Помню тот день, когда она впервые уехала от меня к себе домой. Весь день я не знал, чем себя занять. Зои пообещала, что приедет вечером, но я боялся, что она передумает и не вернется… Я решил разобрать чердак, который за одиннадцать лет моей жизни в этом доме ни разу не убирал, и там накопилась целая гора всякого барахла. Я поднялся по старой скрипучей лестнице, отворил дверь ключом, который всегда был вставлен в замочную скважину, и шагнул в темноту. Посередине комнаты стоял письменный стол, кругом были разбросаны листы бумаги, исписанные непонятным почерком. На столе стояла старая клетка для птиц, под столом – небольшой сундук, а рядом – два запечатанных ящика и картина с изображением женщины в плаще. Я подошел к столу, взял в руки тетрадь, покрытую толстым слоем пыли, открыл ее и пробежал глазами по первым строкам: «Посвящается Пирату, Марте, Кнопе, Вильмонту и Патриции – тем, кто не покидал мое сердце ни на минуту». Стал читать дальше: «Если вы готовы прочитать увлекательные и поистине загадочные истории, то отбросьте все свои дела, сядьте куда-нибудь в укромный уголок, где вас не будут отвлекать, и я поведу вас намного дальше, чем вы можете себе сейчас представить». Как-то раз я стал случайным свидетелем одной ссоры в магазине сладостей, название которого я, к сожалению, забыл… Кажется, это был магазин Карла Флоера на проспекте Ледоколов. Бедная, но опрятная на вид семья стояла в очереди у прилавка. Самый младший мальчик, лет семи, упрашивал маму купить ему взрывные леденцы. Кажется, он получил отказ уже раз десять и теперь плакал. Дети всегда так делают, во всяком случае, упрямые. Или только невоспитанные? Я довольно плохо разбираюсь в детях, да мне это особенно и не нужно. На минуту я задумался. Если бы я открыл подобную лавку в бедном квартале этого города, доплачивал бы я продавцу за выслушивание плача детей, ведь они самые частые гости у прилавков со сладостями? Наверное, нет. От размышлений меня отвлек владелец магазина, пожилой господин с багровыми щеками, в черном цилиндре: – Д-д-добрый вечер, прошу прощения за задержку! – прохрипел он. – Добрый… Ничего страшного: пока я ждал, успел насладиться запахом сладостей и детским шумом в этом чудном месте, – чуть иронизируя, ответил я. – Вы привезли чертежи? Тут он протянул ко мне свои толстые ручищи. Я отдал ему кипу бумажек, которая стоила намного дороже, чем мне предложили за эту работу. Его глаза заблестели: у жадных людей такое случается каждый день. Он развернулся ко мне спиной, как-то зловеще пробурчав: «Идите за мной». Мы протиснулись сквозь толпу покупателей, стоявших у прилавка, прошли по темному коридору с тремя поворотами, и в конце последнего оказалась дверь. Он отворил ее позолоченным ключом и пропустил меня вперед. Попав в плохо освещенную комнату, где ничего нельзя было разглядеть, я не испугался. Но тут дверь с грохотом захлопнулась за моей спиной, и я похолодел. Когда мои глаза привыкли к темноте, мне удалось разглядеть пожилого мужчину, старше моего предыдущего спутника. Он сидел за столом посередине комнаты. Небольшая лампа освещала огромную книгу, в которую старик что-то записывал. Пришлось сделать несколько шагов к нему навстречу. – Добрый вечер! – поприветствовал я его. Он продолжал писать, ничего не ответив. Тогда я сделал еще несколько шагов и постучал по столу. Старик поднял на меня глаза. – Оплата? Счет? Поставки? – проговорил он. – Да нет же, чертежи, – ответил я. – Ах, да… оплата, – промолвил мой собеседник. На минуту задумавшись и сверив что-то у себя в книге, он протянул мне мешочек с монетами: – Четыре золотых и пятнадцать серебряных, как договаривались. Даже в таком полумраке было видно, как у него блестят глаза. Я присмотрелся и заметил на столе не только книгу, в которой, по-видимому, он вел учет финансов, но и бумаги, покрытые пылью, огромное количество пузырьков с чернилами и клетку, в которой сидел попугай. Он выглядел каким-то потерянным, будто, кроме клетки и пыльных бумаг, ничего не видел в своей жизни. Мне вдруг стало его жалко, и я спросил: – Красивый попугай, но с виду очень несчастный. Он умеет говорить? Старик, уже погрузившись в свои бумажки, вяло ответил: – Не знаю. Я сказал, что отдам за него золотую монету. Сейчас я немного приукрашу, но глаза у старика заблестели так, что можно было ослепнуть. Так бывает, когда жадному человеку предложить нечто очень выгодное для него. Он резко встал и сразу стал торговаться: «Как, только одну золотую? Это экзотический попугай, из таких далеких краев, что стоит не меньше четырех золотых, а то и вовсе не продается!». Я вернул старику мешочек с монетами, взял клетку, обронив на прощание: «Сдачи не надо…». Выйдя на улицу, я открыл было клетку, чтобы отпустить бедолагу на волю, но подумал, что место здесь не самое благоприятное. К тому же скоро зима, а это птица экзотическая, еще простудится да помрет… Читатель! Ты, наверное, ожидаешь, что попугай окажется волшебным и что он озолотит меня в один миг за доброту к нему? И что я стану богачом, а когда те старики узнают о волшебстве попугая, то умрут от зависти? К сожалению, нет… Попугай оказался обыкновенным: у него были зеленые перья, и родом он был из какой-то экзотической страны. Я вернулся вместе с ним домой и был ужасно горд собой, ощущая себя спасителем: будто я пересек семь королевств и спас принцессу из башни с драконом. Но нет: в клетке у меня был неухоженный попугай, больше похожий на мешок с перьями! «Надо привести тебя в порядок», – проговорил я вслух. И сразу попытался почистить попугаю перья, успокаивая его, но он, похоже, был немного шокирован таким фамильярным обращением. Когда я аккуратно приподнял его крыло, то увидел тоненький ремешок, завязанный под левым крылом. Я развязал узелок, снял ремешок и обнаружил небольшую свернутую бумажку. На ней были указаны какие-то координаты и нарисован маленький желтый ключ, а также надпись черными чернилами: «Спасите нас!». Это что, глупая шутка жадных стариков?! Хотя нет, содержание записки не очень похоже на шутку. И кто это писал? Как давно? Может быть, уже слишком поздно? На следующий день я вернулся в лавку, чтобы расспросить стариков о попугае. Но, подойдя к магазину, я увидел табличку «Закрыто». Долго простоял у входа, но никого не дождался. Пошел первый снег. Укутавшись в свое серое пальто и завязав потуже шарф, я направился обратно домой. Зайдя в квартиру, я даже подпрыгнул от неожиданности: до меня донесся голос Зои с первого этажа: «Сойер, я дома!». Я закрыл тетрадь и спустился на первый этаж. День 35-й За окном идет снег, а я вернулась с работы домой, к моему Сойеру. Не представляю себе другой жизни, да и не хочу, наверное, представлять. Последние десять дней мы перечитываем целую гору исписанных тетрадей, которые он нашел на чердаке. Тут множество историй, но все они начинались одинаково: «Посвящается Пирату, Марте, Кнопе, Вильмонту и Патриции – тем, кто не покидал мое сердце ни на минуту». – Сойер, как ты думаешь, кто она, Патриция? Такое красивое имя… – А мне больше интересно, кто такой Пират… Не может быть, чтобы человек, который написал все это, дружил с ним. Как-то в голове не укладывается: какие в наше время могут быть пираты? Сойер сказал мне, что когда-то был знаком с человеком, который писал в этих тетрадях. Но ехать в место, где он жил и мы можем получить ответы, очень долго: почти два дня без остановки. Я так загорелась этой идеей, что уже через день мы отправились в путь – узнать, кто такая Патриция и почему автор дружил с Пиратом. День 38-й Мы приехали в тот приют, в котором я когда-то провел первые тринадцать лет своей жизни. Здесь ничего не изменилось: тот же запах, те же скрипящие доски на полу, только детей стало намного больше. Казалось, все было по-прежнему, но я почему-то не узнавал это место. Мы вошли в центральную комнату, где так же стояло любимое кресло мадам Илоны. Дети, бегавшие кругом, – кто с игрушками, кто с книжками, – особого внимания на нас не обращали. Тут бурлила жизнь, маленькая жизнь вдали от огромного мира. В комнату зашла девушка лет двадцати, и к ней тут же подбежал один из мальчиков. Он громко плакал, показывал на свое, по всей видимости, красное горло. – Все пройдет, успокойся, малыш. Ложись в кроватку, а я тебе принесу чай с лимоном, и мы тебя вылечим. Ты только не расстраивайся… Она заметила нас и, поздоровавшись, спросила: «Чем могу помочь?». У меня немного перехватило дыхание, и я ответил что-то невнятное: «Я, точнее, мы хотели бы увидеть мадам Илону, здравствуйте…». Девушка посмотрела на меня с печалью в глазах и произнесла: «К сожалению, ее уже нет в живых, она умерла два года назад. Теперь о детях забочусь я». Она говорила что-то еще, как будто не давая возможности ответить. Мне было больно… День 39-й Мы с Сойером остались переночевать в приюте. Когда дети ушли спать, взрослые сели у камина. Новую воспитательницу звали Лора. Ей было всего девятнадцать лет, но она справлялась со своими обязанностями не хуже, чем мадам Илона, а, может быть, даже лучше. Лора сказала, что попала в приют, когда ей было восемь лет. Мы беседовали долго, около двух часов. К нам присоединился старый дворник, которому не спалось. Он пил странное пойло из своей фляги и ближе всех сидел к камину. Мальчики с кухни принесли нам жареную картошку и горячий чай. По ночам здесь работали только старшие ребята: они трудились ночью на кухне, чтобы приготовить для всего приюта завтрак. Я все же осмелилась спросить: «Лора, не знаешь, жила ли тут девочка по имени Патриция?» Она с недоумением посмотрела на меня и покачала головой. А дворник усмехнулся и, выдержав паузу, стал рассказывать: «У одного ребенка, лет тридцать назад, был щенок по имени Патриция. Мальчик очень переживал, когда собачка сбежала, по крайней мере, ему так сказали. Он удирал по ночам и искал ее, но никто из взрослых не осмелился ему даже намекнуть, что кто-то из детей в этом чертовом приюте утопил его щенка в ведре. Мальчик верил, что однажды найдет свою Патрицию, а потом сбежал и не вернулся». «Его звали Джек?» – спросил Сойер. Дворник молча продолжил отхлебывать из своей фляги… День 40-й Лора Сюда, в приют, редко кто заезжает, поэтому Лора была рада познакомиться и поговорить с Сойером и Зои, но они уехали несколько часов назад. Девушка уложила детей спать, убрала разбросанные книжки и игрушки по местам, заварила себе чай. У Лоры были красивые, немного рыжеватые волосы, милые веснушки весной и чуть печальный взгляд. Она стояла на кухне. В руках чашка чая, а в голове – очередь из тяжелых воспоминаний… Папа погиб еще до моего рождения. Он был достойным человеком, но не очень везучим. Его застрелили на военной операции – так говорила моя мама. Мы с мамой всегда спали в одной комнате в нашей маленькой квартирке. Маме часто было плохо, и она плакала, а я не знала, чем ей помочь. Когда плакала она, плакала и я. Плач, так же как и смех, может быть заразительным. Она начинала успокаивать меня и сама приводила себя в порядок. Однажды я вернулась из школы, когда мамы не было дома. Там меня ждал незнакомый дядя, который сказал, что мама попала в больницу и у нее немного болит голова. Когда я навещала маму в клинике, она всегда держала в руках плюшевого зайчика и разговаривала с ним. Она плакала, зажимая в руках игрушку в ожидании, что зайчик тоже начнет плакать и она станет его успокаивать. Кажется, мама называла игрушку моим именем, а меня не замечала. Она жаловалась зайчику, что у нее очень твердая подушка. Я пообещала маме, что достану для нее самую мягкую подушку, которая только существует. Уже и не помню, каким образом я ее тогда думала достать, ведь мне было всего восемь лет. Обещание свое я не успела выполнить: мама умерла через две недели – не знаю, отчего, мне не сказали. Наверное, виной всему была слишком твердая подушка, а ведь у нее так сильно болела голова… Следующие несколько лет я жила в приюте. И однажды написала доктору письмо о том, что тут совсем нет игрушек и я хочу того плюшевого зайчика, с которым играла моя мама в больнице. У меня совсем не осталось вещей из моей прежней жизни. Дома сохранилось много интересных папиных вещей: он хорошо зарабатывал, но мама не хотела продавать ничего из того, что принадлежало ему. Думаю, сейчас эти вещи уже не получится вернуть. Зайчика мне так и не прислали. Фотографий родителей тоже не было, и я начала забывать, как они выглядели. По воскресеньям наша воспитательница, мадам Илона, водила нас в храм, где мы читали молитвы. Я не задавала вопросов, но была обижена на Бога, что он не спас моих родителей. Потом мы возвращались в приют. Спустя несколько лет умерла наша воспитательница. Я в какой-то момент хотела сбежать из приюта, но как это сделать, когда у одного из ребят помладше болит горло, а другой не поделил машинку с девочкой, которая постоянно плачет?