— Подождем — увидим. Еще неизвестно, как она себя поведет. — Слушайте, вы такое раньше видели? — спрашивает Пасторини. — В смысле? — Чтобы дама защищала своего бывшего по делу об изнасиловании. — Что-то я не припомню. — И мы не помним. Мы тут с Хэнком на днях разговаривали… Вот будь ты на его месте, ты бы попросил ее тебя защищать? Кроули задумывается. — По-моему, ты неправильно ставишь вопрос, Пит. Лучше спроси, стал ли бы я его защищать на ее месте? — Ладно, давай так и так. — Она хороший адвокат, — говорит Кроули, словно это объясняет не только ее выбор, но и выбор Когана. — На что хочешь спорю, она сейчас землю роет, чтобы от доказательной базы Хэнка камня на камне не осталось. — Она в университет поехала говорить со студентами, — подтверждает Мэдден. Интересно, думает он, насколько крепко построенное им здание. Снаружи вроде все путем. Заметят ли присяжные, что фундамент неустойчивый и строили этот дом из материалов второго сорта? — У нас была фора, — говорит Кроули, — но сейчас они нас догоняют. Перкинс не совсем на их стороне, но и не совсем на нашей. Джойс Перкинс — судья. Взгляды у нее вполне либеральные, но вот в делах об изнасилованиях она всегда действует с большой осторожностью. Правда, пока что она не отказала Кроули в его просьбе как можно дольше тянуть время и не давать защите ознакомиться со всей доказательной базой, особенно с дневником, пока она сама не проанализирует дело. Кроули считает, что судья позволит приобщить к делу лишь некоторые отрывки из дневника, те, что подкрепляют обвинение. Однако Дик подозревает, что если во время суда начнут сравнивать показания свидетелей и материалы, приобщенные к делу, с записями Кристен, то могут возникнуть противоречия и вопросы. Мэдден разглядывает надпись на столе и размышляет. Кроули, конечно, захочет зачитать в суде отрывки, имеющие прямое отношение к делу и производящие наиболее сильное впечатление. Мэдден хорошо представляет себе эту сцену: Кроули заставляет свою молоденькую помощницу, а может, даже Керри прочитать тихо, мягко, так, чтобы присяжные наклонились вперед, стараясь услышать каждое слово: «Я не знала, что надо делать, поэтому я сказала: „Трахни меня, трахни по-настоящему“. Так в кино говорили». — Хэнк, ты чего? Мэдден поднимает голову. Кроули глядит на него с явным беспокойством. — Да не, ничего, — отвечает Хэнк. — Задумался просто. 3 Типа, нравится 1 мая 2007 года, 14.46 — Ладно. Значит, ты стоишь за дверью ванной на третьем этаже. Давай вернемся чуть-чуть назад, — говорит адвокатша. — Давайте, — отвечает Джим. — Сколько ты ждал, пока Кристен выйдет? — Не знаю. Минут пять, наверное. А потом начал беспокоиться. — Ты постучал в дверь? — Да, несколько раз. А потом начал ее звать. — Громко? — Ага. — То есть тебя кто угодно в доме мог услышать? — Ну да. Я не орал, но говорил громко. — Так чего ты просто не вошел? Дверь открывается внутрь, я проверяла. Замка нет. Толкнул бы и вошел. Джим пожимает плечами, глядя на диктофон, который адвокатша положила на стол между ними. — Не знаю. Я говорил уже полицейскому. Мне казалось, входить в туалет, когда там девочка, нехорошо. А тут как раз Гвен Дейтон по лестнице поднималась. Я с ней знаком. Вот я ее и попросил. Женщина молчит. Она отщипывает идеально наманикюренными пальчиками куски булки и кормит дрозда, который призывно смотрит на нее с земли, склонив головку на сторону. Не молоденькая, но очень сексуальная, думает Джим. Поначалу он решил, что она из передачи «Час суда». Высокая, стройная, темноволосая, смуглая, в синем брючном костюме. Обычно Джим теряется в присутствии красивых женщин. И, чтобы не теряться, он представляет, будто перед ним актриса. Тогда все вроде получается понарошку. Ну и конечно, четыре пыха перед выходом тоже помогли. Не зря Дэн Фляйшман принес косяк. День сегодня солнечный, теплый. Разговаривать они устроились за столиком перед корпусом, в котором расположены столовая, кафе, несколько магазинчиков, парикмахерская и целая шеренга банкоматов. Уже половина третьего, и плетеные черные кресла и столы почти все не заняты. А вот утром тут полно народу. Но нахальные птицы все равно надеются выклянчить у кого-нибудь свой кусок хлеба. Среди пары десятков черных дроздов бродят несколько голубей — типично городских птиц. — Я еще ходил Керри искать, — объясняет Джим. — Она с каким-то парнем танцевала. Я ее вытащил из комнаты и сказал, что Кристен отрубилась в ванной на третьем этаже и надо посмотреть, как она там. Они поднялись наверх, и к этому моменту Кристен уже пришла в себя. Ну, не то чтобы совсем пришла, но уже хоть не в отключке была. Глаза открывала и бормотала чего-то. — А что она говорила? — спросила адвокатша. — Пару раз я расслышал «отвалите». А потом вроде «я сейчас оклемаюсь». — И все? — Трудно было разобрать. Она как-то медленно и невнятно говорила, а потом обратно отрубилась. Гвен ее по щекам похлопала. Несильно. Так, просто чтоб она в себя пришла. Женщина бросает на землю еще кусочек хлеба. — Слушай, Джим, а вот тебе лично Кристен нравилась? — Не понял? — Она тебе нравилась? Он снова пожимает плечами. Сговорились они все одни и те же вопросы задавать, что ли? — Типа, как нравилась? Как девушка? — Он не сердится, не защищается. Такое ощущение, что он себе сейчас сам этот вопрос задает. И с интересом ждет ответа. — Она ничего, — спокойно продолжает Джим. — С ней болтать было здорово. Но она же подруга сестры, я ее сто лет знаю. Ей лет десять было, когда мы познакомились. Он смотрит в стол и качает головой. Потом несколько патетически говорит: — Иногда мне кажется, это я один во всем виноват. Надо было следить, что она пьет. Или чтобы она больше ела. Не знаю. — И что, ты никогда не рассматривал ее как сексуальный объект? Никогда не думал: а она хорошенькая, может, сводить ее куда? — Она и правда была хорошенькая, но как сексуальный объект я ее не рассматривал. — Джим, похоже, всерьез решил заняться самоанализом. — Понимаете, о человеке привыкаешь думать в рамках одной роли. Я ее воспринимал как маленькую девочку, подружку моей младшей сестры. Адвокатша смотрит в сторону и молчит. Потом наклоняется к Джиму и внезапно тихонько говорит: — У меня есть два свидетеля, которые утверждают, что тебя не было полчаса. Что скажешь, Джим? Он сжимает челюсти. В голове звучит голос Воткинса: «Если что, защищайся решительно. Они нападают, ты нападай в ответ. Будь тверд и ни в коем случае не сердись. Понял, Пенек?» — На что вы намекаете? — Ты идешь наверх с пьяной девушкой. Она никакая. Ты тоже не огурец… — Это же вечеринка! На вечеринке всегда полно людей. Даже если меня кто-то тридцать минут не видел, это не означает, что меня не было. Я от них, может, в десяти метрах стоял, а они и не в курсе. Или, может, я на улице был с другой девушкой. — Джим, мой клиент почти всю свою жизнь либо учился на врача, либо работал врачом. — Я знаю. — Поэтому, если ты мне чего-то недоговариваешь, чего-то, что произошло или ты слышал, что произошло, по отношению к доктору Когану это, мягко говоря, нечестно. Согласен? — Вполне. Джим, как ему кажется, очень непринужденно подпирает подбородок руками. Почти так же непринужденно, как адвокатша бросает на землю хлеб. «Вот интересно, — думает он, — кого я больше ненавижу, Воткинса или Когана?» — А если не было ничего? — спрашивает Джим. — Что, если ваш клиент сам был пьяный? В хлам. Вот и воспользовался ситуацией.