Кадоган протянул руку, взял пять машинописных страниц, пробежал первую строчку: Auf Anordnung des Obersten Befehlshabers der Wehrmacht. Он нахмурился, затем перелистал в конец: gez. ADOLF HITLER Für die Richtigkeit der Abschrift: ZEITZLER, Oberstleutnant des Generalstabs И Легат с удовлетворением заметил, как заместитель министра выпрямился в кресле. Документ представлял собой директиву Гитлера: «Война на два фронта с главным направлением наступления на юго-восток, стратегический план „Грюн“». — Где, черт побери, вы это раздобыли? — Мне это сунули в домашний почтовый ящик с полчаса тому назад. — Кто? — Я их не разглядел. Человек в машине. Двое, если точнее. — И записки не было? — Ни строчки. Кадоган расчистил пространство на столе, положил документ перед собой и склонил над ним свою непропорционально большую голову. Он читал с предельной концентрацией, прижав кулаки к вискам. Немецким сэр Александр владел в совершенстве — был послом в Вене летом 1914 года, когда произошло убийство эрцгерцога Франца Фердинанда. Предельно важно в течение двух или трех первых дней создать ситуацию, которая продемонстрирует желающим вмешаться странам безнадежность военного положения чехов… Войсковые соединения, способные к стремительным передвижениям, должны быстро и энергично форсировать приграничные укрепления и весьма дерзко углубиться в Чехословакию, будучи уверены, что основная масса мобильной армии последует за ними со всей возможной скоростью… Главные силы люфтваффе должны быть задействованы во внезапном нападении на Чехословакию. Самолеты должны пересечь границу одновременно с первыми частями сухопутной армии… Закончив чтение очередной страницы, Кадоган переворачивал ее и аккуратно клал справа от себя. Дойдя до конца, собрал листы в стопку. — Чрезвычайно интересно, — пробормотал дипломат. — Как полагаю, первый вопрос, который мы должны себе задать, подлинный это документ или нет. — Мне он определенно кажется таковым. — Согласен. — Постоянный заместитель министра снова внимательно посмотрел на первую страницу. — Итак, он датирован тридцатым мая. Он пробежал пальцем по строке, переводя с немецкого: — «Моим непоколебимым решением является расчленение Чехословакии в ближайшем будущем путем проведения военной кампании». Звучит вполне по-гитлеровски. Собственно говоря, это почти слово в слово то, что он заявил Хорасу Уилсону сегодня утром. — Кадоган откинулся на спинку кресла. — Так что, исходя из предположения о подлинности этого документа, что мы, думаю, вполне можем допустить, возникают три принципиальных вопроса: кто передал его нам, зачем его нам передали и, самое главное, почему его передали именно вам? И снова Легат испытал странное чувство вины, как будто, просто получив этот документ, он уже бросил на себя тень подозрения. Он предпочел бы не думать, откуда взялась эта бумага. — Боюсь, я не в силах ответить ни на один из них. — Касательно того, кто это сделал, мы можем не без основания предположить, что это некая оппозиция Гитлеру. Несколько противников режима вступили с нами в контакт минувшим летом, заявив, что готовы свергнуть нацистов при условии нашей твердой позиции по Чехословакии. Не берусь утверждать, что это достаточно сплоченная группа: горстка недовольных дипломатов да аристократы, мечтающие о возрождении монархии. Это первый случай, когда мы получаем от них нечто определенное — да и сей документ едва ли сообщает нам многое сверх того, что мы и так знали. Гитлер намерен уничтожить Чехословакию и хочет сделать это быстро — это вовсе не тайна. Он снял очки и сунул в рот дужку, пристально глядя на Легата. — Когда вы в последний раз были в Германии? — Шесть лет назад. — Поддерживаете связь с кем-нибудь там? — Нет. — Тут Легат, по крайней мере, говорил правду. — Насколько помнится, во время первого своего назначения от Главного департамента вы были в Вене. Это так? — Да, сэр. С тридцать пятого по тридцать седьмой. — Обзавелись друзьями? — Не особо. У нас был маленький ребенок, и жена ждала нашего второго. Нам своих забот хватало. — Что до германского посольства в Лондоне — знаете кого-нибудь из штата? — Нет, едва ли. — Тогда я не понимаю. Откуда немцы вообще могут знать, что вы работаете на Даунинг-стрит, десять? — От моей жены, быть может? — Легат пожал плечами. — Она время от времени всплывает в светской хронике. Иногда мелькает и мое имя. Не далее как на прошлой неделе «Дейли экспресс» — при воспоминании Хью залился краской стыда — разместила статейку о вечеринке у леди Коулфакс, где он был обрисован как «один из одареннейших молодых сотрудников Форин-офис, теперь работающий помощником у ПМ». — Светская хроника? — Постоянный заместитель министра повторил это выражение неприязненно, как если бы имел дело с чем-то гадким, к чему стоит прикасаться только щипцами. — Это что еще такое? Легат не брался определить, шутит сэр Александр или говорит всерьез. Но прежде чем успел ответить, раздался стук в дверь. — Войдите! Мисс Маршан внесла папку: — Только что доставили телеграмму из Берлина. — Наконец-то! — Кадоган едва не вырвал папку у нее из рук. — Я ее весь вечер жду. Снова он положил документ на стол и склонил над ним большую голову, читая с таким напряжением, что казалось, вот-вот упадет на страницу. — Сволочь… сволочь… сволочь! — бормотал Кадоган себе под нос. С самого начала кризиса заместитель министра не уходил с работы раньше полуночи. Хью удивлялся, как удается ему выдерживать напряжение. Наконец сэр Александр поднял взгляд: — Последние новости от Гитлера. ПМ должен увидеть это немедленно. Вы ведь идете в номер десять? — Да, сэр. Кадоган сунул телеграмму обратно в папку и передал молодому человеку. — Что касается другого дела, я приму меры, и посмотрим, что смогут выяснить наши люди. Уверен, завтра они захотят пообщаться с вами. Обдумайте все как следует. Попытайтесь сообразить, кто за всем этим стоит. — Да, сэр. Кадоган потянулся за другой папкой. Согласно протоколам кабинета, телеграмма № 545 из Берлина (письмо из рейхсканцелярии премьер-министру) была передана Чемберлену вскоре после 22:00. Все места вокруг стола в зале заседаний были заняты: двадцать министров в общей сложности, не считая Хораса Уилсона, который в качестве особого советника докладывал о своей встрече с Гитлером, а также секретаря кабинета министров Эдварда Бриджеса, педантичного очкарика, отец которого был поэтом-лауреатом[6]. Многие курили. Большое подъемное окно в сад было открыто в попытке развеять смог от сигар, сигарет и трубок. Теплый ночной ветерок время от времени шевелил бумаги, разложенные на столе и валяющиеся на ковре. Когда Легат вошел, говорил лорд Галифакс. Хью потихоньку приблизился к премьер-министру и положил перед ним телеграмму. Чемберлен, слушавший министра иностранных дел, кивнул и легким наклоном головы велел Легату идти и сесть среди других служащих, разместившихся на поставленных рядком у дальней стены стульях. Два занимали стенографисты из секретариата кабинета министров — оба строчили перьями, — на третьем восседал Клеверли. Подбородок его свисал на грудь, руки и ноги были скрещены, правая нога слегка подрагивала. Когда Легат сел рядом, он поднял тяжелый взгляд, наклонился и прошептал: — Что это? — Ответ Гитлера. — Что пишет? — Увы, я не посмотрел. — Упущение с вашей стороны. Будем надеяться, что хорошие новости. Боюсь, бедному ПМ и так забот хватает. Боковым зрением Легат наблюдал за Чемберленом. Тот надел очки и читал письмо Гитлера. Министра иностранных дел, сидевшего напротив ПМ, видно не было, зато слышался его голос с безошибочно узнаваемыми раскатистыми «р» и назидательным тоном, словно он держал речь с невидимой кафедры. — …А потому я с огромным сожалением заявляю, что по зрелом рассуждении не могу поддержать премьер-министра в данном конкретном случае. По моему мнению, отправка телеграммы в редакции сэра Хораса сулит громадные неприятности. Сообщить чехам, что они немедленно, под угрозой применения силы должны уступить свою территорию, будет приравниваться, как я считаю, к полной капитуляции. Он сделал паузу и выпил глоток воды. Атмосфера за столом ощутимо сгущалась. Святой Лис сбросил маску! Некоторые из министров даже подались вперед, опасаясь, что неверно расслышали.