— А можно я на компьютере поиграю? — А ты уже завтракала? — Ага. — Точно? — Спроси у мамы. Мэдден смотрит на часы. Четверть девятого. — Давай через десять минут, ладно? Папа еще поработает. А потом ты поиграешь. Только недолго, полчасика. Тебе пора в церковь собираться. — Не, я на следующий уровень за полчаса не перейду, — вздыхает девочка. — Еще как перейдешь. — В прошлый раз я не успела. — Ничего не знаю. Я тут ни при чем. — А нельзя в церковь попозже сходить? — Чем дольше ты будешь папу отвлекать, тем меньше времени останется на игру. Минуту ты уже потеряла. Она спрыгивает с колен: — Так нечестно! Что ж ты сразу не сказал? Мэдден смотрит на часы. Двадцать девять минут. — Вредина! — Она выбегает из комнаты. 9 Танец трех шариков 10 ноября 2006 года, 6.57 Когану нужно было делать обход, и первой он решил осмотреть девушку. В принципе, обход можно было свалить на рядовых врачей, на Кима например, но Коган предпочитал, если находился в клинике, все делать сам. Он навещал своих пациентов дважды в день — утром и после обеда. Еще Когану надо было осмотреть О’Двайера, здоровенного мужика, которого в баре боднул в спину стул, и бедняга чуть не лишился почки. И Санчеса — этому приятель прострелил ногу, поскольку они «не сошлись во мнении по денежному вопросу». Пуля прошла в опасной близости от мошонки. И Харта, мастера на все руки, который как-то вечером свалился с крыши собственного дома. И Трейнора, веб-программиста, придумавшего какой-то супер-пупер сайт. Этот неблагодарный говнюк упал с мотоцикла второй раз за два года. Когда его привезла «скорая», Коган даже не узнал Трейнора, настолько тот был искалечен. Три хирурга оперировали поганца двенадцать часов и заново собрали его по кусочкам. Через несколько часов Трейнор очнулся в реанимации, и только тут Коган осознал, что знает этого парня. — Слушай, это не тебя пару лет назад я сшивал после аварии? — спросил Тед. — Дежа-вю у тебя, док! — ответил двадцатипятилетний сопляк, рассказывавший всем сестрам, что он стоит десять миллионов долларов. — Бля буду, дежа-вю! Вторая авария его, похоже, тоже ничему не научила, никакой благодарности к спасителю он по-прежнему не испытывал. Тед давно зарекся с ним пререкаться, но тут все-таки не удержался. — Слушай, если ты всерьез решил регулярно падать с мотоцикла, так хоть деньги за это бери. Застрахуйся от переломов и живи на выплаты. — Это ты, типа, пошутил? — Нет, это я тебе вежливо намекаю, что мотоцикл пора на время поставить в гараж. На очень продолжительное время. Навсегда. Как-то у тебя с ним не складывается. — Тебе деньги платят, чтоб ты советы давал? — Я на общественных началах. — Вот и не страдай херней, занимайся своим делом. А я — своим. — Это что же у тебя за дело, интересно? — Свалить отсюда на хрен! — В таком деле я бы и сам поучаствовал. Шепни мне, если там еще место будет. Акции-то выдают? — Если бы не давали, меня бы там не было. Обход шел своим чередом. Коган осматривал своих пациентов. После выписки он еще встретится с ними пару раз, проверит, что все пришитое не отвалилось, и передаст их терапевтам или более узким специалистам. Теперь надо осмотреть пациентов, которых он оперировал вне травматологического отделения. Четыре дня в неделю Коган оперировал в травме, и, кроме этого, он еще работал с пациентами в отделении торакальной (то есть легочной) хирургии. Во многих больницах хирургам-травматологам, оперирующим в других отделениях, платили отдельно за каждую проведенную операцию, и врачи таким образом подрабатывали. В Парквью Когану платили фиксированную зарплату, поэтому прямой выгоды от таких пациентов он не имел. Однако ему было важно не утратить навыков, а заодно заработать репутацию во всей больнице, а не только в травме, и создать о себе благоприятное впечатление у начальства. Увольняться Коган пока не собирался, но понимал, что когда-нибудь захочется сменить место работы, а чтобы иметь возможность выбирать, ему понадобятся хорошие рекомендации. Иногда Коган сомневался, стоит ли так надрываться. В конце дежурства, когда он валился с ног, хотелось вообще уйти из профессии. Если становилось совсем тяжко, Тед сам себе прописывал отпуск. Однако последние года полтора работать ему было все менее и менее интересно. Даже после того как Коган увеличил дозу до целого месяца отдыха, старая депрессия навалилась на него уже через несколько дней после возвращения. Тед старался не обращать внимания на дурацкие мелочи вроде этого мелкого засранца, который зарабатывал больше него. Или на геморрой миссис Эллен Рихтер. Но ничего не получалось. Миссис Рихтер была первой из трех пациенток легочного онкологического отделения, которых Когану нужно было осмотреть во время обхода. Ей было шестьдесят пять, и Коган пару дней назад удалил ей опухоль, а заодно и треть правого легкого. Прогноз был благоприятный. Лет пять она еще проживет. Однако этим утром у нее обнаружился геморрой. Теперь у миссис Рихтер болело и сверху, и снизу, и она желала знать, может ли Коган что-нибудь с этим поделать. Просила, чтобы он ее снова прооперировал. Прямо-таки требовала даже. — Неужели нельзя как-нибудь… лазером? Вот это Когана доставало больше всего. Ей бы радоваться, ведь она выжила во время операции. Опасной для жизни операции. Ей опухоль из легких удалили. Может, Коган ее и не вылечил окончательно, но помог — это точно. Могла бы хоть какую-то благодарность испытать. Так нет же, семь утра, а она требует, чтобы он бежал оперировать ее геморрой. — Я понимаю, какие неудобства это доставляет вам, миссис Рихтер, — говорил Коган. — Но поверьте мне. Операция вам сейчас не нужна. Нам с вами сейчас нужно всеми силами постараться избежать операции. Давайте я вам лучше мазь выпишу. — Мне мазь не помогает. — Значит, попробуем другую. Скажите лучше, как у вас с шариками. Получается? Он имел в виду спирометр, прибор для измерения объема выдоха, лежащий на прикроватном столике пациентки. Сквозь прозрачный пластиковый корпус были видны три шарика, которые, если сильно подуть в трубку, поднимались вверх. — Ну-ка, покажите мне, как вы выдыхаете, — попросил Тед. Миссис Рихтер взяла спирометр и дунула в него изо всех сил. Один шарик поднялся только до середины коробочки, два других вообще остались на месте. — Ну что ж, — сказал Коган, — уже лучше, чем вчера. Ей надо дышать в эту коробочку по пятнадцать минут каждый час, напомнил он миссис Рихтер. Нужно увеличить объем легких и постараться избежать инфекции. — Я к вам зайду после обеда, и чтобы шарики у вас к тому времени уже танцевали. — Знаете, как это трудно?! — Знаю. Но зато сколько будет радости, когда у вас получится. Вот увидите, вам понравится. Следующей была пятидесятилетняя Гриер, особа мнительная и постоянно к себе прислушивающаяся. — Знаете, ощущения такие же, как тогда; помните, вы доктора Файна привели ко мне на консультацию? — сказала она, описывая боли в груди. — Все время температура 38, только вчера и позавчера вечером не поднималась. И соски набухли, я их постоянно чувствую. Может, это инфекция? Вопреки больничным правилам, на ней была собственная пижама, довольно тонкая и расстегнутая почти до пупа. Наверное, миссис Гриер ее не застегивала, чтобы легче было постоянно демонстрировать грудь. Накануне Коган осматривал сорокадвухлетнюю пациентку, которую швырнуло на руль во время аварии. Вот эта ужасно стеснялась и врача, и сестер. Миссис Гриер не стеснялась никого. Вчерашняя жертва аварии получила множественные ушибы, даже сердце пострадало. Бюст у нее был весьма внушительный, и выставлять его напоказ ей было неприятно. Коган сразу напрягся. Он и так старался никаких подозрительных сигналов при осмотре пациенток не подавать, а с некоторыми из них вел себя особенно осторожно. Коган непременно брал с собой медсестру или женщину-врача. Он беспокоился не только за своих пациенток, но и за себя. Если больная напишет жалобу, у него хотя бы будет свидетель женского пола. Коган работал в Парквью уже два года, и за это время уже два врача вылетели с работы за «фривольный», с точки зрения пациенток, осмотр. Тед не стал прикасаться к Гриер. — Вы ведь вчера какие-то болеутоляющие пили? А сегодня? Не стали? — Вечером принимала, да. Но знаете, если не считать боли в груди, я себя хорошо чувствую. И шарики у меня танцуют. Все три. — Правда? Ну-ка, покажите. Она взяла спирометр со стола и выдохнула. — Здорово! — похвалил Тед. — А вон в той палате лежит женщина, которая еле-еле один шарик поднимает. — Так ведь я тоже решила, что вы с ума сошли, когда вы мне его только дали. — Ну вот и отлично. Я скоро вернусь. Последняя пациентка была самая тяжелая и самая молодая. Всего тридцать шесть. Эмигрантка из Сальвадора. Трое детей. Коган очень расстраивался из-за нее, потому что знал, что она точно «пойдет на препараты». То есть скоро умрет. Когану ужасно не понравилось это выражение, когда он его впервые услышал, но за годы работы привык. Лучше так, чем говорить про смерть.