– Что я? – Сделай это ты. – Ее глаза заблестели. – Ти продавайт лекарстфо, но что делайт, если оно не дейстфуйт? Что тогда? Что делайт женщине? Грета ела меня глазами. Сын спал у нее на коленях, сунув в рот грязный палец. Моя дочь заснула в соседнем кресле. – Ты как-то сказала, что это убийство, – медленно проговорила я. – Назвала миссис Эванс убийцей. – Пф-ф-ф, – фыркнула Грета. – Я была не прафа. – Да? – Экси, ты ше сама сказайл, што нельзя убийть то, что еще не жило. Так сделай это. Прямо сейчас. Я отвернулась от нее. Сглотнула. – Сделай это! – повторяла Грета. – Сделай! Прямо сейчас. – Мне никогда не приходилось… Но я уже ощущала какой-то трепет внутри. Словно там шевелилась сила, давая понять, что я могу ей помочь. Всегда помогай беднякам, ИБО КРОМЕ ТЕБЯ НЕКОМУ, говорила моя учительница. – Все знайт, что ты бил ашиштентка, – прошептала Грета. – Я только смотрела. Сама ничего не делала. – Так сделай. Прямо зтесь. Ты умеешь. У тебя получийтся. Меня начало трясти. – Ты понимаешь, что можешь умереть? – Я и так умру. И мой сын умрьот. – Грета, не проси. – А я прошу. – Это больно. Это ужасно больно. – Боль сейчас или боль потом. Без расница. Что такое «боль потом» я познала на себе, и она длилась куда дольше, чем «боль сейчас», была куда интенсивнее, и за ней могли прийти тяжелые последствия. Миссис Эванс рассказывала, что значительно больше женщин умирает, пытаясь не дать своему ребенку родиться, чем гибнет при преждевременных родах. Все так, но от этого процедура не становится менее опасной. – Нет. – Мне не прокормийт ни Вилли, ни себя. Мы все равно что покойник. Посмотри на меня. И ты говорийшь мне «нет»? Мальчик у нее на коленях пошевелился, маленький, худенький, капелька засохшей сопли под носом, красная царапина на заголившейся ноге. Темные полукружья ресниц, мягкие губы слегка приоткрыты. Хоть и чумазый, но удивительно красивый малыш. Весь в мать. Грета тоже посмотрела на сына, и лицо ее вдруг разгладилось, просветлело. Нет, никакая она не падшая и не погрязшая в разврате, что, по уверениям четы Дикс, свойственно всем продажным женщинам. – Этот, новый, – заговорила Грета, – он родийся зимой. Как мы будем шить в холота? Мы умрем, и радьи чего? Просто потому, что ты сказаль «нет». – Не проси, Грета. – Они спят. Киндеры. Сделай, пока они спят. – Я не знаю как. – Не откасывай, прошу. – Грета! – Тогда я стелаю это сама. В глазах у нее горела решимость. Яростная. Чистая, как пары скипидара. Вот сейчас разгорится вовсю и поглотит ее. – А если я что-нибудь сделаю не так? – Это мое решение. Умоляю. Как ты мошешь мне отказайт? В голове моей в тот день не утихал голос миссис Эванс. Казалось, она стоит у меня за спиной. На улице сияло солнце, его лучи стекали по фигуре Греты Вайс и заливали светом нашу гостиную. Тебе не нужен свет, надо лишь четко сознавать, что собираешься делать, и действовать по плану. И дай девушке стакан спиртного, как можно крепче. Я налила Грете стакан барбадосского рома, который пил Чарли, а затем и второй. Поцеловала ее. Вынула из дальнего угла буфета инструменты миссис Эванс, завернутые в замшу. Вилли мы уложили спать рядом с Аннабелль. Моя пациентка сбросила тряпье, именуемое «нижним бельем». Лицо у нее было напряженное, тоскливое – совсем непохожее на веселое личико красавицы Греты, которая когда-то поделилась со мной нарядной нижней юбкой и с которой мы гуляли по ночным улицам в мой шестнадцатый день рождения. – Я не хочу причинять тебе боль, – сказала я подруге. – Мне наплевайт! Даже если я закричу, не останавливайся. – Хорошо. – Поторопись, – сказала Грета. – Поспеши. Я уложила ее на диван, ноги пристроила на спинки двух стульев. – Ноги не опускай, – строго велела я. Грета кивнула. Я села на низкую скамеечку меж двух стульев. У ног поставила таз с водой. На колени положила кюретку[65] из комплекта миссис Эванс, один конец обмотан марлей. Введи внутрь два пальца левой руки. Глаза у Греты были закрыты. Губу она прикусила. Маневрируй пальцами левой руки, расширь проход. Введи правую руку с инструментом, направляя его пальцами левой, пока не ощутишь сопротивление. Когда сопротивление усилится, значит, ты достигла шейки матки. Силу прикладывать не надо, действуй мягко, осторожно. Веди инструмент вверх круговым движением. Это непростой прием, требующий известной ловкости рук, помни, что кюретка имеет изогнутую форму. Ни в коем случае не направляй инструмент прямыми движениями. Не используй ничего острого, иначе проткнешь женщину и она истечет кровью. Протыкать можно только мешок[66]. Когда почувствуешь, что миновала обструкцию[67], остановись и определи, что она собой представляет. В середке обструкция должна быть мягкой, как куриная печень, или даже мягче. У краев – упругая, но нежная. Повтори выскабливающее движение дважды или трижды. Все это я и проделала. Будто тыкву вычищаешь. Грета закричала. Принялась мотать головой. Соседи услышат, подумала я. Удали всю обструкцию до последней капли, все, что можно выскоблить. Грета выкрикивала какие-то слова. Я даже не могла разобрать, на каком языке она кричит, это был скорее один протяжный вой. Я мысленно заткнула уши, но звуки продолжали нервировать. – Я не могу, – сказала я, останавливаясь. – Давай! – выдохнула Грета. – Я тебе говорю! Не слушай ее криков. Сосредоточься на внутренностях, этих изгибах, извивах, изворотах, которым рука твоя должна следовать, чтобы облегчить ее страдания. Просто скажи: «Вы молодец, миссис. Так держать». Процедура не слишком долгая. Если ты будешь останавливаться всякий раз, стоит пациентке вскрикнуть, только затянешь процесс. Не останавливайся, пока не добьешься своего. Если ты не сделаешь все тщательно, обрывки тканей останутся в канале, начнут гнить и она умрет. – Хватит! – завопила Грета. Когда она опять заорет, вспомни всех тех женщин, что испытали боль куда более сильную, вспомни, что женский удел – страдание, скажи себе, что она не умрет, если ты все сделаешь правильно. Поговори с ней. Тише, милая, уже совсем скоро. – Тише, милая, – произнесла я дрожащим голосом, – уже совсем скоро. Меня замутило. Запах страха исходил от нас обеих. Грета крыла меня по-немецки не хуже ведьмы. Я чувствовала, как силы вытекают из меня. Если она станет дергаться, скажи ей строго: «Успокойся, милая, иначе себе же хуже сделаешь». – Экси, – прохрипела Грета, и ее вырвало. – Не шевелись! – разозлилась я. – Добьешься, что я проткну тебя насквозь. Я боялась, что шум разбудит детей, они придут в гостиную и увидят лежащую фигуру (как я в свое время проснулась и увидела маму с Берни) и таз, полный крови. Быстрей бы все закончить. Спешить нельзя, – сказала у меня из-за спины миссис Эванс. – Главное – аккуратность. Извлеки инструмент, выплесни содержимое кюветы, затем промой проход раствором уксуса со спорыньей. Вот и все. Я встала, отошла к столу, смешала раствор, нашла в инструментах миссис Эванс спринцовку, наполнила. Вернулась к Грете, все еще лежавшей враскорячку. Дышала она мелко, судорожно. – Мне нужно хорошенько промыть тебя, – сказала я. Грета ответила не сразу, глаза у нее закатились, были видны лишь белки глаз – как у обезумевшей от ужаса лошади. – Давай. Только шиво, шиво!