— И в списке уборных они есть, — заметила Мейбл. — Что это за список такой? — переспросила Нора. Филлис и Мейбл с улыбкой переглянулись. — Так мы с Филлис и Кэтлин называем список тех заведений в центре, где нам позволяют пользоваться уборной. Полезная вещь, если часами раздаёшь листовки, пишешь мелом лозунги или что там ещё, — сказала Мейбл. — Магазины, кафе и так далее. — Вы не поверите, как их много, — добавила Филлис. — И как часто их приходится посещать, когда весь день проводишь на улице. Даже если с самого утра не выпила ни капли. Подошла официантка, и Филлис заказала чаю с пирожными. Я была приятно удивлена, что всем досталось по целому, хотя и маленькому, — не только потому, что я люблю пирожные (хотя, конечно, люблю), но и потому, что в тех редких случаях, когда мама возила нас с Джулией за новой шляпой, бельём или зимним пальто, мы всегда пили чай в «Бьюли» и ели одно крошечное пирожное на двоих, разрезав его пополам, чтобы не ссориться. Я уверяла её, что все вокруг удивляются такой скупости, но она говорила, что это чепуха и что остальные посетители слишком заняты собственными пирожными (хотя я по-прежнему считаю, что нет). В общем, может, из-за того, что Филлис тоже много лет терпела мамину скупость, она взяла нам по целому пирожному, что с её стороны было очень щедро (не в последнюю очередь потому, что денег у нас с Норой хватало только на обратный билет на трамвай, так что сами мы и чёрствой булочки купить не могли). — Так значит, вы, девочки, собираетесь на большой митинг? — спросила Мейбл, пока мы пили чай и ели пирожные (вкуснейшие). — Разумеется, нет! — воскликнула Филлис. — Ты нас не остановишь! — возмутилась я. — Мы можем купить билеты, как все остальные. — Я могу отказаться брать вас с собой. И непременно это сделаю. И ещё пожелать удачи: посмотрим, как вас отпустят одних в субботу вечером. Ссориться с Филлис на глазах у Мейбл мне не хотелось, тем более что обе они были к нам добры, поэтому я только заявила: — Думаю, мы можем обсудить это позже, — как говорят взрослые, что Филлис и Мейбл, кажется, нашли весьма забавным. — Что ж, уверена, Филлис вам всё расскажет, — утешительным тоном сказала Мейбл. — Зрелище обещает быть впечатляющим. — Если нам вообще удастся заполнить зал, — возразила Филлис. — Мы с Кэтлин собираемся завтра писать объявления. Просто чтобы люди знали. — Да уж, лучше, чтобы зал был полон. Многие знаменитости шлют нам телеграммы с поддержкой. И выступающие как на подбор. — Это может стать проблемой. Особенно если заявятся эти древние хибернианцы, — посетовала Филлис и, строго взглянув на нас, добавила: — Вот почему я не хочу тащить вас с собой. В общем, несмотря на то, что Филлис решительно отказалась брать нас на митинг, день выдался удачным. Они с Мейбл ещё долго говорили о Лиге и множестве важных для движения людей — некоторых из них мы даже слышали, когда ходили на митинг в Феникс-парке. Кроме того, Мейбл, просто засыпавшая нас вопросами, была очень впечатлена планами Норы стать врачом (да-да, не прошло и нескольких недель увлечения ветеринарией, как она вернулась к мыслям о том, чтобы лечить людей, — не помню, говорила я тебе или нет. За её планами не угонишься). Я, конечно, напомнила, что на прошлой неделе она чуть не потеряла сознание, когда Агнес О’Хара порезалась битым стеклом на перемене, но она пнула меня под столом и сказала Мейбл и Филлис, что старается победить свою боязнь крови (что они, как мне казалось, тоже нашли забавным. Иногда я вообще не понимаю девушек их возраста). В конце концов Филлис осознала, что мы уже почти час как разделались с пирожными и чаем и что, вероятно, даже в таком благосклонном к суфражеткам месте не будут рады, если люди станут часами просиживать за столиками, ничего не заказывая, поэтому они с Мейбл расплатились, и мы вышли. И пока поднимались по Генри-стрит в сторону Сэквилл-стрит, я сказала: — Спасибо вам обеим, что угостили нас чаем. Это было очень мило. — Главное, чтобы это не переросло в привычку, — сухо ответила Филлис. — И тебе бы стоило перестать за мной шпионить. Второй раз уже. — О Филлис, да я только разок шпионила, и это было сто лет назад! — Может быть, может быть. Но в следующий раз чаем я тебя поить не стану. Ну, по крайней мере честно. Мы распрощались с Мейбл на Сэквилл-стрит (ей предстоял долгий путь домой, в Клонтарф), а потом и сами забрались в трамвай. Я хотела подняться наверх, но Филлис сказала, что там слишком ветрено, а ветер постоянно творит с её шляпами всякие ужасы (что и неудивительно, учитывая нелепые украшения, которые нашивает на них Кэтлин), поэтому мы уселись в скучном нижнем салоне. Впрочем, Филлис была в превосходном настроении, а когда мы вышли из трамвая и добрались до Нориного поворота, даже сказала: «Всегда пожалуйста», — в ответ на благодарность за чай и пирожное. Но стоило ли беспокоиться о том, чтобы ветер не повредил шляпу, если из-за жары, пыли и влажности к тому времени, как мы добрались до дома, её декор начал отваливаться сам по себе? Филлис открыла дверь своим ключом (а она — единственная из нас, у кого есть собственный ключ), и мы, одинаково взмокшие, раскрасневшиеся и чумазые, направились в гостиную, где, судя по доносившимся оттуда звукам, мама играла на пианино. Но не успела Филлис сказать: «Смотри, кого я нашла по дороге домой», — как я поняла, что у нас гость. Возле пианино стоял Фрэнк: судя по всему, он переворачивал маме ноты, — а Гарри (как обычно) развалился в самом удобном кресле. Только тут я осознала, что вспотела и пропылилась, что чулки сползли к лодыжкам и те уже напоминают слоновьи ноги, что волосы от жары растрепались даже больше обычного, и вовсе не так, как у всех этих миловидных актрис на открытках. И от того, что Гарри при виде нас мерзко хихикнул: «Только взгляните на себя! Вы что, бегали наперегонки?» — лучше, разумеется, не стало. Как и от маминых слов: «Молли! Ты чем это занималась? Ну-ка иди умойся», — словно мне пять лет. Но я знала, что, если начну с ней спорить, буду выглядеть совсем по-детски, поэтому пришлось идти наверх оттирать лицо и руки. К счастью, от холодной воды кожа слегка побледнела, но всё ещё лоснилась, а волосы даже после того, как я несколько раз продрала их гребешком, по-прежнему выглядели совершенно растрёпанными. Впрочем, при такой влажности и духоте ничего с ними не поделаешь, но можно хотя бы сменить чулки, чтобы не показаться неряхой. Всё это отняло так много времени, что, когда я в относительно презентабельном виде вернулась в гостиную, Фрэнк уже надевал пиджак. — Прекрасная музыка, миссис Карберри, — как раз вежливо говорил он. — И спасибо за чай. — Мы всегда тебе рады, Фрэнк. Спасибо, что пере ворачивал для меня ноты, — ласково отвечала мама. Держу пари, она бы очень хотела, чтобы её собственный отвратительный сын вырос хотя бы вполовину таким же вежливым и дружелюбным, как Фрэнк. И наверняка сначала попросила помочь Гарри, но тот отказался. — Давай, Ньюджент. Жду тебя на улице, — бросил мой брат, выскакивая в холл. Фрэнк последовал было за ним, но, увидев меня, задержался и сказал: — Простите, что я ухожу, едва только вы появились, — и, очень мило улыбнувшись, присоединился к Гарри. Что, впрочем, не помешало мне почувствовать горячую волну смущения. Потом мама начала расспрашивать меня, о чём мы говорили за чаем в гостях у Норы, и мне пришлось срочно что-то изобретать, так что времени на раздумья о Фрэнке и моём раскрасневшемся лице попросту не осталось. Всё это случилось несколько дней назад, и с тех пор мы с Норой думали, что бы нам такого сделать и как помочь движению, но придумать не могли. В самом деле, не можем же мы продавать на улицах журналы, как Филлис и Мейбл, выходить с плакатами или выступать на митингах: мы ещё слишком молоды. Но ведь нужно не только это! Я уже подумывала, не привязать ли себя к перилам, однако быстро поняла, что верёвки в таких случаях бессмысленны. Интересно, как это делали женщины в Англии? Пользовались цепями, вроде тех, какими стягивают створки ворот? А вокруг какой части тела захлёстывали? В общем, я не удержалась и спросила Филлис. — Кое-кто надевал кожаные пояса с приклёпанными к ним цепями, — объяснила она. — Такие делают только на заказ. М-да, этот номер не пройдёт. А жаль. Но должно же быть что-то, что мы можем сделать сами! Оставалось только придумать, что именно. И всё-таки мы вышли на улицы! Да, мы наконец-то отыскали себе занятие: пошли писать мелом на тротуарах. Как говорят английские суфражетки: «Не словом, а делом». И правда, после всех этих бесконечных разговоров нам просто необходимо было заняться каким-то делом (кстати, а как у вас говорят: «заниматься делом» или «делать дело»? Впрочем, полагаю, сейчас уже не важно). К тому же нашёлся веский повод: как я уже говорила, в эту субботу будет большой митинг, а со слов Филлис и Мейбл мы знали, что на него нужно собрать как можно больше людей. Причём митинг не бесплатный (за вход берут шиллинг и шесть пенсов), так что объявлений понадобится много: в отличие от тех митингов, что проходят под открытым небом, случайными прохожими тут не обойдёшься. А значит, у нас с Норой есть прекрасная возможность постоять за правое дело (точнее, встать ради него на колени). Это решение мы приняли вчера в школе. Вернее, нам помогла Стелла: мы и ей рассказали о митинге. — И что, вы туда собираетесь? — поинтересовалась она. — Если сможем, — ответила я. — Денег как раз хватает на билет. — У меня тоже, — добавила Нора. — А возможность увидеть всех этих ораторов и по-настоящему почувствовать себя… ну, знаешь, частью движения — она определённо стоит шиллинга и шести пенсов. Похоже, Стеллу мы не убедили, но из вежливости она решила ничего не говорить. — Проблема только в том, чтобы заставить Филлис взять нас с собой. А ты её знаешь: постоянна, как ртуть. Особенно после того, что мы устроили в субботу. — Эх, выйти бы на сцену и рассказать о том, что мы чувствуем, — мечтательно вздохнула Нора. — Только представь: мы — молодые политики будущего! — Хуже и быть не может, — ахнула Стелла. — Коленки трясутся от одной мысли о том, чтобы стоять перед столькими людьми. — Что ж, важных выступлений там хватит и без нас. Я только надеюсь, что люди придут. Ужасно выступать перед полупустым залом — только время тратить. — А как вообще узнаю́т о таких митингах? — поинтересовалась Стелла. — В смысле, есть какие-то афиши, объявления в газетах или что? — Конечно, — ответила я. — Но есть и другие способы: например, плакаты. Помнишь тех женщин с картонками за спиной? А некоторые ещё расписывают всё в деталях мелом на тротуарах. И только я это сказала, меня как громом поразило. Судя по всему, Нора подумала о том же, поскольку, расширив глаза, воскликнула: — Почему бы и нет? Какую-то долю секунды я колебалась. Знаю, мы только что мечтали приковывать себя к зданиям и выступать с грузовиков, но это-то не пустые мечтания. Готова ли я к столь публичным действиям? Смогу ли присесть у всех на глазах и выписывать мелом лозунги? А что скажут прохожие? Вдруг они станут нам мешать? Но потом упрекнула себя за трусость: хватит уже воображать, пора действовать. Ан глийские суфражетки с их «Не словом, а делом» определённо правы: ну, может, не насчёт того, чтобы поджигать почтовые ящики (только представь, что сгорело бы одно из твоих писем), но во многих других случаях точно. — Действительно, почему бы и нет, — сказала я, надеясь, что голос не сорвётся. — Нам ведь нужен только мел. На том мы и порешили. А чтобы не терять времени, договорились заняться этим уже на следующий день, сразу после школы. Найти мел было несложно: несколько кусочков всегда лежали в комоде, стоявшем у стены в столовой, вместе с обрывками шпагата, запасными перьями для ручки и полупустой чернильницей, забытой так давно, что чернила, похоже, превратились в смолу. Перед завтраком я пробралась туда, завернула несколько брусочков в носовой платок и сунула в карман, чтобы не перепачкать одежду ещё до того, как мы отправимся исполнять нашу миссию (хотя потом некоторое время опасалась, что раздавлю их, сев завтракать, и в итоге получу только горсть крошек). — Ты не забыла, что после школы я иду к Норе на чай? — спросила я. Мы с Норой договорились, что я сошлюсь на неё, а она скажет своей маме, что придёт сюда: мы так часто звали друг друга в гости без предупреждения, что родители вряд ли стали бы нас подозревать. — Нет, — ответила мама. Но едва я с некоторым беспокойством подумала о том, как легко в последнее время убедить наших мам позволить нам пить чай друг у друга в гостях (словно они сами ХОТЯТ от нас ненадолго избавиться), она добавила нечто такое, от чего кровь застыла у меня в жилах: — Впрочем, кажется, мы излишне докучаем миссис Кентуэлл, позволяя тебе так часто у них бывать. Мо жет, мне стоит написать ей записку и объяснить, что Нора — более чем желанная гостья у нас в доме? У меня свело живот. Последнее, чего мы с Норой хотим, — это чтобы наши родители поняли, что, когда мы время от времени говорим, будто идём друг к другу в гости, на самом деле слоняемся по улицам, вляпываясь в бог знает какие неприятности. Мы нарадоваться не могли, что наши мамы не слишком-то хорошо знакомы. И, разумеется, вовсе не жаждем, чтобы ситуация изменилась. — О, совершенно незачем, — наконец выдавила я. — Она говорит, что, пока Джордж в пансионе, в доме слишком тихо, и ей приятно, что я их навещаю. — Как-то с трудом верится, — вмешался сидевший рядом со мной Гарри. — Прекрати, Гарри, — оборвал его папа. — Бьюсь об заклад, Кентуэллы только и мечтают об ещё одной визжащей и пищащей девчонке, — пробормотал Гарри в мою сторону, но совсем тихо, чтобы родители точно не услышали. Что, конечно, позволило им сделать вид, будто он ничего и не сказал. Подобные выходки всегда сходят ему с рук. Как бы то ни было, больше мама с папой о записке для Кентуэллов не упоминали, и мы с мелом добрались до школы без происшествий. На перемене я показала свою добычу Норе и Стелле. Мы отошли к кабинету музыки, куда в такой час обычно никто не заходит. — Прекрасно! — воскликнула Нора, взяв себе кусок мела. — У меня их три, по одному на каждую, и запасной, если вдруг один потеряем. — Как же мне хочется пойти с вами, — вздохнула Стелла. — Только не писать, а просто постоять рядом на случай, если кто-нибудь решит вам помешать. Бедняжка Стелла! Всё-таки жизнь пансионерки — не сахар, сколько бы пьес они ни посмотрели и в какие бы наряды ни одевались (хотя, как я уже говорила, на первый взгляд всё это может показаться даже забавным). — А ты не можешь сказать, что пошла к одной из нас в гости? — спросила Нора. Но Стелла только покачала головой. — О таких вещах нужно предупреждать заранее. Ты же знаешь, монашки нас просто так не отпускают, всегда тщательно проверяют, куда именно мы идём. В конце концов, им ведь за нас отвечать. — Жаль, что ты не можешь пойти, — сказала я совершенно искренне, хотя в глубине души подумала, что Стелла может в последнюю минуту всё испортить: временами она трусливей мыши. Так что, может, и к лучшему, что она останется в школе вместе со своим вязанием. — Кстати, а что именно ты вяжешь? — поинтересовалась Нора, заглянув в вышитую сумку, из которой торчали спицы и клубки шерсти: Стелла часто носит её с собой, чтобы успеть на перемене провязать хотя бы несколько рядов. Мне был виден только моток довольно милой тёмно-зелёной пряжи и аккуратно сложенное нечто платочной вязки. — О, всего лишь шарф, — поспешно ответила Стелла. — Ну, точнее, два шарфа. В подарок.