– Вот, – простодушно протянул ему кожаный мешок один из матросов. – Молодец! – выразительно похвалил его прапорщик. – Пойдешь с нами. – Рад стараться, – смущенно ответил тот намертво затверженной на занятиях фразой. – Слушаюсь. – Напоминаю всем, – продолжил Будищев, – что вы не у тещи на блинах, а на войне. А потому держитесь настороже, и вообще, сначала стреляйте, а потом думайте. Колодец Дмитрий заметил, еще пока они короткими перебежками двигались по Кале. Источник водоснабжения, как водится, находился на небольшой площадке, окруженной со всех сторон домами. Вероятно, в мирное время здесь любили собраться и посудачить пришедшие за водой женщины, но теперь вокруг было пусто и тревожно. К тому же в пострадавших от обстрела строениях вполне могли прятаться враги. – Есть, ваше благородие! – обрадованно прошептал Петров, зачерпнув с помощью нехитрого устройства, именуемого в России журавлем, воды. – Пущай на дне, но есть! – Может, ее отравили? – опасливо пробубнил второй матрос. – Мало ли что этим басурманам в голову придет. – Может, – охотно согласился с ним Будищев, напряженно озирая окрестности. – Вот мы на тебе сейчас и проверим! – Слушаюсь, вашбродь, – потерянно отозвался парень, наклоняясь к кумгану. – Ты что, дурак? – отпихнул его в сторону прапорщик и покрутил пальцем у виска. – Очнись, боец! Пулеметам пофиг, какая вода, а у тебя во фляге с собой должна быть. Или просохатил уже? – Никак нет! – обрадовался тот. – Деев, ты меня эдак до кондрашки доведешь! – покачал головой припомнивший наконец-то его фамилию Дмитрий. – Набирай скорее бурдюк и дуй с ним к первому расчету, а ты – Петров, ко второму… Не успел он договорить, как из соседнего двора раздался выстрел. К счастью, неведомый стрелок взял слишком высоко, и пуля только свистнула над головами матросов. – Пригнитесь! – рыкнул на подчиненных прапорщик, приставляя к плечу приклад. – Вон он, вашбродь, – показал рукой Деев, заметивший дым от вражеского выстрела. – Вижу, – нехотя процедил Будищев, нажимая на курок. – Попали? – с блеском в глазах спросил матрос. – К расчетам – бегом, вашу дивизию! – вызверился на него Дмитрий, но потом добавил уже спокойным тоном: – Я прикрою. Гулко бухая сапогами по утоптанной до состояния камня земле, моряки умчались прочь. Дождавшись, когда моряки покинут опасный участок, прапорщик осторожно двинулся к забору, из-за которого палил один из последних защитников Калы. Едва он успел добраться до дувала, как сверху показался шестигранный ствол старинного карамультука. «Так вот почему ты так редко стрелял», – подумал про себя моряк. Была бы у него граната, он не раздумывая бросил ее через забор, но как говорили казаки-таманцы, «чого нема – того нема»! Стрелять тоже было несподручно, поэтому он, не тратя времени даром, схватился за вражеское ружье и что есть силы дернул его на себя. Оно неожиданно легко поддалось, и в руках у Будищева оказался трофей. – Эй, выходи! – позвал моряк обезоруженного противника. На этот зов из калитки с трудом вышел старик, одной рукой опиравшийся на палку, а второй сжимавший кривой кинжал. Судя по всему, вздумавший пострелять аксакал был таким же древним, как и отобранное у него кремневое ружье. Дряблая кожа цвета высохшего пергамента, голый череп, несколько седых волос, оставшихся от бороды, слезящиеся выцветшие от времени глаза указывали на более чем почтенный возраст. Но дух его был еще крепок. – Шайтан! – прошипел он, ощерив беззубый рот, и попытался ткнуть своего врага кинжалом. – Не дури, дед! – нахмурился прапорщик, клацнув затвором и одновременно делая шаг в сторону. Увы, воспринявший его отход как признак слабости, старик и не думал останавливаться. Выставив вперед лезвие, он посеменил в свой последний бой, очевидно, намереваясь дорого продать свою жизнь. Но в этот момент из-за угла показались проводившие зачистку русские солдаты. Заметив, что не в меру прыткий абориген пытается напасть на офицера, один из них подбежал и ловко ткнул аксакала штыком. Тот мгновенно рухнул на землю и затих, как будто острие штыка перерезало последнюю нить, прикреплявшую к этому дряхлому телу его бессмертную душу. – Никак патроны кончились, вашбродь? – участливо поинтересовался солдат. – Осечка, – хмуро отозвался Дмитрий, не желая вдаваться в подробности. Человеческая психика – странная вещь! Идя в бой, озлобленный потерей товарища Будищев был готов рвать своих противников голыми руками, а если понадобится, то и зубами. Жизнь вообще и вражеская в особенности никогда не имели в его глазах сколько-нибудь большой ценности. Но в число его врагов никогда не входили старики, женщины и дети. Хотя, конечно, он был не из тех, кто дал бы себя зарезать, как барана, ради торжества принципов гуманизма. Текинский сердар, разумеется, заметил опасность, угрожавшую Великокняжеской Кале и, как только начала стихать канонада, послал помощь своему пригороду. Однако для этого сначала нужно было собрать воинов, привычно укрывшихся в подвалах и щелях от обстрела, а это оказалось не таким уж простым делом. Тем более что дальнобойные русские пушки вскоре возобновили огонь, но уже по самому Геок-Тепе. Тем не менее вскоре его бекам удалось собрать чуть более полутора тысяч человек, которых они и повели на выручку своего предместья. – Все готовы? – спросил Будищев, разглядывая наступающую толпу в бинокль. – Так точно! – высунулся вперед Деев, тут же получивший подзатыльник от унтера. – Расстояние – сорок саженей! – Есть сорок саженей, – поправил прицел наводчик. – Вашбродь, – высунулся откуда-то снизу солдат-посыльный. – Их благородие, господин штабс-капитан, спрашивают, почему вы не открываете огонь? – Сколько «благородий» вокруг, некого и на хрен послать, – пробурчал про себя прапорщик, но вслух ответил: – Ждем, когда подойдут поближе! – Понял, – кивнул пехотинец и побежал докладывать командиру охотников о полученном ответе. – Тридцать саженей! – снова прикинул дистанцию Дмитрий. – Пальнуть бы, – снова подал голос неугомонный Деев. – Я тебе пальну! – сделал страшные глаза унтер, после чего скосил глаза на офицера и добавил: – Ежели без команды! Наконец, Будищев пришел к выводу, что расстояние оптимально, и скомандовал огонь. Пулемет привычно зарокотал, пережевав за двадцать секунд матерчатую ленту и выплюнув в сторону противника двести тяжелых пуль. Его собрат на соседней башне присоединился к нему парой мгновений позже и познакомил текинцев с понятием перекрестного огня в упор. Засевшие у бойниц охотники также сделали несколько дружных залпов по наступающим текинцам. Мягкий свинец, попадая в человеческое тело, плющился и вырывал из него подчас целые куски окровавленного мяса, сражая одного воина за другим. Однако храбрые защитники Геок-Тепе продолжали бежать вперед, надеясь-таки добраться до ненавистных «белых рубах» и дать волю своей ярости, но пули летели все гуще и гуще, выбивая целые просеки в толпе атакующих. Наконец, даже до самых упертых дошло, что их предместье пало и Великокняжеская Кала теперь принадлежит русским. В отчаянии повернули они назад, но широкое пространство между стенами превратилось в ловушку. Укрыться от убийственного огня митральез было негде, и мечущиеся туда-сюда текинцы валились, как колосья спелой пшеницы, подсекаемые серпом. Оставшиеся в крепости защитники попытались прикрыть своих товарищей огнем со стен. Вокруг пулеметных расчетов тут же стали свистеть пули, но отодвинувший наводчика Будищев прошелся по вражеским стрелкам длинной, на всю ленту очередью, разом выбив несколько человек и заставив пригнуться остальных. – Вы отлично справились! – сдержанно похвалил моряков непонятно откуда появившийся Куропаткин. Лицо Алексея Николаевича было как обычно бесстрастно, как будто он был на заседании в штабе, а не водил лично в штыковую солдат. И только запыленная шинель и фуражка напоминали, что вокруг только что гремел бой. – Рады стараться, ваше высокоблагородие! – привычно рявкнули в ответ матросы, и лишь их командир отмолчался. – Однако вы изрядно рисковали, господин прапорщик. Случись задержка с открытием огня, противник вполне мог достичь крепости и ворваться в нее. Будищев в ответ только пожал плечами. Конечно, можно было сосредоточить огонь на крепостных воротах и завалить их вражескими трупами, но тогда большинство текинцев уцелело бы, и могло продолжать воевать. А теперь их тела в разноцветных халатах пестрым ковром покрывали пространство между двумя крепостными стенами. – Я доложу о ваших действиях командующему, – пообещал напоследок полковник и, с достоинством взобравшись в седло подведенной ему лошади, ускакал прочь. Как водится, после боя казаки и солдаты попытались хоть как-то вознаградить себя за труды. Иными словами, после боя служивые разбрелись по захваченной ими крепости в поисках того, чем можно было поживиться. И то сказать, жизнь у военного человека не больно-то радостная. Его оторвали от родного дома и семьи, заставили учиться строю и ружейным приемам, зазубривать непонятную словесность, а теперь еще и отправили на край света, покорять диких туземцев, о существовании которых простой русский мужик в военной форме до сих пор и не подозревал. Опять же, господа офицеры смотрят на тебя как на вошь, унтера так и норовят заехать в рыло, ни за что ни про что. Не жизнь – каторга! А тут снимет солдат с убитого врага наборный пояс да отнесет к маркитанту, вот и будет ему бутылка водки, а если повезет, то еще с закусью. Выпьет он ее с друзьями, вспомнит дом, жену, если есть, да хоть ненадолго забудется от окружающей его поганой действительности. Все веселее! Матросы, само собой, от пехоты не отставали. Тем паче что им было на чем вывозить добытое. Все-таки тачанки – великое изобретение! Правда, сам «изобретатель» в этом празднике жизни никак не участвовал, но и своим подчиненным не запрещал. Прежде он и сам трофеев не чурался, но ему их Шматов собирал, а теперь… – Вашбродь, дозвольте обратиться, – отвлек Будищева от мрачных мыслей матрос. – Чего тебе, Деев? – сфокусировал на нем взгляд Дмитрий. – Тут это, – замялся сначала парень, но потом, видимо набравшись храбрости, решительно попросил: – А возьмите меня в вестовые! – Что ты сказал? – удивился прапорщик. – Дык, – снова смешался матрос, – вашему благородию все одно по чину вестовой положен… – Думаешь, хлебное место? – покачал головой офицер, поняв, наконец, о чем речь. – И это тоже, – не стал лукавить моряк. – Вы, вашбродь, не сомневайтесь. Я бедовый. Могу и за платьем ходить, и кашеварить, и все иное прочее. А ежели чего не умею, так научусь. Вот ей-богу научусь! – Я подумаю, – сухо прервал его заверения в компетентности Дмитрий. С одной стороны, мысль о том, что нужно искать замену Федору, не вызывала у него ничего, кроме злости, а с другой, Деев ведь прав. Одному трудно, а офицеру и вовсе невозможно. Белье стирать, мундир чистить, сапоги ваксить. Еду, опять же, готовить. У маркитантов ни черта, кроме шашлыка, да водки с закуской, не найдешь. Если у них столоваться, то ни печень, ни бюджет не выдержат, а войне конца-краю не видать. Вечером принимавшие участие в штурме войска, сдав Великокняжескую Калу сменщикам, возвращались в лагерь. Удачное сражение вызвало подъем боевого духа у солдат и казаков, так что теперь никто не вспоминал случившуюся накануне вылазку текинцев. Напротив, у всех на устах был прошедший только что бой, когда и артиллерия, и пехота, и новомодные митральезы, действуя как единое целое, захватили целую крепость и с минимальными притом потерями. Некоторые были настолько окрылены успехом, что желали нового штурма в надежде покончить одним ударом с коварным врагом. На подходе к лагерю в глаза военным бросилось несколько свежих могил. Как оказалось, Скобелев, опасаясь за боевой дух вверенных ему войск, решил не проводить пышных похорон и долгих прощаний, а приказал отпеть и похоронить павших в ночном деле, пока их товарищи были в бою[66]. Нижние чины упокоились в общем захоронении, а для господ офицеров выкопали отдельные могилы. Судя по еще не выветрившемуся запаху ладана, эта скорбная работа была закончена совсем недавно. На одном из крестов было написано «Подполковник и кавалер Д. О. Мамацев», а рядом с ним все еще стояли заплаканные Катя и Люсия, да еще какой-то человек, на которого уставший за долгий день Дмитрий поначалу не обратил внимания. – Екатерина Михайловна, позвольте выразить вам свои искренние соболезнования! – скорбным голосом проговорил Будищев. – Спасибо, Дмитрий Николаевич, – всхлипнула молодая вдова. – Мой муж очень ценил вас как офицера и человека. Он всегда говорил, что вы далеко пойдете… Произнося последние слова, мадам Мамацева снова зарыдала. Баронесса тут же бросилась ее успокаивать, а прапорщик стоял столбом, не зная как на все это реагировать. Говоря по совести, он ужасно проголодался, и ему теперь было не до душевного состояния несчастных вдов. В принципе, выразив сочувствие, он мог спокойно уйти, но что-то заставило его остаться. – Хороший был человек, – раздался знакомый голос. – Бравый такой… – Федя? – не веря своим ушам, спросил Дмитрий.