Кузьмин морпеху понравился с первого взгляда. Есть такой тип людей, единожды взглянешь – и сразу становится понятно: настоящий мужик и боец. Дополняла картину потемневшая от грязи и копоти повязка на голове – капитана 3-го ранга ранило еще во время высадки. В чуть прищуренных, покрасневших от недосыпания и дыма глазах командира 142-го отдельного батальона плескалась гремучая смесь яростной решимости и нечеловеческой усталости. Нет, должен он ему поверить, должен. Не может не поверить! Хотя, скорее всего, убедить окажется нелегко. – Так точно, товарищ капитан, видеть меня раньше вы не могли. Разрешите доложить? – Докладывай, – пожал плечами комбат, опускаясь обратно на массивный деревенский табурет. – И не тянись, старлей, сказал же, вольно. – Разрешите наедине? – твердым голосом сообщил Алексеев, прекрасно осознавая, что или он вот прямо сейчас настроит будущее общение на нужный лад, или ничего, скорее всего, не получится. Но лейтенантов из комнаты необходимо любой ценой убрать. Не нужно им пока слышать то, что он собирается говорить. Вот теперь ему, похоже, удалось удивить Кузьмина по-настоящему: – Что? Поясните? – Товарищ капитан третьего ранга, я владею секретной информацией. При посторонних разглашать права не имею. Это касается наших дальнейших действий. Несколько секунд комбат откровенно колебался, изучая лицо Степана напряженным взглядом, затем принял решение: – Добро. Обернувшись к подчиненным, коротко мотнул головой: – Товарищи командиры, десять минут перекур на свежем воздухе, не расходиться. Как закончим с товарищем старшим лейтенантом, позову. Офицеры послушно двинулись к выходу, с искренним любопытством разглядывая столь внезапно объявившегося Алексеева. Ни малейшей неприязни в их взглядах не было и в помине: скорее сочувствие, поскольку багровую ссадину на скуле и белевший сквозь вырез бушлата бинт не заметить было сложно. А что выйти на мороз попросили – ну так бывает. Мало ли что? Привычный к дисциплине армейский люд, в отличие от люда гражданского, прекрасно знает, что в определенной ситуации лучше чего-то не услышать, чем наоборот. Поскольку чревато. – Ну и что за цирк ты тут устроил, старшо́й? Какая еще секретная информация, откуда ей взяться? Ранен? – Пустяки, царапина просто. Румын, когда падал, случайно винтовкой зацепил. Перед смертью. – Догадываюсь, – хмыкнул комбат. – А грудь чего перевязана? Тоже просто царапина? – Так точно, – браво сообщил Степан. – Пуля по ребру скользнула, даже перелома нет… наверное. – Добро. Кстати, что за штаны с ботинками у тебя? Трофейные, что ли? – Никак нет, товарищ капитан, все родное. Сейчас объясню. – Да уж постарайся, – усмехнулся Кузьмин. – Присаживайся, в ногах правды нет. Если чаю хочешь, вон котелок на печке стоит, наверное, не совсем простыл еще. Кружка рядом. Больше угостить нечем, уж извини, разве что спирту налить. – Не нужно, благодарю. – Степан опустился на массивный деревенский табурет. – Товарищ капитан, меня вы и на самом деле видеть не могли – моя разведгруппа высаживалась скрытно, хоть и в боевых порядках вашей бригады. – Разведгруппа? – мгновенно вычленил ключевое слово комбат. – Поясни? – Виноват. – Степан торопливо поднялся на ноги. – Командир группы особого назначения старший лейтенант Алексеев. Задача – проведение глубокой разведки во вражеском тылу. Высаживаться должны были под прикрытием основного десанта, но несколько в стороне, если есть карта, могу показать, где именно. – Спалиться на этом морпех не боялся: во время подготовки к учениям местное побережье, не особенно-то и изменившееся за семь десятилетий, он изучил, что называется, как свои пять пальцев. Кузьмин нетерпеливо дернул ладонью: – Карта имеется, понятно, но это позже. Сейчас другое важно – значит, у вас собственная связь имеется? Радиостанция? – В глазах капитана 3-го ранга вспыхнула нешуточная надежда. Алексеев прекрасно понимал, в чем тут дело: одной из серьезных проблем Озереевского десанта оказалось полное отсутствие радиосвязи. Правда, некоторые исторические источники уверяли, что связь с командованием у них все-таки имелась, но Степан склонялся к первому варианту. Скорее всего, радиостанции были потеряны во время высадки или радисты вовсе не успели добраться до берега, чем во многом и объясняется нескоординированность дальнейших действий – собственно говоря, заданный комбатом вопрос однозначно это подтверждал. – Ну так что, старлей, есть у тебя связь? – поторопил комбат. – Простите, тарщ командир, нет у меня связи. И группы моей тоже нет… – В последний миг Степан все-таки отвел взгляд, побоявшись, что не сумеет сыграть достаточно достоверно. С другой стороны, он, как ни странно, ни слова не соврал – у него и на самом деле не было ни связи, ни группы. Один только Левчук с Аникеевым, поскольку больше он ни с кем из бойцов познакомиться так и не успел, больно уж быстро завертелись события. Да и чего стесняться, в принципе? Дальше ему придется врать еще больше. Нет, понятно, что это окажется та самая «ложь во спасение», но все равно неприятно. Хорошо хоть, собственную легенду более-менее продумал. – Твою мать! – глухо выругался Кузьмин, ударив по столу кулаком. – Плохо! Я уж понадеялся… – Кстати, насчет связи: во время боя мы подбили несколько самоходных орудий, а бронетехника у фрицев, насколько знаю, радиофицирована. Возможно, получится воспользоваться трофейной рацией? Вряд ли она особо дальнобойная, ну так и до наших не шибко далеко? – озвучил старлей внезапно пришедшую в голову идею. Кузьмин досадливо поморщился: – Думаешь, самый умный? Я об этом в первую очередь подумал, еще когда бой закончился и стало понятно, что связи у нас нет. Вот только все три артсамохода в полный хлам разбиты. Вместе с радиостанциями, понятно. Алексеев припомнил, как весело полыхала развороченная внутренней детонацией «штуга», и мысленно согласился с комбатом: да, не вариант. – Ладно, рассказывай дальше, – буркнул капитан третьего ранга. – А дальше особо-то и рассказывать не о чем. Высадиться в заданном квадрате не удалось, сейнер, на котором мы шли, подбили при немецком обстреле. Утонул он или нет – не знаю. Группа погибла в полном составе, прямое попадание, уцелел один я, да и то чудом – выкинуло за борт, и спасательный круг под руку подвернулся. Нас всего-то пятеро было. Затем накрыло близким взрывом, контузило, больше ничего не помню, очнулся уже на берегу, в блиндаже. Из воды меня вытащил старшина Левчук из вашего батальона, он же оказал первую помощь, согрел, дал чей-то бушлат. Затем начался артобстрел, следом бой за поселок. Воевал вместе со старшиной и рядовым Аникеевым, который меня сюда и привел. Он сейчас снаружи дожидается. Атаковали под прикрытием танков. Лично уничтожил до двадцати фашистов, пулеметную позицию и самоходную установку. Артштурм сжег вместе с Аникеевым, гранатами. Вот и вся моя история. – Левчука знаю, отличный боец, опытный. Прошлой зимой под Москвой воевал, после госпиталя к нам попал. И про артштурм этот сожженный слышал, бойцы рассказывали. Мол, какой-то сумасшедший из второй роты на нее прямо на ходу заскочил да гранату в люк закинул. Я не шибко-то и поверил, если честно. Так это ты был, выходит? – Выходит, я, – пожал плечами Алексеев, подумав, что «солдатское радио» – во все времена штука серьезная. – Только она отчего-то сразу не взорвалась. Не граната, в смысле, а самоходка. Тогда Аникеев вторую гранату бросил и спалил. Боекомплект сдетонировал. Разрешите перейти к сути? – Хорошо, я тебя понял. – Капитан 3-го ранга устало помассировал лицо, потряс головой. – Мне такие отчаянные бойцы ох как нужны! Вот только, прежде чем ты мне про свою секретную информацию рассказывать станешь… документы б твои глянуть, а, старлей? Степан, ожидавший этого вопроса практически с того момента, как переступил порог, непритворно вздохнул: – С этим проблема имеется, товарищ командир. Когда в себя в блиндаже пришел, на мне только тельняшка да брюки с ботинками остались. И бушлат утонул, и полевая сумка, и автомат. Наверное, сам скинул, когда тонуть стал, только не помню. Один штык-нож на поясе остался. Подтвердить может старшина Левчук, он меня в таком виде из моря и вытащил. В принципе, разведчики с собой документов не берут, вы должны знать, но под подкладкой бушлата был зашит… ну, короче, другой документ. Предъявлять его разрешается в самом крайнем случае и не всем, но сейчас я бы показал. Ввиду, так сказать, важности ситуации. Это такая, ну, тряпочка… Про знаменитую «шелковку» – небольшой, примерно с половину носового платка, кусочек шелковой ткани, на котором водостойкими чернилами наносились личные данные сотрудника спецслужбы, его полномочия и подтверждающая печать, зашиваемый в одежде, – Степан вспомнил в последний момент. И прикинул, что это худо-бедно сможет добавить его легенде правдоподобия. В конце концов, комбат – не контрразведчик, вряд ли в курсе каких-то особых подробностей (которых, собственно говоря, и сам Алексеев не знал). При этом Степан, сам того не ведая, сильно рисковал, попросту не зная, что шелковка обычно зашивалась в гимнастерку или брюки, но никак не в верхнюю одежду, которую легко потерять или которая может достаться другому человеку. – Слышал, – неожиданно перебил его Кузьмин. – Нас предупреждали насчет подобного. А вообще – хреново, старлей! Плохо, что утопил документ, как мне тебе верить, а? – Думаете, могу оказаться фашистским диверсантом? – хмыкнул морпех. – Да кто ж тебя знает? – задумчиво протянул Кузьмин. – Особист наш еще на пляже погиб, проверить некому, да и как, ежели связи нет? Понимаешь? – Понимаю. Только слишком сложно, да и гарантий, что выживу во время высадки, практически никаких. Вы же видели, как немцы по кораблям и баржам со всех стволов лупили. Из воды меня и на самом деле без сознания вытянули, свидетель есть, даже несколько. На берегу чудом от холода не загнулся, если б не тот блиндаж с растопленной печкой, мы бы сейчас не разговаривали. Так агентов не внедряют. Да и документы у настоящего диверсанта, скорее всего, при себе бы имелись. Это я сплоховал, дурак. При упоминании о высадке Кузьмин поморщился, словно от зубной боли. Достал из кармана простой алюминиевый портсигар, отщелкнул крышку: – Угощайся, старлей. – Благодарю, не балуюсь, – покачал головой морпех. – У нас это не запрещается, но и не приветствуется. Дыхание сбивает, особенно если нужно километров десять с полной выкладкой отмахать. И запах в засаде сильно демаскирует. Прикурив от тревожно замигавшей керосинки, комбат сделал затяжку, с наслаждением выпустив под потолок клуб сизого табачного дыма: – Да ни в чем я тебя, старлей, не обвиняю! Думаешь, не помню, как в сорок первом сотни бойцов из окружения выходили, причем большинство без документов? Да, случались среди них и предатели, и завербованные врагом, но редко. Ладно, давай-ка мы этот вопрос пока отложим. Выкладывай, что там у тебя за информация? Степан мысленно вздохнул. Ну вот и все, момент истины, так сказать. Сейчас – или никогда. Мельком подумал, что если все получится, как задумано, если удастся спасти остатки десанта и уцелеть самому, информация в любом случае дойдет до вышестоящего командования и контрразведки. И рано или поздно его спросят, отчего он обманул комбата, выдумав несуществующее изменение планов. Но ни малейшего страха он отчего-то не испытывал: спросят так спросят. Ответа у него, правда, нет, да и наплевать, если честно. До этого еще нужно дожить, и вовсе не факт, что ему это удастся… Поднявшись на ноги и непонятно зачем одернув бушлат, Алексеев заговорил: – Товарищ капитан третьего ранга, то, что я сейчас сообщу, еще несколько часов назад являлось военной тайной, но теперь это уже не имеет никакого значения. Я знаю, что вы надеетесь на подкрепление, на высадку основных сил буквально с минуты на минуту. Только никакой подмоги не будет. Во время подготовки к операции вам доводили, что десант у Южной Озерейки – основной, а майор Куников со своими бойцами отвлекает противника. На самом деле все обстоит в точности наоборот. Основной удар наносится именно в районе Станички. Главные силы будут высажены именно там. И оттуда же начнется операция по освобождению Новороссийска. – Ты что несешь?! – Не сдержавшись, Кузьмин раздавил в кулаке папиросу. Выругавшись, бросил смятую гильзу на пол, придавил сапогом. Едва не опрокинув табуретку, вскочил на ноги, буравя лицо Степана яростным взглядом. Рука комбата дернулась к кобуре, пальцы рванули застежку клапана, однако доставать оружие он все же не стал. – Что это за бред?! Да ты… ты… провокатор! Объяснись, старлей, пока я бойцов не позвал! – Был бы я провокатором, сейчас всеми силами убеждал бы вас продолжать удерживать поселок и дожидаться подкрепления, – негромко сообщил Степан, выдержав взгляд комбата. – А знаете почему? Этим я бы выиграл немцам с румынами время для подтягивания подкрепления и полного блокирования района Озерейка – Васильевка – Глебовка. Чем они сейчас и занимаются. К концу сегодняшнего дня, максимум к завтрашнему утру мы в любом случае окажемся в окружении. Несколько показавшимися бесконечными секунд они так и стояли друг против друга, затем Кузьмин первым тяжело опустился на табурет: – Сядь. – Голос капитана 3-го ранга звучал глухо. – Да сядь ты, говорю! Рассказывай, что знаешь! Чтобы я понял! Чтобы понял, за что столько ребят сегодня погибло! – Простите, товарищ командир. Но тем не менее все обстоит именно так, как я описал. Немцы отлично знали, где мы нанесем основной удар, и заранее подготовились к встрече. Вы сами видели, как все произошло. Возможно, это работа их разведки, или информацию передал внедренный в наш штаб вражеский шпион, но факт остается фактом: нас ждали именно здесь! О том, что высадка сорвется, стало известно в самый последний момент. Поэтому буквально сутки назад и было принято совершенно секретное решение изменить план операции, не уведомляя об этом командование десанта. Нанести главный удар на Станичку, а отвлекающий – здесь, под Южной Озерейкой. – Но ведь корабли шли именно сюда? – Разумеется. Вскрыть секретные пакеты их командирам предписывалось уже после выхода в точку высадки, артподготовки и начала выгрузки войск первой волны! О том, что на самом деле планирует командование, они узнали всего пару часов назад. И потому ушли. Сейчас майор Куников ведет бой за плацдарм в районе Станички, завтра начнется высадка основных сил. Это все. Несколько минут в комнате царило гнетущее молчание, затем Кузьмин встал, выплеснул остатки чая из кружки куда-то в угол, со стуком вернул ее на стол. Принес еще одну и молча набулькал в обе спирта из фляги. – Давай, старлей, помянем павших. И тех, кто уже погиб, и тех, кто еще погибнет. Не чокаясь. Выпив в один глоток, крякнул, занюхав рукавом, и прикурил новую папиросу. Шумно выдохнув, морпех последовал его примеру. Спирт, которого оказалось не столь уж и мало, скользнул по пищеводу, но Степан, как ни странно, не ощутил ни запаха, ни вкуса. – Вообще-то я это дело категорически не приветствую, особенно в боевой обстановке, – словно оправдываясь, сообщил комбат, жадно затягиваясь. – Но сейчас можно. И нужно. – Значит, поверили? – осторожно осведомился Алексеев, прислушиваясь к ощущениям. Сразу стало теплее: бушлат так до конца и не просох, и периодически Алексеева начинало легонько познабливать, то ли от этой бесконечной промозглой сырости, то ли «от нервов». – Еще с час назад я бы тебя, не задумываясь, расстрелял, как фашистского провокатора. Но сейчас твой рассказ уже похож на правду, – мрачно буркнул капитан 3-го ранга. – Да и какая разница, поверил я или нет? Вопрос, как дальше поступить? – Как поступить дальше, я примерно представляю, но нужна карта, так оно нагляднее выйдет. Кузьмин молча раскрыл планшет, пододвигая поближе к лампе: – Вот тебе карта, показывай, что задумал. – Разрешите? – Степан вытащил карту из целлулоидного кармана, расстелил на столе. Оценил масштаб – нормально, самое то. Окажись у Кузьмина обычная трехверстка, было бы куда хуже. – Только это не я задумал, а в штабе так решили. А я должен был в нужный момент довести до командования десанта. Или до того, кто это командование примет. – Потапов был в курсе? – мгновенно сложил два и два комбат. – Не могу знать, в такие подробности меня не посвящали, но полагаю, нет. Важно было не допустить даже теоретической возможности утечки информации.