– Это гора Тубкаль, – говорит Бретт Лайле, указывая в окно. – Самая высокая гора северной Африки. Лайла снимает видео на телефон и набирает подпись. Я подаюсь вперед между Лорен и Джен и спрашиваю: – Ты только что опубликовала инста-сторис? Лайла мне не отвечает, и я рассерженно повторяюсь. – О, извините! – восклицает она, нервно глядя через плечо. Очевидно, я вчера травмировала святого ребенка. Там было что-то про негритянскую Нэнси Дрю? Да я в ударе, когда нахожусь на тридцати миллиграммах чужого лекарства! – Я не знала, что вы обращаетесь ко мне. – Загрузилось? – нетерпеливо спрашиваю я. Лайла смотрит на телефон. – Эм, еще загружается. – Лиза, – ворчу я, – какого черта, чувиха? В мою сторону поворачиваются несколько голов. Обычно я не разговариваю как двадцатилетний парень из братства, друг которого прошлой ночью наблевал на его подушку, но что есть, то есть. – Вы все пытаетесь поймать сеть, она перегружена, – отвечает Лиза, не отрывая взгляда от входящих писем. – Мы можем по очереди включать режим «в самолете»? – посылаю я вопрос в автобус, но все молчат. – Тогда я первая, – вызываюсь я, поднимаю телефон и демонстративно нажимаю на кнопку. – Лорен? – спрашиваю я. – Пожалуйста? Она стонет, но закрывает Инстаграм, смахивает влево и открывает настройки. – Готово, – добавляет Бретт. «Это меньшее, что ты, блин, можешь сделать», – думаю я. Ко мне возвращается вчерашнее прекрасное воспоминание: оптимистичная паника на лице Бретт, когда она показала сообщение на своем телефоне: «Марк спросил, СПАЛИ ЛИ МЫ!» Будто надеялась, что я тоже возмущусь и мы вместе, как в старые добрые дни, придумаем план, как из этого всего выпутаться. Но, по правде сказать, я надеюсь, что об этом услышит Арч. Надеюсь, Арч бросит ее толстую задницу. Смотрю на волосы Бретт, как из рекламы Pantene, которые, по ее заверениям, она просто моет и все. Когда мы жили вместе, ее Conair 2000 стал для меня не единственным открытием. – Я знала, что могу на тебя рассчитывать, Бретт, – хищно улыбаюсь я. Все снова замолкают, притворно наслаждаясь пыльным геологическим мусором за окнами автобуса. Я охаю, когда мы проезжаем по еще одному клочку выжженного пустыря. Затем оживляю телефон и подключаюсь к вай-фай. * * * Издалека деревня похожа на построенную из «Лего» песочного цвета. Мы проезжаем мимо старца, оседлавшего белого осла, к боку которого привязаны две сумки из ротанга. Почему они не ездят до колодца на ослах? – Начнем с того, что это мул, – говорит Бретт, и я пораженно понимаю, что она озвучила это вслух. – Только богатые семьи могут себе их позволить, но на них традиционно мужчины перевозят еду и запасы. – Бретт поворачивается и добавляет: – Богатство – понятие относительное. Во мне растет негодование, что я должна волноваться за этих бедных сельских женщин, которые отказываются от мулов. Я не бессердечная. Мое сердце полно заботой. Моя мама любила меня и не хотела погубить, но сделала это, научив тому, что я ответственна за чувства других людей. За ее, Винса, Бретт и двадцатичетырхлетних светловолосых зрительниц, которые не хотят чувствовать себя виноватыми за то, что их предки владели рабами, потому что они даже не видят цвета кожи. Я так хорошо выполняла свою работу, что заслуживаю прибавки и угловой офис. * * * Мы медленно спускаемся к самому нижнему уровню деревни, стоящие там сложенные из камней хижины маленькие, широкие и без окон. Бретт объясняет, что домики сгруппированы по политическим соображениям, и спрашивает Лайлу, не замечает ли та чего, когда мы заезжаем во что-то вроде центра деревни. – Здесь нет парней, – через минуту отвечает Лайла. Бретт реагирует на это явно очевидное наблюдение так, словно Лайла только что нашла лекарство от рака. – Именно. Многие мужчины в возрасте от шестнадцати и до сорока временно мигрируют в города Северной Африки, чтобы найти работу, и отправляют деньги своим семьям. Тогда кто их насилует? Мы останавливаемся в затвердевшей грязи, немытые любопытные детишки берут нас в кольцо. К окну водителя подходит женщина нашего возраста в головном платке и красной толстовке. Красный – это не совпадение. Бретт отстегивает ремень и втискивается между водительским и передним пассажирскими сиденьями. – Salam! – кричит она в открытое окно, и я подумываю принять четвертую за четырнадцать часов таблетку. Невозможно терпеть неграмотный арабский от Бретт. – Salam, Тала! – As-salam alaykam, Бретт! – отвечает она. Выстреливает на арабском инструкциями водителю, показывая и размахивая руками, как регулировщик с крошечными яйцами и большим мегафоном. Я думала, здешние женщины – угнетенные тихони, которые говорят, лишь когда к ним обращаются. Думала, эти велосипеды созданы, чтобы сохранить девственность девочек-жертв. Сдаем задним ходом в узкий переулок, фургон перед нами делает то же самое. В лобовое стекло наблюдаю, как Марк, открыв задние двери и выпрыгнув, крутит головой и потягивается. Размявшись, закидывает камеру на правое плечо. Я допиваю чай. Да поможет мне бог. * * * Ох, это так утомительно. Встречаться со всеми этими благодарными женщинами. Наблюдать, как мало надо для счастья детям, как они танцуют перед Марком, прыгая вверх-вниз и загораживая объектив. Мы заходим в домик, где женщины плетут ковры, и Тала объясняет суть творческого повторного использования: если ковер старый или порванный, женщины разрезают его и вшивают в шерстяные и хлопковые лоскуты. «Они никогда ничего не выкидывают», – говорит она, и я свирепо смотрю на Лайлу. Раньше эти ковры подходили лишь для местных домов, этакое практичное решение проблемы в виде холодных грязных полов зимой. Теперь их продают за тысячи долларов в магазине на Ла-Бреа-авеню в Голливуде. Лайла делает сотни фотографий с беззубыми улыбающимися женщинами, которые поднимают свои безвкусные поделки, а Бретт на ломаном арабском объясняет Тале, что Лайла – куратор Qalb, онлайн-бутика по продаже товаров, сделанных берберскими женщинами. – Сердце? – Тала прижимает руку к груди. Бретт кивает. – У нас есть такое выражение: дом там, где сердце. Тала размыкает сухие губы в понимании. – Это очень умно. Лайла стоит на коленях, перебирая бахрому коврика из лоскутков, который находится в процессе. – Спасибо, – вежливо говорит она, отчего у меня сводит зубы. С каких это пор женщины начали возвращать комплимент с помощью «спасибо»? * * * На светлой веранде мы сталкиваемся со старушкой, ее лицо иссушено солнцем, и молодой девушкой, которая стоит на коленях возле гончарного круга. Они выглядят так, словно окунулись в грязевую ванну в дорогом калифорнийском спа. Лайла выкрикивает имя – Квеллер? – и девочка поднимает голову, прикрывая глаза рукой. – Лайла, – определяет она. Девочка ждет, когда остановится гончарный круг, и поднимается, без улыбки сложив руки в области таза. Она высокая и угловатая, как и Лайла, и в сравнении с другими местными ее вещи больше всего похожи на одежду: бело-голубой топ с длинными рукавами, широкие ярко-голубые джинсы и потускневший оранжевый головной платок, отодвинутый со лба настолько, что я вижу ее пробор набок. Морской топ, джинсы, яркий платок, пробор. Надо же, а старбаксовские шлюшки имеют влияние. Лайла визжит. – Можешь поверить, что я здесь? Я снова скрежещу зубами. «Можешь поверить, что я здесь». Начинать общение с того, что «все крутится вокруг меня», – это так свойственно для реалити-шоу. Нарциссическое воспитание. Квеллер закрывает глаза и кивает, она может в это поверить. Это как наблюдать за первой встречей двух людей, познакомившихся в Tinder, когда один из них явно не по рангу второму. Квеллер в одном лишь наклоне грязной головы выказывает больше самообладания, чем вся изворотливая семейка Кортни. Лайла переводит взгляд влево – я вижу это! Она проверяет, снимает ли ее Марк! – и подходит к Квеллер, раскинув руки в стороны, как Кейт Уинслет на носу «Титаника». Кажется, Квеллер не хочется обниматься, но приходится – как заложнице убогой империи SPOKE. – Квеллер – одна из наших популярных рукодельниц в Qualb, – сообщает нам Лайла, приобнимая Квеллер за талию. – Она делает самые красивые расписные вазы. Ожидаю, что Квеллер покраснеет под высохшим слоем глины на щеках и передаст комплимент старушке, которая всему ее научила. Но она, как и Лайла, всего лишь отвечает: «Спасибо». Даже в этой бедной стране третьего мира новое поколение девочек умеет делать то, чему я так и не научилась: принимать комплименты. И я не собираюсь маскировать это под высокопарный слог – хреново, что я слишком поздно это уяснила. * * * Не могу больше и секунды вытерпеть этого Лайла&Квеллер шоу, поэтому ускользаю в автобус, пока остальные отправляются на встречу с пекарями и прессовщицами оливкового масла. Водитель покуривает, прислонившись к переднему бамперу. Я начинаю объяснять ему, что ищу роутер вай-фай, потому что жду важных новостей из дома, но потом понимаю, что он либо не врубается, либо ему наплевать. Залезаю на переднее пассажирское сиденье и включаю роутер. От пота солнечные очки сползают по носу, но я терпеливо жду, когда перестанет мигать световой сигнал. Ну наконец-то – соединение установлено. Обновляю отчет The Smoking Gun, и вот он, наверху страницы. «Копаемся… в брехне Охотницы за целями Стефани Клиффорд». Я смеюсь. Да, такя фигня свойственна New York Post. Номинированный на «Оскар» режиссер раскрывает, что ей известно. Несколько месяцев назад она окрестила мемуары Охотницы «своим следующим большим проектом», назвав его «шокирующим, душераздирающим и важным».