Она сердито посмотрела на Джима. Всякий раз, как он высказывался неодобрительно в адрес этого хирурга, Кристен мрачнела и яростно сверкала глазами. И все-таки Джим просто должен был задать ей кое-какие вопросы. Он ничего не мог с собой поделать. Только подумает, а вопрос уже сам изо рта выскакивает. Влюблена она в него? Влюблена, конечно, он это точно знал. И на тебе, вроде он про себя говорил, а сам уже произносит: — Он тебе нравится, да? — Доктор Коган? Как человек — да, нравится. Он обаятельный. И всегда главный. Без всяких усилий. Рядом с ним спокойно. — Я понял. Но ты ведь хочешь… — Чего я хочу? — Ладно, забей. Как-то раз Кристен рассказала ему, что ведет дневник. И Джим сразу подумал: интересно, что она про меня там понаписала? И тут вдруг — бах! — спрашивает вслух: — А ты про меня там что-нибудь написала? — Ясен пень. — Хорошее? — В смысле? — Ну, ты про меня хорошее написала? Кристен улыбнулась: — Я о многих пишу не очень хорошее. И постоянно жалуюсь. — Ты поэтому дневник завела? Чтобы было куда пар выпускать? — А фиг его знает, зачем я его завела. Они сидели в «Старбаксе» и пили китайский чай. Кристен смотрела в стол и играла с бумажным пакетиком из-под сахара. Складывала из него малюсенький квадратик. А потом подняла голову и произнесла фразу, которую он уже никогда не забудет: — Есть вещи, которыми хочется поделиться, рассказать и забыть. И есть вещи, которыми поделиться нельзя, но очень хочется помнить. Дневник помогает мне поделиться всем, чем хочется, и при этом никому не рассказывать. * * * Как отреагировал Воткинс? Джим рассказал ему, что Кристен покончила с собой и что к нему приезжали полицейские и задавали вопросы. Воткинс сжал кулаки. Если он и не собирался ударить Джима, то уж кого-нибудь ему точно надо было ударить. — Покончила с собой? Ты охренел? — Вчера, — ответил Джим. Он и сам еще не верил. Ему не хотелось рассказывать об этом Воткинсу, но по общаге уже поползли слухи, что к Джиму приходила полиция. И Джим решил, лучше он сам расскажет, чем тот узнает через десятые руки. Джим хоть понимает, о чем говорит. — И что, она вела блог? — Нет. Не блог. Дневник на бумаге. Для себя, а не для других людей. Не нравились ей блоги. — А ты-то откуда знаешь? — испуганно завизжал Воткинс. — Мне сестра рассказала. Джим поклялся, и не один раз, что точно держался их версии. — Они на доктора гонят. Просто пытаются понять, что произошло той ночью. — Не верю, — монотонно повторял Воткинс, сидя на краю кровати. — Не верю. Воткинс был не просто потрясен. Джиму даже показалось, что его расстроила смерть Кристен. — Чему ты не веришь? — Что она трахнулась с доктором. — Скорее, это он ее трахнул. — Раз написала, значит, это она с ним трахнулась. — Не понял. — Странно как-то, — все повторял Воткинс. — Что-то тут не так. — Это ты сам странный, придурок, — сказал Джим. — Что тут такого? Воткинс поднял голову. — Повторяй, как договорились, понял? — угрожающе прошипел он. — Если все всплывет, мы в говне по самые уши, дошло? Нас могут обвинить в ее смерти. — Каким образом? Она же ничего не помнит. — Она мертва, кретин! Мертвые вообще ничего не помнят. Зато у них есть гнусная привычка не давать забыть живым. Так что будь начеку. Прижмут — не трусь. Если что, защищайся, и решительно. Они нападают — ты нападай в ответ. Будь тверд и ни в коем случае не психуй. Понял, Пенек? — Защищаться твердо и не психовать, — повторил Джим. А что тут еще скажешь? — Отлично. Держись своего, и получится не версия, а вкусняшка. * * * — Привет! — ответила Кристен. Она посмотрела на определитель номера и думала, что знает, с кем говорит. — Привет! — Ой, я решила, это Керри. — Я домой заехал. — Ты в своей комнате? — Нет, во дворе. Я тут на траве загораю. В тот день четвертый звонок был не от Керри, а от Джима. Мэдден спросил Керри про пять звонков, и она его не поправила, не сказала, нет, мы только четыре раза говорили. Они с Кристен столько раз созванивались, что Керри не запомнила подробностей. А вот Джим помнил тот разговор отлично. — Я уже в курсе, — сказал он. — Тебе Керри рассказала? Про доктора Когана? — Так что, это правда? Ты с ним спала? — Ну… да. Они помолчали. Джим изо всех сил старался не дать воли гневу. — По доброй воле? — Да. Но отец все равно хочет на него заявление писать. — И что ты будешь делать? — Не знаю. Я уже выпила две таблетки успокоительного. Они еще помолчали. — Джим! — Чего?