С царственным видом, ни разу не обернувшись, Леди Ди ушла от меня, подрагивая всем своим позвоночником, и судорога, проходившая от холки до хвоста, показывала, как же она возмущена моим поведением. День пролетел бестолково и незаметно. Я играла в образцово-показательную хозяйку (правда, непонятно – для кого?). И к вечеру, измученная уборкой, с мазохистским упорством, достойным лучшего применения, я протерла тряпкой все предметы, добралась до каждого уголка квартиры и перестирала кучу белья, – я вдруг поняла, что страшно устала, настроение стало еще хуже, чем утром, и вообще я все делаю неправильно и зря. Муж так и не позвонил. Ни разу. Хотя обычно он звонил и говорил: «Все в порядке. Разговаривать долго не могу. Дела. Но ты не беспокойся – я цел и здоров. И тебе желаю того же». Несколько раз моя рука тянулась к телефону, но потом возвращалась к исходному положению. Я не могла переломить свою гордость и позвонить первой. Ну никак не могла. Хотя понимала, что это глупо. Но пересилить свой характер не получалось. Я легла спать, но сна не было ни в одном глазу, и я прибегла к испытанному средству – рюмочке коньяка. Когда Дымчатый отсутствовал или его долго не было, я начинала нервничать и тогда доставала заветный бутылек, выпивала рюмочку, а перед приходом мужа тщательно чистила зубы или жевала кружок лимона, чтобы вытравить запах. Сейчас можно было этого не опасаться, и я, выпив рюмку, почувствовала, что меня опять тянет плакать. В постели я поплакала, зарывшись в подушку, и так незаметно уснула, проклиная себя, Дымчатого и наши непримиримо-взрывные характеры. Проснулась я от телефонного звонка. Я засекла слабое треньканье телефона сквозь сон и, резко подняв голову от подушки, прислушалась. Через несколько секунд сомнения окончательно рассеялись, и я, откинув одеяло, побежала на кухню. Радиотрубка стояла там же на подзарядке. – Алло! – сорвала я трубку телефона. – Алло! Ничего не было слышно, и я уже собиралась нажать на отбой, как услышала знакомое: – Инна! – голос был слаб, и слышно его было едва-едва. – Володя? – переспросила я. Похоже, что муж здорово где-то повеселился и теперь звонил мне в нетрезвом состоянии, как это иногда бывало. Он звонил и болтал всякие глупости или признавался в любви. Как будто бы такие слова можно сказать, только когда море по колено и терять нечего. А в остальное время – негласный запрет и никаких муси-пуси, словно это – проявление слабости и бесхарактерности. – Инна! Я здорово свалял дурака. Я ошибся… – И снова молчание. – Да! – уже раздраженно сказала я. Но на том конце раздались частые гудки. Я в недоумении повертела трубку и положила ее на рычаг. Муж был в командировке. В Питере. И позвонил мне после очередного сабантуя или фуршета, как это частенько бывало, когда он сообщал дурашливым тоном, что «он перебрал и чувствует себя отвратно» или «Инна, ты там спишь, а я – здесь в холодной одинокой постели», при этом делались многозначительные паузы и явно намекалось, что он там не один, и постель его не холодная… Он любил меня подразнить, довести до белого каления, а потом сказать «ну я пошутил, тебе уже сказать ничего нельзя». И за это я злилась на него еще больше. Но иногда я слышала и другое: «Инка, я тебя люблю и любил всегда. Инка, что бы ни говорили про меня, ты моя единственная женщина. Инка!» В такие минуты в его голосе звенел накал, и я скептически улыбалась, хотя в носу щипало, и я крепилась изо всех сил, чтобы не заплакать и не показать перед ним свою слабость. Слабых людей Володя не любил, они вызывали в нем чувство брезгливости. Я знала это и всегда держала марку сильной женщины. Но когда я слышала: «Инка – ты лучшее, что у меня есть в этой жизни!», мне хотелось рыдать во весь голос, потому что в обычной жизни и в обычном состоянии я таких слов не слышала от него. Никогда. Я провела рукой по спутанным волосам; сон уже слетел. Машинально я посмотрела на часы. Три часа ночи. Хорошо же он перебрал, раз позвонил в такое время… а вдруг с ним что-то случилось: уж больно жалостливый был голос и не похожий на обычный бодро-победительный тон моего мужа. Надо бы связаться с Питером и все выяснить. Но время позднее и неподходящее. Хотя почему бы и нет? Раз он позвонил сам. Я взяла из сумки в коридоре сотовый и набрала номер мужа. Там раздались гудки, а потом – щелчок, и я услышала: «Абонент временно недоступен». Что за черт! Я прошла в комнату и с раздражением бросила мобильный на кровать, затем пошла в кухню – заварить чай. Леди Ди проснулась и запрыгнула на подоконник, смотря на меня своими голубыми глазами. – Ди! – позвала я ее. – Иди сюда. – Но она проигнорировала меня и по-прежнему сидела на подоконнике, как застывшая египетская статуэтка. – Ди! Как же мне хреново. Я провела рукой по волосам и нахмурилась. Мне не нравился этот звонок, не нравился этот тон. Хотя от Дымчатого можно было ожидать всего, но это было не в его духе – позвонить и пожаловаться. Вот подколоть, уязвить, поддеть, размазать по стенке, это – пожалуйста. Это в любой момент, здесь даже не требовалось никаких предварительных расшаркиваний. Здесь мой муж был, как пионер – всегда готов. Леди Ди запрыгнула в раковину. Она хотела пить. Кошка терпеть не могла воду в мисочке и признавала только свежую – из-под крана. Я открыла кран; вода полилась тоненькой струйкой, и Диана принялась жадно лакать ее, высовывая маленький розовый язычок. Включив электрический чайник, я села на табуретку и обхватила себя руками: меня знобило. – Дашка! – громким шепотом сказала я. – Мне кажется, что-то случилось. Утро выдалось беспросветно-серое. Февраль – не лучший месяц. Он наваливается усталостью и депрессией, отупением от долгой зимы и тяжелого неба, которое давит на тебя так, словно ты находишься в длинном туннеле, где нет никакого просвета и у тебя нет ни малейшего шанса выбраться из него. Я не любила зиму, не любила февраль и буквально считала дни до весны и лета. По-настоящему весна для меня начиналась в мае, когда воздух был уж по-летнему ясен и сух и не пах сыростью, как в марте. И каждый раз для меня было главным пережить еще одну долгую зиму и дождаться лета. И когда рядом не было Дымчатого, все это переживалось, точнее, проживалось, намного, намного трудней… Как только я встала, раздался телефонный звонок. События прошедшей ночи моментально промелькнули в голове, и я подумала: Володя! Он звонит, чтобы извиниться за вчерашнее и сказать что-то типа: «Малыш! Я немного перебрал, не обращай на это внимания! Как твои дела? Скоро приеду. Жди». Но звонил не Дымчатый. Звонили из фирмы «Омега-плюс», которая занималась проведением Интернета в нашем районе. Они звонили уже несколько раз, предлагая свои услуги. Каждый раз я говорила: спасибо – не надо, Интернет у нас уже есть, они слушали меня вежливо-внимательно и каждый раз просили записать телефон и прибавляли: подумайте, пожалуйста, над нашим предложением, мы будем рады видеть вас в числе наших клиентов. – Я, кажется, вам уже говорила, Интернет у нас уже есть. И ваши услуги мне не нужны, – говорила я, четко выговаривая слова, как будто бы на том конце могли меня неправильно понять. – Да-да, – привычно прощебетала девушка в трубке. На секунду я представила ее: лет двадцать, птичья головка, остренькие черты лица, сидит, как воробей на жердочке, и предлагает людям свои услуги. Даже если они им и не нужны. – Я вас прошу! – заорала я. Больше мне не звони-те-е-е-е. Я подам на вас в суд! На том конце возникло молчание. Наверное, я была первым клиентом, пригрозившим судом. Воробей свалился с ветки, подумала я, и находится в коме. Я первой положила трубку и сделала глубокий вздох. Инна, успокойся, сказала я себе. Я тебя умоляю. Я снова набрала номер мужа. Он не отвечал. Внутри меня рождалась паника: она росла, как на дрожжах, и готова была уже поглотить меня целиком. Дымчатый не в командировке. Он – исчез! Оставалось одно – звонить в офис. Там-то уж мне скажут, где он и что с ним. Кира Андреевна, бессменная секретарша Володиной фирмы, в течение вот уже пятнадцати лет была в курсе всех дел. Я не часто бывала у Володи на работе; он запрещал мне вмешиваться в свои дела, светиться в офисе… Но я иногда бывала на вечеринках, где чувствовала себя ужасно чужой, но старалась влиться в общую струю и поддержать веселье. Это были корпоративные праздники, на которых все сотрудники бывали с семьями. Приходилось одевать вечерние платья, что я терпеть не могла. Моей привычной одеждой были джинсы и джемпера. Или джинсы и футболки – летом. На этих празднествах неизменно предводительствовали мой муж и Марк Калмановский, второе лицо фирмы: весельчак, балагур, носивший статус вечного холостяка после своего развода, cостоявшегося семь лет назад. Его жена с дочерью уехали в Америку, и Марк поклялся больше никогда не вступать в брак, о чем со смехом поведал мне Дымчатый. Он говорит, что это – ловушка для настоящего мужчины: вся эта несвобода, обязательства, истерики, cкука… Ты тоже так считаешь, прервала я его. О чем ты, сразу замкнулся муж, я говорил о Марке. А я спрашиваю о тебе. Конечно, я так не думаю. Иначе бы не женился… Разговор был прекращен. Но неприятный осадок остался; он был, как легкая нерастворимая взвесь, которая лежит на дне стакана; но стоит взбаламутить жидкость, и она поднимается вверх… Марка я не любила. Он меня – тоже. Он относился ко мне с внешней почтительностью, за которой скрывались насмешливость и небрежность. Наверняка Марк был в курсе всех шашней Дымчатого. Я подозревала, что между ними было негласное соперничество. Кто кого переплюнет. Это были два приятеля, связанные общим досугом, – мальчишниками по пятницам, женщинами на одну ночь и долгоиграющими любовницами; это были двое мужчин, любивших хорошую выпивку, веселые анекдоты, легкое отношение к жизни, при котором кажется, что все плохое может случиться с кем-то, но только не с тобой. Они и по жизни шагали легко, перепрыгивая через препятствия, не обращая ни на кого и ни на что внимания, руководствуясь исключительно собственной выгодой и расчетом. Часто, особенно в последнее время, я думала, что являюсь для мужа надоевшим балластом. Типичным чемоданом без ручки – нести неудобно, выкинуть жалко. И что достаточно какого-то толчка или случая, и наш брак рухнет, как колосс на глиняных ногах – такой солидный внешне и абсолютно трухлявый внутри. Есть браки, где связующим звеном служит секс: пусть и по-супружески надоевший, но тем не менее – спокойно-стабильный, незыблемый, как тапочки на своем месте или борщ по выходным. Но у нас не было и этого. Или почти не было. Секс, как обмелевшая речушка, постепенно сходил на нет. Когда я, лежа в постели, прижималась к Дымчатому и протягивала к нему руки, он обычно улыбался, трепал меня по волосам и говорил своим неподражаемым хриплым голосом: «Малыш, я так устал. Давай в другой раз…» Его любимый жест, который все больше меня раздражал: так гладят собаку или кошку в надежде, что она скорее отвяжется. Он поворачивался ко мне спиной и мгновенно засыпал. А я еще долго лежала и смотрела на его спину, которую я ненавидела в эту минуту – такую холодно-равнодушную спину. И поэтому иногда я бунтовала: огрызалась, когда он просил меня скорее дать ему ужин, или отказывалась идти на вечеринку в платье; напяливала свои старые джинсы и невзрачный свитер и шла в таком виде. Он скрипел зубами, но терпел. Ему не хотелось семейного скандала. Я уже давно поняла, что мой муж больше всего на свете ненавидит скандалы и выяснения отношений. Он лучше промолчит, проглотит, но не выйдет из себя и не выплеснет накопившиеся эмоции. Хотя наша последняя ссора доказывала обратное. Но здесь мы оба хватанули через край. И вот теперь мне надо было идти в офис, к Кире Андреевне, которая ко мне относилась вежливо-равнодушно, с едва уловимой сниcходи– тельностью, как и все сотрудники в офисе, которые считали, что я окрутила «такого красивого мужика» и теперь он мается со мной, белесой дылдой, не получая от брака никакого удовольствия. У нас и детей-то нет. Я читала такие мысли в глазах сотрудников и внутренне съеживалась, а внешне – распрямляла спину и поднимала вверх подбородок. В такие минуты муж называл меня германской девой-воительницей и еще «валькирией». Я действительно была похожа на шведку или немку: светлые, почти белые волосы, матово-белая кожа, cветло-зеленые глаза; лицо четкой лепки: нос немного великоват, губы тоже четкие, изогнутые, на теле ни грамма жира, фигура скорее мальчишеская: ни округлых бедер, ни пышной груди, ни выраженной талии. Спортивная аскетичная фигура. Я выпила вторую чашку кофе: черного, как деготь, и накормила Леди Ди. Потом оделась, причесала волосы и посмотрела на себя в зеркало. Бледное лицо, под глазами – синие тени. Я потерла их руками. Теперь под глазами стала видна краснота. Я замазала круги тональным кремом – стало лучше. Кошка вертелась под ногами. Я стянула с вешалки куртку и намотала в два слоя шарф. Толстый шарф грубой вязки. Я сама связала его: это был мой любимый шарф – трехцветный, яркий. Розово-сине-бирюзовый. Триколор, называл его Дымчатый. В довершение я одела ботинки на толстой подошве. Дымчатый часто предлагал мне купить шубу или полушубок и сапоги на каблуке, но я отказывалась. – Почему ты ходишь, как пугало, – иногда сердился он. – Потому что мне так нравится. – А мне – нет. – В шубе я буду выглядеть нелепо. – Ты же не пробовала? – И не хочу, – огрызалась я. – Странная женщина, – бормотал Володя, пожимая плечами. – Все бабы клянчат у мужиков шубы, а тебе подавай облезлую куртку. Я молчала. Дело было в том, что однажды я померила шубу. Зрелище вышло жалкое: шуба была сама по себе, я – сама по себе. Вроде селедки с сахаром. Может быть, кому-то и нравится, а мне – нет. Я замоталась в шарф и, схватив в последний момент большую черную сумку, вышла из квартиры. Ди метнулась к двери, но я ловко захлопнула ее перед самым носом кошки. На улице ветер ударил мне в лицо снегом. Мело уже с утра. Сейчас порывы ветра усилились, и я шла до гаража вприпрыжку, часто поворачиваясь к ветру спиной. Черный джип завелся не сразу, я сидела и ждала. Чтобы не терять времени, я снова позвонила мужу. Но «абонент был недоступен». У меня был постоянный пропуск. Я показала его охраннику, и он кивнул, пропуская меня. Приемная Володи находилась на втором этаже. Я шла по ковролину в грубых башмаках и ощущала, как я не соответствую этому месту: по коридору должны порхать девушки на тонких каблучках-шпильках или женщины в изящных туфлях. Когда я распахнула дверь в приемную, Кира Андреевна, оторвавшись от компьютера, посмотрела на меня и не сразу сообразила: кто перед ней. Но через секунду в глазах мелькнуло узнавание, и она механически улыбнулась. – Здравствуйте, Инна Викторовна! – Добрый день! – пробормотала я. Шарф по-прежнему был обмотан вокруг шеи и кололся, а с ботинок капала вода, но я стояла и смотрела на нее, пока она, спохватившись, не сказала: – Раздевайтесь, пожалуйста. Вешалка в углу.