешала все, что он хотел, а себе позволяла все, что хочу сама – любые прикосновения, любые поцелуи, любые слова. Никаких запретов. Только любовь. Только он и я. …а после белое солнце взорвалось, и тысячи его осколков ранили меня, и я сама стала солнцем, сияющим и огромным. Требовательным и нежным. Любящим и любимым. Единственным в небе. Я с силой цеплялась за широкую спину Антона, наверняка оставляя на ней следы от ногтей, обнимала за напряженные плечи, льнула к груди, чувствуя, как быстро стучит его сердце. Я тонула в любви, как в море, – теперь меня затянуло ко дну, и не хватало воздуха, и голова шла кругом, но рядом был тот, кого я любила, и я ничего не боялась. Желания и движения не смущали. То, что происходило, не казалось пошлым или безнравственным. Это было так естественно и так правильно, что казалось – иначе просто и быть не может. Его мышцы на спине под моими руками дрогнули, и Антон едва слышно прошептал мое имя, склонив свое лицо к моему. Светлые пряди упали на его лоб, глаза были широко открыты – и он смотрел прямо на меня затуманенным взглядом. Как бы странно это ни звучало, случившееся подарило более глубинную духовную близость, основой которой было сумасшедшее взаимное влечение. Антон откинулся на спину, повернув голову и пьяно глядя на меня, а я точно таким же взглядом смотрела на него, даже и не стараясь выровнять дыхание. Неужели он мой? Я улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, и какое-то время мы просто молча смотрели друг на друга. После он перевернулся на бок – так, что его рука оказалась под моей головой, и просто целовал меня: осторожно, почти невинно, целомудренно. Под его поцелуи я и уснула. Изнеможение навалилась на уставшие мышцы, на разгоряченный разум, потерявший свою силу перед сердцем, и меня просто утянуло в мир грез и сновидений. Проснулась я тогда, когда на улице светало. В душе тоже играл красками рассвет – и он был ярче того, что занимался за окном. Мы лежали напротив друг друга под одним одеялом, и наши лбы соприкасались. Глаза Антона еще были закрыты, и грудь мерно вздымалась – он еще спал, и я решила не будить его, а просто стала смотреть в его лицо, казавшееся во сне трогательно-беззащитным. Мой мальчик. Что, вчера не насмотрелась? А, вы же свет выключили! Что, стыдно тебе, Катенька? Нет. Почему я должна стыдиться любви? Бабочки словно взбесились, как будто вместо пыльцы кокаин нюхнули! Я прогнала прочь ненужные мысли и провела пальцем по груди, остановившись у выпирающей ключицы, осторожно коснулась губами прохладного плеча. А он, почувствовавший это во сне, тотчас распахнул глаза. – Доброе утро, – первой нарушила я утреннюю тишину. – Доброе, – отвечал Антон чуть хрипло и замолчал, глядя на меня с чуть приоткрытыми губами. – Хорошо спалось? – спросила я. – Хорошо, – согласился он и опять затих. Антон казался каким-то странным, расслабленным и настороженным одновременно. Он односложно отвечал на вопросы и все смотрел на меня и смотрел. Ха-ха-ха! А я всегда говорила! Получил свое и все, аста ла виста, бейби. – Антош, что-то не так? Тропинин попытался погладить меня по лицу, а я легонько цапнула его за палец, но он, однако, не спешил убирать руку, словно разрешая себя кусать. – Что не так? – требовательно спросила я, перевернувшись на живот. – Все так, – спокойно ответил он и потянулся, словно довольный кот, и взгляд мой, против воли, соскользнул на его торс. Он заметил это и улыбнулся. – А почему ты такой… – попыталась найти я слова. – Какой? – чуть выгнул он бровь. – Тихий. – Я счастлив, – подумав, отвечал блондин. – Умиротворен. И хочу есть, – неожиданно добавил он. Это меня даже чуть-чуть обидело: я ждала яркого пробуждения, слов нежности, искрометных поцелуев… Какие поцелуи! Зубы почисть! Я, кутаясь в одеяло, села на кровати, пытаясь понять, где в этом беспорядке мои вещи, спиной чувствуя, как он за мной наблюдает, встала, собрала вещи – и его, и свои, и пошла к ванной комнате. Одеяло волочилось следом за мной, как шлейф за невестой. Не выдержав, я оглянулась и заметила, как Антон улыбается. В ванной я, сбросив одеяло на пол, почистила зубы и вошла в душевую кабину, включив прохладную воду до упора. Тугие струи приятно били по коже, и я даже глаза закрыла, а в какой-то момент поймала себя на мысли, что это не струи воды вовсе, а настойчивые прикосновения Антона. Мне хотелось повторить все то, что было этой безумной ночью. Закутавшись в белый просторный халат, я какое-то время просто смотрела на себя в огромное зеркало. Внешне вроде бы ничего не изменилось, только внутри я чувствую себя иной. Сожалеющей? Отнюдь. Повзрослевшей? Немного. Счастливой? Верно. Стук в дверь прервал поединок взглядов с моим отражением. – Тебе звонят из дома, – сказал Антон за дверью, и голос его казался приглушенным. – Открой, я протяну тебе телефон. Просто так домашние мне не звонили. Когда я вчера сказала Томасу, что приеду на два дня позже, он даже вопросов никаких не задал, зато когда узнал, что в славной столице я остаюсь вместе с Антоном, радостно велел передать сынку привет. Может, у них случилось что-то? Я открыла дверь. – Ты уже все, – с явным сожалением констатировал стоящий за нею Тропинин. – Ты меня обманул! – возмутилась я, увидев, что никакого телефона в руке у него нет. Вокруг его бедер было обмотано белое полотенце, и такое же лежало на влажном после воды плече – видимо, Тропинин времени зря не терял и посетил вторую ванную. – Обманул, – легко согласился он, наступая на меня. Полотенце упало с его плеча, но он этого даже не заметил. – Думал, ты еще не одета. – Ну, ты и извращенец, – возмутилась я. – Нет времени на ерунду, – только и сказал Тропинин, прижимая меня к прохладной стене, а я положила вытянутые руки ему на грудь, скрестив запястья. – Ты же голодный был, – лукаво взглянула я на него, уворачиваясь от поцелуя. – Все потом, – проговорил он, обнимая меня. И завтрак в номер, и недопитое вчера вино, и цветы, и разговоры, и прогулки по осенним улицам – все это было потом. И испытания – тоже. Тогда я еще не знала, насколько сильна моя соперница. Тогда я просто хотела любить. Любить и быть любимой.