– Он ранен? – выдавил из себя Майер, заметив тонкую струйку крови, вытекающую изо рта. – Сейчас посмотрим, – буркнул Будищев и приложил два пальца к шее торговца. – Ну что? – не выдержал ожидания гардемарин. – Наповал, – вынес свой вердикт прапорщик, не почувствовав биения жилки. – Как же это… – Пуля виноватого найдет, – грустно усмехнулся Дмитрий, после чего подобрал весь заказанный у маркитанта товар, положил рядом с торговцем вытащенную из бумажника ассигнацию и поманил за собой все еще потрясенного такой нелепой смертью приятеля. – Пойдем, заодно и помянем. – Но нельзя же его так бросить! – Зачем же бросить? – удивился моряк и, выглянув из лавки, гаркнул во все горло расположившимся неподалеку стрелкам из туркестанского батальона: – Эй, служивые! Тут Ашота убило. Оттащите его в сторону, да дайте знать другим армянам, пусть приберут барахло да похоронят по своему обычаю. – Интересно, есть ли у него семья? – Сашка, ты на проповеди у отца Афанасия давно ли был? – Даже не припомню… – Оно и видно. А то бы знал, что «многия знания – многия печали»[73]. Прибытие графини Милютиной и героическая гибель подполковника Мамацева, помимо всего прочего, привели к тому, что все три представительницы прекрасного пола, которых судьба занесла на окраину мира в забытые богом пески Закаспийского края, стали жить вместе. Пока они служили в госпитале, хозяйство их вел денщик покойного Дмитрия Осиповича, а имущество охранял верный Сердар, зорко следивший, не несет ли кто чего-нибудь вкусненького, и в случае обнаружения такового, немедля пресекавший безобразие. – Держи, оглоед, – угостил щенка зашедший в гости Будищев. Сердар мгновенно проглотил подношение и снова уставился на прапорщика просительными глазами, как бы говоря: «Это и всё?» – Не наглей, – ухмыльнулся Дмитрий и пошел дальше, а будущий волкодав и гроза всех кошек покатился за ним, не теряя надежды еще что-либо упромыслить. – Здравия желаю вашему благородию, – поприветствовал его растапливающий огонь солдат. – Привет, Севастьян, – узнал тот денщика. – Как дела? – Да какие тут дела, – отмахнулся служивый. – Барышни мои носу не кажут из больничных кибиток, все за ранеными ходят. Оно, конечно, дело богоугодное, но нельзя же так-то! Надобно и отдохнуть когда. – Ничего, возьмем Геок-Тепе, тогда и отдохнем. – Скорее бы уж, – вздохнул солдат и потрепал по голове подошедшего к нему щенка. – Что, разбойник, опять ищешь, где бы набедокурить? – Опять? – улыбнулся Будищев. – Снова, ваше благородие. Это ведь не собака, а божье наказание! Давеча этот паразит у отца Афанасия сапог сгрыз, пока тот спал. Чего смеетесь, батюшке заутреню служить, а он одной ногой босиком! Сплошное поношение христианской веры… – Дмитрий Николаевич?! – обрадованно воскликнула выглянувшая из палатки баронесса. – Я, Люсия Александровна. Добрый день! – Здравствуйте. Вы так давно у нас не были. Если бы не ваш Шматов, то мы бы даже не знали, живы ли вы еще. – Да что мне сделается. Лучше расскажите, как вы, как Катя, как Елизавета Дмитриевна. – Неужели Федя ничего вам не рассказывал о нашем житье-бытье? Впрочем, заходите, я угощу вас чаем. – С удовольствием, – не стал отказываться Будищев, – только, кажется, Севастьян еще не ставил самовар. – Это ничего, – мягко улыбнулась барышня. – Я нагрею воды на примусе. – На чем? – удивился прапорщик. – Это такое приспособление, – охотно пояснила баронесса. – Его совсем недавно прислали госпоже Милютиной из Петербурга. Очень удобная вещь. Вы, наверное, о таком еще и не слышали? – Да как вам сказать… – улыбнулся Дмитрий. – Господи, какая же я глупая! – всплеснула руками баронесса. – Да ведь на нем клеймо фабрики Барановского – Будищева. Дмитрий Николаевич, не смейтесь! – Не буду, – сделал честные глаза моряк, внимательно рассматривая чудо техники. Аппарат был несколько больше, чем он рассчитывал, но все же довольно компактен, чтобы им без особого труда могли управляться женщины. Как и все в этом времени, украшен витиеватыми узорами, но в общем и целом вещь получилась вполне утилитарная. Значит, кузены Барановские не теряли зря времени и все-таки внедрили очередное его изобретение. – А почему такое название, «примус»? – поинтересовалась девушка, нагнетая давление ручным насосом. – А я знаю? – мягко отстранил ее Дмитрий, после чего выполнил все необходимые процедуры и поджег форсунку. – Какая прелесть! – едва не захлопала в ладоши Люсия. – Я как вспомню, сколько сил требовалось для того, чтобы растопить хотя бы небольшой костерок. Если нам не помогали солдаты, то мы с Катей рисковали остаться голодными… В порыве чувств она не удержалась и, подскочив к Будищеву, встала на цыпочки и попыталась его поцеловать в щеку, но как-то так получилось, что тот повернулся и их губы встретились. Это был всего краткий миг, но он показался обоим вечностью. – Теперь ваш брат точно вызовет меня на дуэль, – неожиданно охрипшим голосом сказал Дмитрий. – Пусть только попробует! – тихо ответила баронесса. – Я взрослая и вполне самостоятельная женщина, а потому могу сама определять свою судьбу. К тому же вы и так пощадили его, хотя это стоило вам репутации. Да-да, не спорьте, я знаю, чем вы пожертвовали ради меня… В другое время Будищева, возможно, удивило бы, что эта жертва была ради Люсии, но только не теперь. Вот уже более полугода единственными женщинами, встречавшимися ему, были местные туркменки, с их своеобразной внешностью и понятиями о гигиене. А тут рядом стояла молодая девушка и смотрела на него пронзительными, глубокими как омут глазами. Он не видел ни мешковатого и много раз штопанного платья, ни ее огрубевших от тяжелой работы в госпитале рук, ни усталости на ее безгранично милом личике. Сейчас не было ни выслужившегося из нижних чинов начинающего предпринимателя и аристократки – дочери придворного банкира. Нет, только он и она. Мужчина и женщина. Потомки Адама и Евы, и гудящий, как маленький паровоз, примус, вместо яблока с «древа познания». «Да поцелуйте же меня, офицер вы или тряпка!» – говорили ее глаза, и кто бы в этот момент устоял перед этой мольбой о любви, посреди смерти и страданий? «Какого черта я делаю?» – подумал Дмитрий, когда способность соображать ненадолго вернулась в его голову. Но он не был бы собой, если не смог прогнать эту мысль на задворки сознания. К черту мирную жизнь и далекий Петербург! Жить надо здесь и сейчас. Это была его женщина, и он чувствовал это, как хищник чует добычу. Они еще ни разу не были вместе, но он знал, что она принадлежит ему всем сердцем, всей душой. Более того, он только сейчас понял, что все время хотел этого. Да, он старался держаться от нее подальше, но неумолимая судьба снова и снова сводила их вместе. И кто он такой, чтобы противиться судьбе? – Люси, ты здесь? – раздался из-за полога голос Кати. – Чтоб тебя, – с досадой выдохнула Люсия и, вывернувшись из его объятий, исчезла за перегородкой, делящей их кибитку напополам. – Добрый день, Екатерина Михайловна, – постарался придать своему голосу безразличие Будищев. – Дмитрий Николаевич? – прощебетала мадам Мамацева, к которой понемногу возвращались ее обычная жизнерадостность и манера общения. – Какой приятный сюрприз! А где Люси? – Она немного надышалась дымом от примуса и вышла, – не нашел ничего лучшего, чтобы ответить моряк. – Вот как? – Да, она собиралась угостить меня чаем, а тут такая оказия. – Странно, раньше от него совсем не было никакого дыма. – Увы, конструкция еще сыровата, но я обязательно что-нибудь придумаю. – А чай был бы весьма кстати. Тем более что у нас осталось еще немножко этой грузинской пастилы, как ее, ах да, «пеламуши»[74]. Хотите попробовать? – Нет, то есть да. То есть мне уже пора. Я заходил попрощаться. Скоро штурм, и кто его знает, свидимся ли мы. Прощайте, Екатерина Михайловна. Кланяйтесь ее сиятельству Елизавете Дмитриевне и Люсии Александровне. С этими словами Будищев выложил принесенный с собой сверток с гостинцами и спешно ретировался под удивленным взглядом Кати. Однако это была не последняя неожиданная встреча на сегодня. Едва Дмитрий вышел наружу и быстрым шагом двинулся прочь, как ему наперерез непонятно откуда бросился Марк Барнес. Вид у фельдшера, надо сказать, был очень взволнованный, чтобы не сказать возбужденный. Лицо горело лихорадочным румянцем, руки никак не могли найти себе места и как будто жили отдельной от туловища жизнью. То скрещивались за спиной, то погружались в карманы, а когда он начинал говорить, принимались отчаянно жестикулировать. – Чего тебе? – грубовато поинтересовался Будищев, которому и в обычное время было плевать на душевные переживания других, а уж теперь и подавно. – Ваше благородие, – жалобным тоном начал Барнес. – Вы только не ругайтесь на меня, но я не могу больше терпеть! Этот вопрос жжет меня изнутри, а я не знаю, как к вам обратиться. – Давай без прелюдий, – буркнул прапорщик, досадуя на задержку. – Если вам так угодно, так я не против! Просто дело у меня такое деликатное, что я не знаю, с чего начать. Хорошо-хорошо, не сердитесь, я таки начал! Так уж случилось, что я помогал вашему Федору переносить вещи из госпитального склада. Ну, те самые, которые не успели украсть господа-интенданты. Нет, я понимаю, что самое ценное эти шлимазлы унесли, но те, что остались, были тоже довольно тяжелыми. – Тебе что, полтину дать? – не выдержал Будищев. – Ой, нет, что вы! Хотя если вашему благородию будет так угодно, так я и слова не скажу против… Хорошо-хорошо, я рассказываю дальше. И вот когда я тащил самый тяжелый баул, а он таки был ничуть не легче, чем та митральеза, из которой вы так славно стреляете по текинцам, из него выпала картографическая карточка. На ней были изображены вы и одна прелестная барышня. – И ты ее украл? – вник наконец в суть Дмитрий. – Да как вы могли такое подумать?! – оскорбился сын еврейского народа. – То есть я ее, конечно, взял, но не насовсем, а чтобы рассмотреть получше. Потому что ваш Шматов не стал мне ничего рассказывать, а отобрал и даже пообещал набить морду, если я буду лезть не в свое дело. – Если пообещал, то набьет. – Вы так думаете? Впрочем, разве по этому лицу мало били? Но это мелочи, главное в том, что я успел разглядеть эту барышню. И с тех пор, вы не поверите, я не могу ни спать, ни есть, а только думаю, кто же она такая, ибо эта славная девушка так похожа… вы только не ругайтесь…