– Это правда ты? – спрашивала сестра. – Правда? – Я не знаю. Сейчас ущипну себя, тогда увидим. Она засмеялась, и я вспомнила этот смех. Датч прикусила палец. – По-прежнему грызешь ногти, драная ты кошка, – сказала я. – Ой! – Она резко отдернула руку, словно обожглась. – Маменька всегда корила меня за эту дурную привычку. То есть, конечно, не наша мама, а… – Ш-ш-ш, милая. Нет, ты только посмотри на себя. Дама из Чикаго. – А почему твоя горничная не хотела впустить меня? – Ох уж эта мокрощелка, ни хрена она не понимает. – Я тебя тоже не понимаю. – Прости за мой португальский. – И я объяснила, что задача Мэгги состоит в том, чтобы направлять незнакомых посетительниц в соседнюю дверь. А имя Ван Дер Вейл ей незнакомо. – Понимаю. Мы так и стояли посреди гостиной. Солнце врывалось с Пятой авеню, дробясь в хрустальных призмах люстры, окутывая нас сиянием. Неужели это моя сестра? В моей памяти она осталась восьмилетней девочкой, а передо мной светская дама. Датч тоже взирала на меня с недоверием. – Я два года прожила в Париже, – наконец сказала Датч. – Перед возвращением в Чикаго месяц пробуду здесь. Маменька отправилась в Иллинойс раньше, а я воспользовалась шансом разыскать тебя. Твой новый адрес мне дали в Обществе помощи детям. – О, моя дорогая, родная, драгоценная Датчи! – Милая сестра! Как странно. Никому бы и в голову не пришло, глядя сейчас на нас, на наши кружева и юбки изысканного кроя, на наши кольца, браслеты и черепаховые гребни, что когда-то мы, сцепившись как две бродячие кошки, катались по кровати, что я схватила ее за волосы и укусила, а она расцарапала мне все лицо. Когда-то мы были маленькими дикарками в дырявых башмаках, а теперь миссис Пятая авеню и миссис Парк-авеню, собиравшиеся выпить чаю с бисквитами. Вот только сердца у обеих бьются что-то уж очень часто, да молчание слишком напряженное. Датч поглядывала по сторонам. Пусть видит, как высоко я взлетела. В камине (полированный мрамор, резные орнаменты) пролетка поместится. Потолочные панели орехового дерева. И люстра. В глазах сестры я угадала одобрение, она улыбнулась мне. Еще бы. Наверняка ни в доме Эмброзов, ни у Ван Дер Вейлов такого великолепия нет. – Прости, что не предупредила о визите. Мы с Элиотом поселились в «Мраморном доме», и вчера он уехал в Лондон… – Сколько я мечтала об этом! – Странно, почему все-таки твоя горничная приняла меня за торговку? Неужто я похожа на приказчицу из лавки? Она так настойчиво просила меня пройти к служебному входу. Прости, но она что-то странное несла… Мол, дверь кабинета мадам Де Босак за углом… И как ей в голову могло прийти, что я разыскиваю эту ужасную женщину? – Ужасную женщину? – Ты, конечно, знаешь, какие жуткие дела она творила? Не женщина, а исчадие ада, убийца. – Вот как? – Новости о ней долетели даже до Чикаго. Даже в Париже о ней слышали. Уверена, у вас тут все ее обсуждают. Неужто ее кабинет рядом с твоим домом? Говорят, она убила бедную девушку, а потом сбросила труп в реку. – Хм. – Такой скандал! Она погубила тысячи невинных детских душ. – Полное дерьмо! – не выдержала я. Датч вздрогнула, и я почувствовала себя вульгарной торговкой рыбой. – Выпьем кофе? – Пожалуй, – кивнула сестра. Атмосфера изменилась. Мы настороженно смотрели друг на дружку, не зная, что произойдет в следующий миг. Натянуто улыбались. И все же она была для меня точно глоток прохладной воды для больного в лихорадке. Устроившись у окна, выходящего в сад, мы принялись вспоминать маму, рассказывать о своей жизни: Датч – о миссис Эмброз и Элиоте, я – о Чарли и Аннабелль. – Датчи, ты должна дождаться возвращения из школы моей малышки, – сказала я. – Милая тетушка Датч. – Энн… – Сестра замялась. – Энн, насколько я понимаю, тебя никто не называет твоим детским именем. Меня тоже никто больше не зовет Датч… – Энн назвала меня мама. Не знаю, кто дал тебе имя Лили. – И все же я уже давно Лили. – Если тебе больше нравится это имя, так и буду тебя называть. – Спасибо. Для меня Лили было прочно связано с названием траурного цветка. И я вдруг иначе взглянула на сестру – она чужая, совсем чужая. – Я собиралась поехать в Чикаго разыскивать тебя. Я поклялась маме, что найду вас. – Хорошо, что не поехала. Никто не знает, что меня удочерили. Это тайна. Я прошу… не выдавай ее. – Можешь не беспокоиться, сохраню я твой секрет, уж по части хранения чужих тайн равных мне нет. – И не говори никому, что виделась с сестрой. Скажи, что я твоя школьная подруга. – Познакомьтесь, миссис Лили Риардон, моя любимая школьная подруга. Датч рассмеялась: – Миссис Риардон! Помню, ты ее называла… – Миссис Огузок! Датч снова расхохоталась. Совсем как в детстве – громко, заразительно. И вдруг резко замолчала, выпрямилась, сложив руки на коленях, – лощеная светская дама, а не та девчонка, которую я на мгновение увидела. Ван Дер Вейл. – Энн, а где наш Джо? – Я надеялась, ты знаешь ответ на этот вопрос. – Мне о нем ничего не известно. Фамилия его приемных родителей Троу, верно? Я лишь знаю, что Троу переехали в Филадельфию. У меня дома не упоминали о них. Маменька сказала, что он был слишком мал, чтобы помнить меня. Ему сейчас двадцать. – Двадцать один. – Наверное, он высокий. Казалось, Джо стоит между нами – странник без возраста и лица. Я нервно теребила юбку, Датч разглядывала свои руки. На левой руке было кольцо с бриллиантами и крупной жемчужиной. Да она и сама была точно жемчужина – белая, гладкая, блестящая. – У тебя очень милый дом, – сказала она наконец. – Твой муж, похоже, добился успеха. – Он предприниматель. – Да? А чем он занимается? – Медикаментами. Она кивнула, слегка вздернув брови. Рассказала, что ее муж управляет семейными финансами. – Он из тех самых Ван Дер Вейлов, что связаны с «Чикагской северной железной дорогой». – Чудно. Удачно ты вышла замуж. – И ты. – Улыбка у нее сделалась какая-то застывшая. Она вдруг сморщилась. – Элиот и я… что-то у нас не так… со мной не так. Я неспособна… У нас нет детей. Элиот так мечтает о наследнике. И желает знать, чем же я больна. – Ох, mavourneen, скорее всего, ты ничем не больна. – Днем он со мной не разговаривает, а вечерами… – Она покраснела, отвела взгляд. – Каждый вечер он уходит из дома. Пропадает в клубе. И возвращается… – Пьяный? – Он меня не выносит. Видеть не может. – Но ты же такая красавица! – Мой доктор в Чикаго сказал, что дело во мне. Я побывала у врачей и в Лондоне, и в Париже. Никто мне не помог. Все только сказали, что виновата я одна.