— Я вроде ей одолжение сделал. — Ага. — А что она сказала? — Знаешь что? По-моему, это не наше дело. Я так Триш и сказал. Хочешь заманить пару на свидание, будь готов к сопутствующим рискам. Вот и все. Я вообще в это дело впутываться не желаю. Я вон в теннис играть пришел. — А кто тебя просит в это впутываться? Просто расскажи, что там было. — Фигу. Это не мое дело. Коган улыбается. Раз Кляйн уперся, его с места уже не сдвинешь. Вот и сейчас пытается сменить тему, спрашивает, где все остальные. — Ринхарт пошел в бар, — рассеянно отвечает Тед. — Скоро придет. Доктор Ким чуть-чуть опоздает. Я с ним с утра созванивался. Кляйн продолжает потягиваться, а Коган пытается представить, сколько же они с Триш времени провели, обсуждая его, Когана, безобразное поведение. Бедный Кляйн. Он, наверное, поначалу встал на сторону Теда. Или хотя бы настаивал, чтобы Триш не лезла не в свое дело. Но жена заставила-таки его изменить свою точку зрения. «Травмировал», надо же! Это слово Триш, конечно. Поэтому Кляйн его и использовал. И ведь заранее знал, что этим дело кончится. Что из него теперь всю душу вынут. Знал — и ничего не мог поделать. В голосе его уже звучало отчаянье. Ну ничего. У Кляйна все всегда разложено по полочкам. Он так справляется со стрессом. Складывает разные кусочки жизни в разные отделения и не смешивает их. Если Кляйн говорит, что будет играть в теннис, значит, он уже вошел в соответствующий режим и отвлекаться не собирается. Сейчас самое время забыть о жене, оторваться с друзьями, повалять дурака и как следует пропотеть. А все остальное, в том числе и обида Триш на Когана, надежно заперто в другом ящике комода. Коган снова поворачивается к пятому корту. Лиза и тренер собирают мячики для следующей игры. Кляйн, выполнявший наклоны, выпрямляется и замечает, куда — а вернее, на кого — смотрит Коган. — Опа, — говорит Кляйн. — Ты гляди, какая рыбка! — Он делает несколько шагов вперед, стараясь разглядеть девушку. — Это кто? — Это Ринхарта. — Чего, правда, что ли? Та самая, которую он прячет ото всех? Боится, что она утечет? — По-моему, он только и делает, что на нее жалуется. Значит, она ему нравится. — Как думаешь, сколько ей? — А что? — Ты представляешь, я разучился различать. Вот если б она мне сказала, что ей двадцать два, — я бы ей так и поверил. И если бы сказала, что тридцать, — тоже. Кошмар какой, скажи? Я теперь только в десятилетиях ориентируюсь. У меня отец был такой же. — А сколько ты хочешь, чтобы ей было? — В смысле? — Представь, что она доступна. Сколько ты хочешь, чтобы ей было? Какой, по-твоему, самый лучший возраст? — А если я отвечу правильно, она мне достанется? — Это ты с Носорожищем договаривайся. Я тут ни при чем. Кляйн улыбается. Он любит абстрактные вопросы. Чем абстрактнее, тем лучше. — Мне всегда нравилось число двадцать один, — говорит он. — Старший курс. Хороший год. Если подумать, я тогда в последний раз в своей жизни встречался с девочкой, которой был двадцать один год. Кляйн рассказывал, что они с Триш познакомились в двадцать два, хотя ухаживать за ней он начал, когда ей было двадцать четыре. — Ей, — Коган кивает на пятый корт, — скорее всего, столько и есть. Лет двадцать пять. — Чем занимается? — спрашивает Кляйн. — Продает абонементы в круглосуточный спортивный клуб. — Я б, наверное, так не смог. — Как? Абонементы продавать? — Нет. Как Ринхарт. Я бы ее сюда не привел. — Да не такая уж она и юная. Если присмотреться, на ярком свету вид у нее довольно посявканный. — Не знаю, — говорит Кляйн. — Я бы постеснялся. — В этом вся прелесть Носорожища. Он себе такой имидж выработал, что теперь можно вообще ничего не стесняться. Наоборот, все были бы разочарованы, если бы он приперся с образованной интеллигентной женщиной. В этом часть его обаяния. — А ты? — Что — я? — Ты какой имидж вырабатываешь? — В голосе Кляйна вдруг звучит некоторая враждебность. — Я, знаешь ли, стараюсь по молоденьким ударять. Пока внешность позволяет и за соседним столиком не гадают, отец ты или «папик». Чем старше становишься, тем меньше у тебя шансов. — Это точно, — вздыхает Кляйн. — Но в целом я с тобой согласен: за последние года два у меня сформировалась репутация и я с ней не боролся, — следовательно, я выработал свой имидж. Кляйн поднимает бровь. — Слушай, я же не отпираюсь. В моей койке много женщин перебывало. Во всяком случае, много с точки зрения женатых друзей. Но я ведь не нарочно. Просто так получается. Я не планировал стать бабником. — Но ты же пытался взять себя в руки, когда ходил на свидание с подругой Триш? — Ничего я не пытался. Это ее и расстроило. — Ты ее не трахнул. — Пока нет. Кляйн хохочет: — То есть ты думаешь, что после всего случившегося у тебя еще есть шанс? — Ну, мы же не дети. Я, конечно, понимаю, вы с Триш уже давно позабыли, каково это — жить одному, но мы же взрослые люди! Мы же знаем, что с возрастом с человеком черт-те что происходит. Начинаешь думать, как же это все сложилось. Сидишь в автобусе и пережевываешь, копаешься сам в себе. Лежишь на дорогой кровати и дорогих простынях, смотришь сериал, а в перерывах на рекламу пытаешься представить свое будущее. Вчера тебе казалось, что ты ни за что такого не сделаешь. А сегодня думаешь — а чего бы и нет? Никто не умер. Машина никого не переехала. Раком никто не болен. Так чего париться-то? Кляйн молчит. Просто слышно, как у него в мозгу колесики крутятся, переваривая и анализируя полученную информацию. Ну не может Кляйн увидеть всю картину сразу и не разложить ее на составные части. Нет, он обязательно все сломает и посмотрит, из чего оно сделано. А потом ненужные детали отложит, а нужные пустит в дело. — Ага, — говорит Кляйн. — Я понял. Так что, ты ей позвонишь или будешь ждать, пока она сама проклюнется? * * * Джим ведет Мэддена на третий этаж. — Как она была одета? Да я и не помню, честно говоря, — вполголоса рассказывает парень. — Точно не как моя сестрица. Но как-то красиво. И макияж. Я не ожидал. Кажется, на ней была черная юбка до колен и цветастая рубашка, с трудом припоминает Джим. — Она сильно напилась? — Инспектор тоже старается говорить тихо. — Да вроде несильно. Такого, чтоб спотыкаться и двух слов не связать, нет, такого не было. — Но она была пьяна? — Да. — Как думаешь, сколько она выпила? — Не знаю. Но, по-моему, немного. Точно ничего крепкого. Может, пару кружек пунша, ну еще, наверное, пивом заполировала. — Это немного? — За четыре часа? По-моему, нет. — И ты, значит, повел ее в туалет на третий этаж, потому что на втором была очередь? — Не, очереди не было. Просто все кабинки были заняты. Так она сказала. Я ж не проверял. Инспектор останавливается на верхней площадке и листает блокнот. Наверное, хочет дух перевести, решает Джим. Из ванной выходит симпатичный парень в футболке и семейных трусах. Том Радински. — О, Пенек! Здорово, — хрипло бормочет он.