А тут и звоночек об окончании антракта прозвучал, и мы вернулись на свои места в третьем ряду. По дороге в партер ко мне неожиданно обратился один товарищ с повадками начинающей богемы: — Петр Петрович? — спросил он меня. — Точно, — ответил я, не узнавая спрашивающего. — Чем обязан? — Андрей Александрович просил вам передать записку, — и он вложил мне в руку свернутый листочек из школьной тетрадки. — И чего там написано? — заинтересованно спросила меня Нина, когда мы уселись на свои места. — Сейчас узнаем, — и я развернул листочек и прочитал написанное кривыми каракулями, — нас приглашают после спектакля за кулисы. Поговорить. — Отлично, — обрадовалась Нина, — всю жизнь мечтала посмотреть, как оно там устроено, закулисье. — На самом-то деле, — сообщил я ей, — ничего особенно интересного там нет — суета, беготня, пыль на декорациях и еще это… суровая грызня за место под солнцем. Как у пауков в банке, короче говоря, там все устроено. — Ну так есть же за что бороться, — мудро рассудила Нина, — победитель получает все… и славу, и деньги, и место под этим самым солнцем… и даже право первой ночи, как граф Альмавива. — Наверно ты кругом права, — вздохнул я, — первая ночь идет в комплекте со всем остальным. Скоро узнаем обо всем этом из первых уст… * * * Спектакль оказался неожиданно длинным, добрых три часа шел, не считая антракта, так что поклоны и вручение цветочков закончилось уже далеко за десять вечера. Все дружно пошли в фойе, а мы немного подождали и отправились искать вход в закулисье театра сатиры. Интуиция привела меня к служебному входу, который был где-то недалеко от буфета. Там сидела суровая вахтерша. — Вам чего, молодые люди? — сурово смерила она взглядом нас обоих. — Ничего особенного, — отвечал я, — пригласили вот поговорить, — и я протянул ей листочек с каракулями. Он надела очки, вчиталась, шевеля губами, а потом сказала: — Направо и после второго поворота третья дверь. — Ну вот, — заметил я Нине, — тебе и закулисье — наслаждайся. — Тут одни двери и даже никто не бегает и не интригует, как ты обещал, — капризно надула она губы. — Не так быстро, — охладил ее пыл я, — будет тебе и дудочка, будет и свисток. Со временем. О, это кажется то, что нам надо, — продолжил я, уткнувшись в табличку с надписью «А. А. Миронов, А. А. Ширвиндт», — стучим? И я вежливо стукнул в эту дверь три раза. Изнутри тут же раздалось зычное «Заходи, не бойся!», и я робко потянул дверь на себя — на нас пахнуло смесью неожиданных запахов, от табака до одеколона, возле огромных зеркал справа сидели двое немолодых и усталых мужчин. — О, Петя и Нина, — сказал повернувшийся к нам Миронов, — как вам спектакль? — Волшебно, — взял я на себя управление беседой, — редко, когда встретишь такое точное попадание в тему. — Ты бы хоть познакомил нас, — подал голос Ширвиндт, — а то неудобно. — Александр Анатольевич, — сказал Андрей, — он же граф Альмавива. А это Петя и Нина, Петя у нас восходящая звезда нетрадиционной медицины. — Как Джуна что ли? — уточнил тот. — Ну почти, — согласился Миронов, — с некоторыми отклонениями. Кстати вас надо бы с ней познакомить, с Джуной. — Не откажусь, — сразу согласился я, — но говорят, что она тяжеловата в общении… — Врут, — веско заметил со своего кресла Ширвиндт, — с кем захочет, она общается вполне нормально. И кого же ты уже успел вылечить, Петя? — проявил он некоторый интерес к моей персоне. Я было открыл рот отвечать, но Андрей опередил меня. — Меня, например. А еще Чазова и Леонида Ильича. — Иди ты, — усмехнулся Ширвиндт и обратился уже непосредственно ко мне, — что — правда генерального секретаря исцелил? — Не то, чтобы совсем уж, — замялся я, — но начал этот процесс, да. — Это дело требуется отметить, — вконец развеселился Анатольевич, вслед за чем из шкафчика под зеркалом появилась бутылка армянского коньяка, а из ниши слева был выдвинут низенький столик на колесиках. После тоста Андрея «будем» Ширвинд продолжил свою тему. — От чего ты его лечил, я уж не буду спрашивать… — А я бы и не сказал, — смело перебил я его, — врачебная тайна, то-сё… — Спрошу другое, — внимательно посмотрел на меня он, — какой он вблизи, Леонид Ильич наш? А то мы видим его только издали — на трибуне мавзолея да на съездах. — Это пожалуйста, — ответил я, — вблизи это старый и уставший человек, который давно хочет на пенсию, а его не пускают. — Я бы отпустил, — сказал Миронов, — надо иногда свежую кровь в руководящие кадры добавлять. — Я бы тоже, — согласился я, — но там могут случиться разные недокументированные особенности, о которых мы не знаем… вполне может и так быть, что свежую кровь пустят не только в руководстве, а и вся страна этой кровью умоется. — Что-то ты очень пессимистичен для своего юного возраста, — еще более внимательным взглядом осмотрел меня Ширвиндт. — Да, а что это твоя красивая подруга все молчит и молчит, — неожиданно обратился он к Нине. А она тут же и высказала все, что накопилось. — Я вас внимательно слушаю, — сказала она, скромно потупив взгляд в пол, — а так-то я считаю, что женщина должна подавать голос в исключительных случаях. — Ну вот считай, что такой случай настал, — усмехнулся Миронов. — Хорошо, — приняла она более свободную позу и выдала, — мне почему-то кажется, что Сюзанну могла бы сыграть немного более молодая актриса. — О как, — озадачился Ширвиндт, — Корниенко для тебя, выходит, устарела. — Да, именно так, — подтвердила Нина. — Не очень верится в пламенную страсть двух таких шикарных мужчин к ней. — Понятно… — побарабанил пальцами по столу Миронов, — но мы тут ничего поделать не сможем — во-первых, это решение режиссера, а во-вторых, у нас просто нет молодых актрис, которые справятся с этой ролью. — Однако, — вспомнил он вдруг после второй выпитой рюмки, — у Пети были какие-то идеи относительно тебя, мой дорогой коллега, — и он выразительно посмотрел на Анатольевича. — Да ну, — деланно изумился тот, — ну давай, Петя, жги — с большим интересом ознакомлюсь с твоими идеями. Я невооруженным глазом видел, что Ширвиндт тупо издевается и надо мной, и над моими виртуальными идеями, но решил не обращать на это внимания… пусть его, а я таки выскажу, что хотел, пусть съест, если сможет. — Мы с Ниночкой недавно беседовали относительно вашей кинокарьеры, Александр Анатольевич, — так начал я. — Да ты что? — еще более язвительно ответил он, — и что там с моей кинокарьерой? — Хреновая она, Анатольич, — перешел я на более приземленный язык, — скрипит, как несмазанная телега на разбитой дороге в Нечерноземье где-нибудь. Ширвиндт сглотнул слюну, но сказать ничего не решился, поэтому я продолжил. — Главных ролей раз-два и обчелся, да и на неглавные зовут довольно редко — правильно? По глазам вижу, что правильно. А это значит что? — Что? — одновременно как спросили оба эти артиста. — Надо брать руль управления в свои руки, вот что, и ковать свое счастье самостоятельно, — ответил им обоим я. — Может, ты меня на главную роль куда-то позовешь? — съехидничал Ширвиндт. — Может, и позову, но это не в ближайшем будущем, — серьезно отвечал ему я, — стратегически, так сказать. А тактически лично я бы, если б вдруг у меня аналогичная ситуация возникла, поступил так… но сначала маленькое отступление, если позволите… Они оба кивнули головами — позволяем, мол, тогда я продолжил. — Никогда не слышали про теорию трех прямоугольников? Вижу, что не слышали… так вот — первый и самый скромный прямоугольник это то, что знаем и умеем. Второй, побольше и покрасивее — то, о чем мы где-то или от кого-то слышали, но сделать пока не можем. И наконец, третий — то, о чем мы не знаем и соответственно сделать не сможем в принципе. Неизведанное и необъясненное, короче говоря. — И что дальше с этими прямоугольниками? — поинтересовался Миронов. — Почему, кстати, они прямоугольники, а не круги? — Название условное, — отозвался я, — сути дела не затрагивает, а вот что дальше с ними, могу рассказать в двух словах…