Он писал о том, что знал не понаслышке: в его произведениях полным-полно алкоголиков из низов общества. В пьесе «Разносчик льда грядет» (1939) Джимми, персонаж, вечно глушащий виски, заявляет: «Я с юных лет понял, что жизнь страшит меня, когда я трезв». Драчливый романист Норман Мейлер не имел привычки слишком уж распространяться об алкоголе, но все знали, что он неутомимый выпивоха. Он любил бурбон, а вот скотч не признавал: «Я американский писатель, потому и пью бурбон – американский напиток… В этом-то и разница между великим писателем и тем, кто им никогда не станет: первый понимает, чем скотч отличается от бурбона». Для Хантера Томпсона, «гонзо-журналиста»[27] и автора романа «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» (1972), искусственное изменение сознания было, можно сказать, образом жизни: обычная выпивка, марихуана, ЛСД, амилнитрит, кокаин, эфир, мескалин. Но, подобно Твену, он очень ценил и бурбон, и скотч: под Wild Turkey он писал, под Chivas Regal читал утренние газеты и именовал Chivas со льдом своим «рожком мороженого». Вот совет Томпсона начинающим любителям вечеринок: «Не ложитесь допоздна, веселитесь, пейте виски, гоняйте на машине по пустым улицам, думая лишь об одном – как бы влюбиться, да чтоб вас еще при этом не арестовали… Res ipsa loquitur[28]. Пускай царствуют хорошие времена». Самое непростое спиртное на земле На протяжении всей письменной истории человечества виски упорно сохраняет популярность среди крепких напитков, оставаясь неуязвимым для капризов переменчивой алкогольной моды. В отличие от виски, «чистое спиртное» вроде водки и джина не дозревает в бутылке, а ведь это является необходимой предпосылкой для нирваны обонятельных и вкусовых рецепторов. Качество и количество предлагаемых сегодня сортов виски ошеломляет. Страны, традиционно считавшиеся его главными производителями, уже не могут с уверенностью утверждать, что делают «лучшее виски в мире». Трудно представить, что сказал бы Роберт Бёрнс о современных японских односолодовых, которые постоянно обходят своих шотландских соперников во время дегустаций вслепую. Пожалуй, лучше всех секрет притягательности этого напитка сформулировал Джордж Бернард Шоу (в общем-то, не большой поклонник спиртного): «Виски – это солнечный свет, воплотившийся в жидкости». Глава 4. Джин Один бокал мартини – в самый раз, два – слишком много, три – недостаточно. Джеймс Тёрбер, из статьи в журнале Time (1960) Похоже, джин породил больше литературного вдохновения, чем какой-либо другой жидкий продукт перегонки (кроме виски, конечно). Сегодня он считается вполне респектабельным и цивилизованным напитком, но так было не всегда. В XVIII в. моралисты георгианской Англии полагали его бичом общества. Но в начале XIX в., с появлением в Лондоне коктейлей («питейных смесей»), джин стал постепенно избавляться от репутации презренного пойла социальных низов. В США сухой закон парадоксальным образом подстегнул «ревущие двадцатые» – насквозь проспиртованную эпоху флэпперов[29], джаза и стиля ар-деко, явившуюся после окончания Первой мировой. В это гламурное десятилетие жизнь писательская и жизнь питейная мощно сплелись, породив недолгий «золотой век» для неумеренно пьющих сочинителей. И заметной частью этой эпохи стал джин. Голландская отвага Характерный смолистый аромат и вкус джину придают ягоды можжевельника обыкновенного (Juniperus communis). Происхождение напитка туманно, однако не исключено, что он возник в XVI в. в Нидерландах. Женевер, голландский прародитель современного джина, вначале продавался в аптеках: его использовали для лечения самых разных недугов, в том числе подагры и камней в желчном пузыре. Британские солдаты, участвовавшие в Тридцатилетней войне (1618–1648), прозвали этот напиток «голландская отвага»: им давали женевер, чтобы они могли согреться в холодную погоду и успокоить нервы перед сражением. Голландец Вильгельм Оранский, захвативший британский престол в 1689 г., на протяжении своего царствования запрещал ввоз в страну бренди из Франции, главного врага тогдашней Англии. Такая политика широко распахнула ворота для голландских винокуров, и те вскоре начали целыми кораблями доставлять в страну женевер, перевозя очередную партию сразу же после того, как успевали ее произвести. Как Лондон помешался на джине Производство джина обходилось сравнительно недорого, к тому же пить его было безопаснее, чем тогдашнюю лондонскую воду, кишащую болезнетворными бактериями. Неудивительно, что напиток стал таким модным в Британии начала XVIII в. Этот период называют джиновой лихорадкой, или лондонской джиноманией: в ту пору на каждые четыре городских строения приходился один перегонный заводик. Власти пытались обуздать потребление напитка с помощью реформ. «Закон о джине» 1736 г. привел к уличным бунтам и разорению почтенных торговцев. Как и всегда в таких случаях, бутлегеры процветали. Зачастую они сбывали джин сомнительного качества (иногда добавляя туда для вкуса и аромата скипидар) с колоритными названиями вроде «Дамской отрады» или «Утешения рогоносца». Популярность джина среди бедняков способствовала ухудшению его репутации. Напиток окрестили «Материнской погибелью». Разрушительное действие, оказываемое им на низшие классы, убедительно показано на знаменитой сатирической гравюре Уильяма Хогарта «Переулок джина» (1751). Появление коктейлей («питейных смесей») в Лондоне конца XVIII в. помогло постепенно восстановить реноме джина. К 1823 г. «джин-твист» (горячая вода и джин, с добавлением сахара и лимонного сока) стал популярнейшим напитком британской столицы. В винном погребке Чарльза Диккенса, пившего вполне умеренно, имелись бренди, ром, виски, вино и джин. Он обожал сам ритуал приготовления вечернего стакана пунша из джина: невольно вспоминается мистер Микобер, персонаж «Дэвида Копперфильда». Почтенный G & T Джин с тоником (G & T) родился в XIX в. Британским военным, служившим в Индии, для профилактики малярии предписывалось ежедневно употреблять хинин (измельченную кору хинного дерева). Чтобы смягчить горечь порошка, офицеры стали растворять его в смеси сахара, газированной воды и лимонного сока. Вполне понятно, что вскоре всё это стали соединять с ежедневными солдатскими порциями джина. Как ни странно, сам термин «джин-тоник», похоже, впервые возник на страницах художественной литературы лишь в романе Пелема Гренвилла Вудхауса «Так держать, Дживс!» (1922). Эта комбинация и по сей день остается основой канонических коктейлей. Современный британский романист Лоуренс Осборн так описывает это классическое питье в своем язвительном путеводителе по исламскому миру «Мокрые и сухие» (2013): «Неотъемлемая часть напитка – приглушенная музыка кубиков льда и аромат, ласкающий нос, подобно запаху нагретой солнцем травы. Вы снова обретаете непринужденность. Это питье – словно холодная сталь, принявшая форму жидкости». Джон Чивер, «Чехов американских пригородов», также весьма активно потреблял джин с тоником, именуя Gilbey’s «материнским молоком». В 1953 г. в журнале New Yorker был опубликован его отчасти автобиографический рассказ «Джин, приносящий печали» – о ребенке, на котором не лучшим образом сказывается пьянство родителей.