Наше судно рассекало волны, а мы прохаживались по палубе, кидали чайкам хлеб, вдыхали морской воздух, словно то была лечебная микстура. Лежали в шезлонгах на палубе, играли в вист, в шарады и в «Двадцать вопросов» с другими пассажирами. Все было чудесно. Вот только я по-прежнему тосковала по Датч. Через одиннадцать дней после того, как мы покинули Америку, в земле которой покоились ее одинокие останки, мы высадились в Ливерпуле. А дальше в нескольких наемных экипажах покатили в Лондон. «Деньги у нас есть», – объявил Чарли. Он продал наш дом за триста пятьдесят тысяч долларов и ликвидировал все активы Мадам Де Босак за миллион долларов, так что в Лондоне мы могли себе позволить жилище на респектабельной улице, оплатить расходы Джо, решившего затеять производство патентованных лекарств, а также обучение Белль в Академии для девушек, где она моментально подхватила британский акцент. Она полюбила ходить в оперу, посещала музыкальные представления Гилберта и Салливана. И нисколько не напоминала оборвыша. Уже утекло несколько лет нового века. Джо теперь уважаемый бизнесмен в фармацевтическом деле, наше семейное предприятие процветает и приносит неплохой доход. Джо живет в соседнем с нашим доме, на улице, название которой я сказать не смею. Мои враги наверняка примчатся за мной, ежели прознают, что в могиле в Сонной Лощине лежу не я. Надеюсь, мои мемуары приведут их в бессильную ярость, пусть знают, что все эти годы я провела за морем в полном благополучии. Хотя и английские законы считают некоторую часть моей профессии преступлением, но поток английских леди из высших сфер, обращающихся по известному вопросу, не оскудевает. Правда, лечу я не одних лишь великосветских модниц, но и бедняков, забочусь о том, чтобы в мире было поменьше сирот, чтобы у каждого ребенка была мать. Лондонская «Таймс» опубликовала, сколько «публичных женщин» (так их здесь прозывают) топчет улицы Лондона – 8600, а борделей в городе несколько сотен. Я бываю там в своем шерстяном плаще с капюшоном, под которым у меня чистый белый фартук. Я не даю рекламу, не приглашаю пациенток к себе домой. Несмотря на свой богатый опыт, я больше не примеряю на себя роль жертвы и оперирую без страха, что меня обнаружат, поскольку лондонским властям плевать на уродливые явления жизни, как было плевать и властям Нью-Йорка. За небольшой гонорар, а то и вовсе бесплатно я врачую женские недуги. Я назначаю женщинам лекарства и рассказываю о превентивных средствах, провожу процедуры и не устаю возносить благодарности за новое чудесное средство под названием «эфир», что в наши дни доступно всем. У меня есть переносное оборудование для эфирного забытья. Это колыбельная. Истинное чудо. Благословение. Они зовут меня Матушка. Всякий раз, когда я занимаюсь пациенткой у нее дома, неприметный экипаж ожидает меня за ближайшим углом. Кучер спрыгивает с козел, открывает мне дверь и помогает подняться на ступеньку. В коляске я задергиваю занавески, и пока мы трусцой едем по Ист-Энду или Пикадилли, переодеваюсь, меняю фартук на одеяние понарядней. Я прибываю на… – стрит надушенная и увешанная жемчугами – словно пила чай в Букингемском дворце. Горничная принимает у меня шляпку. Если ужин уже закончился, дворецкий подает мне чай в малый салон, я смотрю в окно на парк, поджидаю своих маленьких племянников, Николаса и Юджинию Троу. Они гуляют по вечерам со своей гувернанткой или глупенькой мамочкой Уиннифред, английской девчонкой из Глостера, на которой мой брат женился несколько лет назад. Уиннифред знает все про розы и пионы, и мы с ней обожаем обсуждать протокол королевской семьи, кто за кем сел на трон и какой граф какого герцога является незаконным сыном. Нынче утром Чарли принес мне подборку газет, которую купил у продавца на Стрэнде, – «Гералд», «Нью-Йорк таймс». Комстокомания в бывшем нашем городе цвела буйным цветом. Полицейский инспектор Господа все так же бичвал порок и охотился на грешников. Список его жертв был обширен: несчастную Маргарет Сангер арестовали за статью «Что должна знать каждая девушка», компания «Колгейт» преследовалась за рекламу превентивных свойств вазелина, двести фунтов рекламной «похабщины» конфисковано и сожжено, постановку пьесы мистера Джорджа Бернарда Шоу «Профессия миссис Уоррен» на Бродвее чуть было не прикрыли за неприличные сцены. Меня до слез рассмешила заметка о том, как героя до того разозлили студенты-художники, что он сделался краснее своих кальсон. Студенты выпустили брошюру с карандашными рисунками голых тел – величайшее оскорбление не в меру целомудренных чувств мистера Комстока. «Гералд» сообщал, что Комсток арестовал некую мисс Робинсон, девятнадцати лет, за распространение сего непристойного материала. В суде мисс Робинсон повела себя до неприличия истерически, упала в обморок, так что пришлось вызывать доктора. Как же гордился, должно быть, Тони Комсток, что сумел прижать к ногтю пугливую глупышку, как гордо пыхтел в свои бакенбарды, как кичился своей победой над пороком. Но студенты опубликовали карикатуру, на которой мистер Комсток был изображен в чем мать родила, лишь на массивном оттопыренном заду балансирует цилиндр. Другой юный гений написал сонет про Комстока, назвав его бесполым клоуном. Еще один, это мой любимец, предложил зажарить его на сковороде. Только где они найдут такую большую сковородку, я не знаю. Во мне благожелательности даже поменьше, чем в студентах. По мне, судьба поступит милостиво, если мой Враг неким чудесным образом окажется без гроша в кармане и глубоко беременным, пусть он выносит ребенка и родит его в страшных муках, как женщины рожают. Пожалуй, будет неплохо еще попросить наградить его фистулой. Но все это бесплодные мечтания. Моя месть состоит в другом – в том, как я еду в своем экипаже через парк, а солнце играет в бриллиантовых сережках. Время от времени в нью-йоркских газетах мелькает очередной слух, что меня видели в Бостоне или Париже и что в то апрельское утро нашли в ванной вовсе не меня. Первоапрельская шутка, можно сказать. Но шутить мне совсем не хочется, особенно когда размышляю о том, что ее душа так и осталась для меня потемками. И я проклинаю те силы, что обратили ее жизнь в страдание и толкнули к смерти. Разум отказывается мне служить, написала она в своем дневнике. Лучше я умру. Господи, прими мою душу и прости мои грехи. Это ее слова, но я могла бы написать то же самое. Мой грех в том, что я не спасла ее. Ближе к вечеру я выпиваю чай, иногда рюмочку хереса с фунтовым кексом[107] и надеюсь, что сегодня внуки, эти две «сосиски Вилли», как мы их называем, дадут передохнуть моей подруге Грете и она заглянет к нам сыграть в вист. Или что моя замечательная Аннабелль привезет в гости своих деток. Их четверо, и каждого приняла бабушка. Я балую их сладостями, будто они пони. Самая маленькая забирается ко мне на колени и делится секретами. Если дети ведут себя хорошо, я позволяю им примерить свои драгоценности и разрешаю поиграть со стеклянными шариками. Аннабелль вечно ругает меня за это, боится, как бы ребенок не подавился. – Ты проглотила пенни, когда была такая же малышка, монетка в конце концов нашла дорогу. Но Аннабелль не любит столь плотских историй. Она настоящая английская роза. Замужем за Генри Саммерсом, симпатичным адвокатом. Правда, в суде, в своем длинном белом парике он смотрится болван болваном, но законник он высокого полета, я даже удивляюсь, что такой специалист оказался в моей семье. Очень удобно, знаете ли. Кроме того, Генри – лучший отец на свете, Джозефа, Сесилию, Эндрю и маленькую Лиллиан он обожает. Последнюю обычно все зовут Датчи. – Датчи, иди ко мне, хорошая моя, – говорю я, и малышка забирается на мои колени, обхватывает за шею пухлыми ручками и гладит по щекам ласковыми пальчиками. – Ох, Датчи, – шепчу я. – Моя прекрасная Датч! Это имя до сих пор причиняет мне боль. Внучке еще и пяти нет, но она вылитая моя сестра. И, глядя на нее, я вспоминаю о том, что потеряла, об обещании, которое дала маме, о мужчинах, разрушивших нашу жизнь своими бесчеловечными и лицемерными законами. Я помню каждого из своих врагов. Я не простила их. И ничего не забыла. Эти записки я посвящаю моей маленькой сестренке Датчи, лежащей в холодной могиле, с чужим именем на надгробии, с нерожденным дитя во чреве. Если бы ее не терзали тайны, если бы не донимал стыд, она могла бы сидеть сейчас в этой комнате, у окна которой я сосредоточенно пишу в дневнике, за столом сидит мой муж Чарли, раздавшийся на английских сливках, а на полу, застеленном брюссельским ковром, играют дети. Солнце рвется в окна, дробится в хрустальных подвесках люстры, разлетается искрами – словно сильфиды и sheehogues резвятся в нашей гостиной. Не забыть бы налить им в блюдце молока да выставить на подоконник, пусть хранят нас от зла. От автора «Моя нечестивая жизнь» – роман. Но в основе его лежит жизнь и смерть Энн Троу Ломан (1811–1879), известной также как мадам Рестелл, которая практиковала акушерство в Нью-Йорке в течение почти сорока лет. Для романа из жизни Энн Ломан позаимствованы кое-какие факты, судебные протоколы, газетные статьи, рекламные объявления, но жизнь моей героини сложилась по-другому. Я старалась быть предельно точной в передаче исторических реалий и фигур, таких как Ч. Л. Брейс и Энтони Комсток, но, если того требовал сюжет, позволяла себе вымышленные сцены, диалоги и обстоятельства, перекраивала события и меняла их хронологию. * * * notes Примечания 1 Общество Таммани (Tammany Society) – сперва благотворительное, впоследствии политическое общество, основанное в 1789 г. Названо по имени легендарного индейского вождя. Имело громадное влияние на политические выборы всех уровней. В 1860-х превратилось в очень могущественную организацию, которая заправляла делами Нью-Йорка, а отчасти и штата Нью-Йopк с целью личного обогащения ее членов. – Здесь и далее примеч. перев. и ред. 2 Лург – баронство в Северной Ирландии. 3 Голуэй – город-графство в Ирландии, находится в графстве Голуэй. 4 Черри-стрит, или Вишневая улица, – улица в Нижнем Манхэттене, названная по вишневому саду, располагавшемуся на этом месте в 1660-х годах. 5 Патрик Генри (1736–1799) – борец за независимость Америки; Джеймс Мэдисон (1751–1836) – четвертый президент США, один из авторов Конституции США; Джеймс Монро (1758–1831) – пятый президент США, автор «доктрины Монро», провозглашавшей свободу от европейской колонизации и независимость от европейских стран; Александр Гамильтон (1755–1804) – один из лидеров Войны за независимость США, первый министр финансов США. 6 Имеются в виду претцели – крендели, которые станут одним из символов Нью-Йорка. 7 Одна из ирландских банд, терроризировавших Нью-Йорк вплоть до конца XIX века.