То, что капитан Егоров придумал и сделал всего за два года, я осмыслить сразу не смог. Было крайне сложно, так сказать, мозгами охватить всю масштабность его проекта. Мне на это не одна неделя понадобилась – девочка Вера помогала поначалу. И когда она успела инструкции от «Егеря» получить? Про диктофон с наказом «Егеря» я только в самом конце войны узнал, но те документы, что капитан Егоров мне в самый последний момент передал, и те, что мы в Риге захватили, сразу определили направление моей работы и работы отдела, а несколько позже и всего управления полковника Малышева. Деньги, которые были на немецких счетах в южноамериканских и североамериканских банках, были не просто большими. Это были гигантские легальные суммы, которые сразу же начали вкладывать по предложению Малышева в различные проекты в Канаде и Америке. Теперь того голода, который был в нашем мире в сорок шестом и сорок седьмом годах в Советском Союзе, уже не будет. Не будет послевоенного экономического спада, и вообще очень много чего не будет. Уж мы постараемся, и ребята «Егеря» тоже. Отряд «Егеря», уже легализированный в Америке и Великобритании, принялся частично осваивать в том числе и эти деньги. Проекты, которые запускались в этих странах, должны были со временем изменить расклад во всем мире, и руководили ими те самые люди, которых мой современник спас от жесточайшей смерти в сорок первом и сорок втором годах. Тогда, сразу после перехода, я еще не понимал, что все, кого мы видели своими глазами, учились у «Егеря» два долгих военных года. Учились истово, отказывая себе во многом, отрывая время от и так невеликого времени отдыха и сна. Учились всему, что знал капитан российского спецназа. Учились не только убивать, но и выживать в невероятно сложных условиях полной автономности своей жизни в окружении смертельно опасных врагов. Два тяжелейших года этой бесконечной войны. Эти пожилые мастера, врачи и юные мальчишки и девчонки научились выживать, побеждать и убивать всех, кто попадал к ним в прицел. И две необычайно красивые девочки капитана Егорова – не исключение, а скорее, основа этого жестокого, незыблемого для всего отряда правила. Они, Вера и все остальные бойцы отряда прошли жесточайшую школу «Егеря» и этой проклятой войны. И выжили. Там, на захваченном нами немецком аэродроме, «Егерь» отдал мне все свои долгоиграющие заначки. Это были не только документы на недвижимость и различные вклады в Великобритании, Америке и Канаде, которые он захватил зимой сорок первого года, но и свои личные бриллианты, сапфиры, изумруды и рубины. Серьезные драгоценности – это без всякого сомнения. Целое состояние. И куда их вложить объяснил. Как чувствовал капитан Егоров, что он в этой Норвегии навсегда останется. Это своим девчонкам Егоров мог лапшу на уши вешать, но я-то прекрасно знал, к чему такие «кавалерийские атаки» приводят. Вот и «Егерь» в свою последнюю атаку сходил. Хлопнул напоследок дверью, разнеся в кровавый фарш больше полутысячи гитлеровцев. Самолеты и аэродром в хлам превратились. Шесть торпедных катеров у немцев английские и американские пленные угнали. Они же недостроенный военный завод и концлагерь, рядом с ним находящийся, в труху стерли. Несколько поспешно собранных подразделений немцев те летчики и моряки, кто на берегу остался, в окрестных горах перебили, но потом их зажали и планомерно уничтожили. «Егерь» со своей личной группой пропали, как не было. Отвлекающая атака у группы «Егеря» удалась – документы и ценности в месте отлета даже не искали, а через двенадцать дней разведчики Зераха вывели группу Кима и «Хаски» на точку, откуда всех забрали самолеты. К тому времени надежда на то, что группа «Егеря» объявится, еще была. Со временем эта надежда развеялась, как утренний туман под жарким летним солнцем. За документы, что мы доставили, всем наград отсыпали, не жалея. Так у меня появился первый орден Боевого Красного Знамени. За задел «Егеря». Вломился он в эту жизнь как лом через сугроб и нас за собой притащил. Нам было уже намного проще. Обычных бытовых сложностей хватало, но задел «Егеря» в том и состоял, что поставил он себя наособицу, а не в общий со всеми строй, и каждому из нас порекомендовал вести себя так, как хотелось в самых смелых наших мечтах, – без тормозов и оглядки на прошлую жизнь. И не прогадал. Ушли в этот мир те, кто себя в той жизни не нашел, но собирался раскрыться здесь по полной программе. Раскрылись, конечно же, и сделали все, что запланировали вместе с «Егерем» еще на болоте, и даже с горкой, но… уже без капитана Егорова. По совокупности «Командиру» с «Рубиком», «Кубиком», «Чуком» и «Геком» за все, что они за лето сорок третьего наворотили, присвоили звание Героев Советского Союза. Посмертно. * * * Прилетели мы за линию фронта на захваченном у немцев самолете и сразу воткнулись в теплую встречу из оцепления бойцов спецполка НКВД и сотрудников СМЕРШ, попробовавших нас сразу же разоружить. Наивные «советские дети». Разоружить «Багги» с «Лето» да «Фею» с Таей, особенно когда они разоружаться не хотят, это затея не только безнадежная, но и крайне опасная. «Багги» со своим приятелем уложили вырвавшихся вперед шестерых оборзевших особистов, не напрягаясь – как на тренировке. Затем вперед вышли две маленькие девочки с револьверами с глушителями и посшибали со всех близ стоящих головные уборы, стреляя с двух рук. После этого обе девочки сделали ровно три шага вперед и протянули смершевцам свои детские ручки с зажатыми в них по такому случаю гранатами, объяснив, что, пока на аэродроме не появится Смирнов, к самолету посторонние подойдут только через их трупы. Проверять серьезность намерений девчонок никто не захотел, а Смирнов подошел уже через десяток минут. Я как бы и не сомневался, что это очередная смирновская проверка, но вида особенного не подал, а вот все бойцы «Егеря» моментально ощерились стволами. Даже старики, оказавшиеся умельцами с действительно платиновыми руками, повытягивали из карманов пистолеты. Это могло бы показаться безумием. Против нас стояло никак не меньше трех взводов серьезных бойцов, вооруженных автоматами и винтовками «СВТ», да и парочка пулеметов наверняка в кустах была заныкана, но, как я потом узнал, отношение к бойцам из отряда «Второго» было весьма специфическим. Как сказали бы в нашем мире – эксклюзивным. Этих юношей и девушек реально уважали. Ну, и нас с ними до кучи. Дальше все завертелось со скоростью лопастей вентилятора. Личный представитель Сталина дураком не был и, коротко переговорив со мной и только прочтя две страницы документов, что приехали с нами – немецкий язык он знал как бы не лучше русского, – моментально взбледнул с лица. Неверяще оглядев меня с ног до головы, Смирнов унесся в штаб полка звонить в Москву. В тот же миг я стал заместителем Смирнова и командиром всей нашей сводной группы. На охрану немецкого транспортника встали летчик, штурман, «Стрелок» и «Фея» с Таей. Причем «Фея» сразу взялась за снайперскую винтовку и буквально растворилась в высокой траве аэродрома, а Тае откуда-то притащили ее немецкий ручной пулемет, и она демонстративно разлеглась у лестницы в самолет, наведя ствол на группу «особистов», стоявшую на некотором расстоянии, от чего те рассосались в разные стороны быстрее ветра. В самолете у авиационных пулеметов угнездились отошедшие от нашего безумного полета мастера, хотя внешне не было заметно, что у пулеметов хоть кто-то есть. А у меня работы втрое прибавилось: организовать кормежку и кормить личный состав и пленных немцев, встречать врачей и медсестер и размещать в спешно поставленных палатках раненых, менять охрану и быть основным связующим звеном между всеми своими бойцами и опущенным на глазах у всего аэродрома подполковником СМЕРШ Гогридзе. Тем самым мутным типом, что попытался нас разоружить, а в результате полежавшим под ногами у озорника «Лето». Причем под ногами в буквальном смысле этого слова. Сидящий на ступеньке лестницы в самолет «Лето» сложил на местного наполеончика свои подставки и периодически прикладом автомата вваливал по почкам потеющему от возмущения подполковнику, пока Смирнов не подошел. Сопротивляться никто и не пытался. «Лето» с «Багги» в своих «горках», бронежилетах, касках с пуленепробиваемыми забралами и с не виданным никем оружием, обвешанные всяческими тактическими приблудами, выглядели, как мне потом сказал один из врачей, перевязывающих наших раненых, просто до жути страшно. На мне было навешано не меньше, и в глазах общавшегося со мной врача плескался животный ужас, который он и не стремился скрыть. Впрочем, как я узнал несколько позднее от того же врача, ужас его был скорее практическим. Вся медицинская бригада, включая медсестер, не без оснований считала, что, прикоснувшись к подобной государственной тайне, они могут стать позже уже не нужны – застращали их сотрудники СМЕРШ подписками совсем не по-детски. Опасались они напрасно – «Фея», неведомым образом узнав об этом, тут же доложила мне, а я достаточно серьезно наехал на Смирнова, и в результате все медики, что ухаживали за нашими ранеными, улетели с нами в Москву. В тот момент я мало чем отличался от «Лето» с «Багги». Единственное, чего на мне тогда не было, так это каски, но бандана и разрисованная разноцветными полосами мрачная рожа дружелюбия мне не добавляли. Свою каску мне пришлось на болоте оставить – тащить было лениво, загрузился я у старого друга моего отца так, что до болота едва дополз, а вот двужильные командиры разведгрупп даже штурмовые щиты до острова на болоте дотащили. При этом «Лето» разжился штурмовым щитом «Вант-ВМ» весом всего в двадцать четыре килограмма, а вот трехжильный «Багги» где-то оторвал шестой «забор» в полной комплектации. Впрочем, понятно, где – явно Малышев Александр Иванович посодействовал. Такие щиты пока только спецназ ФСБ использует. Хорошо, что любопытных от нас отгонять не пришлось. В нашем времени даже на хорошо охраняемый объект может пролезть пронырливый журналюга или салабонистый пацан со смартфоном. Здесь таким «просто любопытным» без долгих разговоров пулю выписывают – во внешнем оцеплении волкодавы стояли. Эти ребята не одну прифронтовую зачистку прошли – это по их повадкам да движениям было видно. Плененных «Егерем» немцев из самолета мы выпускали только в туалет, построенный мастерами в самые первые минуты после приземления. Нас же никуда не отпускали, а естественные надобности у более чем тридцати человек никуда после приземления не делись. Пехотные лопаты были у всех бойцов «Егеря», даже у девчонок. Быстренько выкопали пяток ям – гадить с немцами никто не захотел, а девчонкам сделали персональный. Срубили десяток березок на опушке – ходили туда всемером как на боевую операцию, но подполковнику СМЕРШ Гогридзе хватило одного унижения, и больше дурить он не пробовал. Да занавесили все это полевое строение немецкими парашютами, запасенными на аэродроме под Ригой. Немцам и раненым чуть позже поставили большие армейские палатки, но долго на аэродроме мы не просидели. Уже к концу следующего дня за всеми нами прилетели самолеты. * * * Мое участие в этой войне началось с заключенных, а точнее, с самого первого нашего разговора с Верховным[3]. Пришли мы к Сталину всем составом иномирцев, включая девочку Веру, через четыре дня после прилета в Москву. Наверное, это было простое любопытство Сталина, уже несколько раз общавшегося с Малышевым, – слишком революционными оказались наши предложения. Скорее всего, Верховному необходимо было глянуть в глаза людям, предлагающим все это. Составить, так сказать, собственное впечатление об этих прожектористах. Пришли мы все при полном параде. Парадную форму, разумеется, никто с собой не притащил, не на парад собирались, а на войну, но награды на «горки»[4] нацепили все. Сговорились предварительно, конечно же. И после разговора с Верховным так и не снимали. Разговор сразу зашел о наградах – больно «Мужик»[5] на царский орден смахивает. Тут Степаныч и выдал, что если возвращаться к истокам и вводить ордена Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого и Александра Невского, то надо возвращать статус «Георгия» и приравнивать его к «Славе»[6]. К тому же орденом Славы в нашей стране после войны никого не награждали, а «Георгий» до революции был действительно народной общевойсковой наградой – этим орденом награждали и солдат, и унтер-офицеров, и офицеров, и даже генералов с адмиралами. Память об ордене Святого Георгия даже в нашем веке сохранилась – его давали за исключительную храбрость на поле боя. К началу Великой Отечественной георгиевских кавалеров осталось не так уж и много, но уважение среди старшего поколения они вызывают нешуточное. Тот же Буденный Семен Михайлович, к примеру, – полный кавалер Георгиевского креста. Ему все степени не за печатание строевого шага на плацу выдали, а за действительную, исключительную храбрость, проявленную им в Первой мировой войне. Государству-то, по большому счету, все равно, а старшему поколению в радость. Так и появились в конце сорок третьего года в общем количестве новых наград ордена Святого Георгия и Мужества, приравненные к статусу солдатско-офицерских орденов. Снимать никто из нас своих «Мужиков» не захотел, а были они у всех, кроме старшего «Мишика», в быту Дронникова Михаила Алексеевича, и «Малыша» – его только «Отвагой» в свое время отметили. Причем обеими наградами награждала за заслуги перед Отечеством Русская православная церковь, и в народе ценились они как бы не выше наград государственных, так как давались обычно либо посмертно, либо по представлению служителей церкви, которых в дивизиях даже к концу войны можно было пересчитать по пальо́цам. Сталин пошел на это как-то легко. Ему с самого начала понравились само название боевого ордена Мужества и его внешний вид. К тому же церковь по-быстрому подсуетилась – агитировать за вечную жизнь священники не пытались, а словом помогали здорово, да и в госпиталях, особенно во фронтовых, святые отцы оказались очень востребованы. Малышев, переговорив с патриархом, достаточно быстро нашел с ним общий язык, и финансирование первых двух десантных бригад нашего управления почти полностью взяла на себя Русская православная церковь. Кстати, первыми кавалерами ордена Святого Георгия, а впоследствии и первыми полными кавалерами этого ордена стали командиры тех самых первых десантных бригад нашего управления – «Багги» с «Лето». Но это только потому, что в их подразделениях священники служили вместе с замполитами, а в основном с врачами и санинструкторами, принося пользу в десантах как бы не больше тех самых замполитов. Мы все прекрасно понимали, что наше появление не уменьшит сроки окончания войны. Ни победа над фашистской Германией, ни победа над Японией из-за нашего появления в этом мире существенно не приблизится. Чудес просто не бывает. Законы войны неизменны, возможности промышленности небезграничны, а те знания, что мы притащили с собой, использовать можно было лишь эпизодически – то есть только при проведении конкретных войсковых операций. Единственное, что мы могли сделать, это уменьшить потери и изменить сам ход боевых действий. Равно как и приблизить сроки ввода новой техники, различных типов боеприпасов, лекарств и промышленных инструментов и дополнительного оборудования, но все это, к сожалению, не мгновенно. В конце концов, мы не маги-волшебники, а просто-напросто люди. Да, вооруженные новыми знаниями и некоторыми неизвестными здесь умениями и технологиями, но только люди и никак иначе. В кармане ядерную боеголовку мы не принесли, хотя знания создания атомной и водородной бомбы и постройки ядерного реактора мы доставили. Ученым этого мира будет намного легче, а всей стране в целом значительно тяжелее. Капитан Егоров на год раньше доставил свои знания, а толку – чуть. Пшик. Первые «РПГ» только к Курской дуге на фронте появились. Да пистолеты-пулеметы Судаева в производство пошли, но их и без знаний Егорова производили. Поэтому для того, чтобы Советский Союз стал ведущей ядерной державой, страна должна потратить колоссальные материальные ресурсы, предпринять огромные человеческие усилия и использовать из государственного кармана мизерные, остающиеся на самый черный день деньги. И все это во время непрекращающихся боевых действий. В прошлом течении Великой Отечественной слишком много новинок самой разнообразной немецкой техники досталось нашим «заклятым друзьям». В этот раз мы могли попробовать изменить существующее положение вещей. В нашем мире вся ракетная техника немцев полностью досталась американцам. Все разработки ракет ФАУ вместе с их разработчиками и основным идейным вдохновителем – гауптштурмфюрером СС Вернером фон Брауном попали в руки американцев. Все заводы по производству ракет ФАУ во Франции и Австрии, все разработки реактивных истребителей, вся документация и оборудование из подземных заводов «Шкода» и многое, многое другое так и не досталось нашим ученым. И мы должны были изменить текущее положение дел, тем более что знали теперь, как, где и что можно взять. С одной стороны, все эти технические новинки в нашей стране были уже не нужны – мы появились в этом мире совсем не с пустыми руками. С другой – технический прогресс не стоит на месте, и его развитие иногда делает весьма непредсказуемые рывки вперед или немного в сторону, и оказаться в хвосте развития цивилизации нам очень не хотелось. К тому же в течение всей войны нацисты грабили и все государства Европы, и нашу страну, и в нашем мире все эти баснословные богатства достались либо американской армии, либо разбежавшимся по всему миру немецким воякам, либо вообще никогда не были найдены. Лично мне бы очень хотелось изменить эту несправедливость. В том числе и в нашей стране, и это как раз было в наших силах. Правда, кроме вышеперечисленного, был один фактор, который уже изменил этот мир, и этот фактор – мой современник капитан Егоров и его отряд, а теперь уже семейство Лерманов и отряд «Егеря». Документы, которые мы захватили в Риге, пленные, которых мы доставили в Москву, и задумки, информация и документы самого «Егеря» могут полностью поменять экономическую ситуацию в нашей стране в самые первые послевоенные годы. Захваченный нами личный представитель рейхсминистра финансов нацистской Германии вез не просто секретные документы. Помимо всего остального у него были документы и доверенности на несколько уже открытых и работающих фирм в Бразилии, в Канаде и в Америке. Разумеется, у этих фирм уже существовали счета, и на них переводились деньги из банков Португалии, Швеции и Швейцарии. Подтверждение этих переводов этот курьер как раз и перевозил. И это были совсем не маленькие деньги. Адъютант и, как выяснилось чуть позже, дальний родственник главнокомандующего военно-морским флотом нацистской Германии гросс-адмирала Карла Деница тоже перебирался в Америку не с пустыми руками. Счета и банковские вклады на очень впечатляющие суммы попали в наши руки сразу же, и если управление предприятиями и их счетами надо было еще перехватывать, то деньги со счетов гросс-адмирала сразу же пошли в дело. Все эти операции за границей с разрешения главы государства мы проводили своими силами с привлечением специалистов из различных управлений Наркомата внутренних дел. Мы не стали закупать то, что уже шло в нашу страну по ленд-лизу. В этом не было никакого смысла. Именно эти деньги в первую очередь стала осваивать команда «Егеря». Грубо говоря, это стало некоторым подспорьем для развития тех самых действий, которые еще в начале сорок третьего года запланировал капитан Егоров. Мы уже знали, что победим в этой войне, но необходимо было не допустить войны следующей. Теперь американцы не напугают Сталина еще одной бессмысленной войной, и в нашей стране не будет голода сорок шестого – сорок седьмого годов. Дело в том, что в начале сорок шестого года разведка Страны Советов получила достоверные сведения, что американское правительство готово применить против Советского Союза ядерную бомбу. Кроме этого, в сорок шестом году на страну обрушилась дикая засуха, и часть урожая того года погибла. В результате всего этого Сталин, стиснув зубы, начал готовиться к следующей войне на уничтожение. Полковник Федеральной службы безопасности России Александр Иванович Малышев привез на самом деле уникальную информационную базу, собранную в различных архивах Российской Федерации. Его уровень допуска к этим и до нашего времени засекреченным архивным документам был действительно очень высок. Или, скорее всего, у тех, кто ему помогал. Мы действительно могли предоставить Иосифу Виссарионовичу беспрецедентно достоверную стратегическую информацию. Просматривая документы тех годов при подготовке главе государства развернутой аналитической справки, я поражался, какое напряжение сразу после победы было у Сталина и у всех, кто был допущен к этой прямо-таки сногсшибательной новости. Вся наша страна ликовала, солдаты возвращались домой, люди рвались к мирной жизни. Все. Победа! Впереди долгая счастливая и безоблачная жизнь… …и в это время американцы обрезают поставки по ленд-лизу и грозят Советскому Союзу ядерной бомбой. Американские и английские войска заняли половину Европы и требуют скорейшего вывода советских войск из Австрии, Германии, Чехословакии, Японии, Китая, Ирана. И все это после безумного наступления сорок четвертого года, когда наши войска спасли высадившихся на побережье Франции союзников. После всех выполненных Сталиным предварительных договоренностей. После нашего беспрецедентного танкового марш-броска через пустыню Гоби и перевалы Хингана. После разгромленных в Китае японских войск. После всех наших усилий в войне с Японией. В то же самое время в нашей стране – дикая разруха. Уничтожены десятки тысяч городов, сотни тысяч государственных предприятий, миллионы людей, и не просто людей, а трудоспособного и репродуктивного населения. Того самого населения, которое четыре страшных года укладывали в землю, угоняли в рабство в Германию и сжигали в печах крематориев. Советский Союз был не просто раздавлен войной с Германией и ее сателлитами – в стране практически полностью отсутствовали госрезервы. В ведении государства было всего две с половиной тонны золота, а в хранилищах госрезерва отсутствовало продовольствие. У нашей страны была самая современная в мире армия, но ее нечем было кормить. Было заморенное тяжелым трудом и нечеловеческими условиями жизни население огромной страны, но большинству из этих людей негде было жить. Люди еще возвращались из плена и эвакуации, и их долгие месяцы надо было даже не кормить, а откармливать, а было просто нечем, и Сталин начал готовиться не просто к очередной, никому не нужной в нашей стране войне, а к следующему государственному унижению. Правительство Советского Союза принялось набивать хранилища госрезерва урожаем сорок шестого и сорок седьмого годов, а в разгромленной вражескими войсками стране этих хранилищ в необходимом количестве не существовало, и хлеб просто-напросто пропадал.