А тут еще пока он неторопливо размышлял над несовершенством земного бытия, наконец-то появился Шматов. – Добыл! – счастливо улыбнулся денщик, прижимая к себе увесистый кувшин с непонятным содержимым. – Самогона? – на всякий случай уточнил прапорщик. – Да ну тебя, Граф, – отмахнулся Федька. – Молока же! Как ни странно, но гордость парня была вполне понятна. Найти молоко в военном лагере оказалось не самой простой задачей. Проще всего, конечно, было купить его у маркитантов. Но! Во-первых, пронырливые торговцы могли под его видом продать любую дрянь, бог знает от кого надоенную и чем разведенную. А во-вторых, стоила бы эта непонятная субстанция столько, как будто получена как минимум от самки единорога, а доили оную по меньшей мере представительницы царствующего дома. Приобрести у местных жителей тоже было проблематично, хотя бы в силу того, что они все сбежали в Геок-Тепе под прикрытие крепостных стен. Те же немногие, кто не захотел или не успел это сделать, стали добычей воюющих за русских туркмен-йомудов. Что джигиты с ними сделали, никто доподлинно не знал. Скорее всего, увели в плен, а там как получится. Выкупят родственники – хорошо, а нет, так рабочие руки в хозяйстве всегда нужны. Хотя могли и перебить по-тихому, уж больно много накопилось претензий к текинцам у обитателей Каспийского побережья. Оставались только овцы и верблюдицы, коих в лагере было предостаточно, но… молоко они дают далеко не все и не всегда, да и доить их было не самым простым делом. Федя, к примеру, не умел. – Надо козу добывать, – вынес вердикт Будищев, дослушав рассказ денщика о поисках. – Надо, – охотно согласился тот, – только вот где? – Где-нибудь найдем, – пожал плечами Дмитрий. – А сейчас пошли в госпиталь, отнесем твою добычу. – Да я сам мигом обернусь, – попытался возразить Шматов, но приятель не стал его слушать. Пришлось денщику шагать вслед за хозяином, держа под мышкой драгоценную бутыль и что-то ворча про себя. В госпитале, точнее в санитарном околотке, царило затишье. Осада Геок-Тепе еще толком не началась, раненых и больных было относительно немного, а потому медперсонал занимался чем бог на душу положит. Отец Афанасий, втихомолку чертыхаясь, колол на дрова ветки саксаула. Барнес пристроился за углом с неведомо откуда взявшейся книжкой, Катя отправилась проведать мужа, а Люсия вынесла своего подопечного во двор. Щенок за прошедшие несколько дней разительно изменился. Его отмыли, избавили от насекомых и, самое главное, хорошо кормили, отчего он более всего напоминал раздутый шарик на ножках. – Здравствуйте, а вот и мы! – громко поздоровался Будищев. – Скучали? – Очень, – ответила мадемуазель Штиглиц, без особого, впрочем, восторга в голосе. – Вы прекрасно выглядите сегодня! – попытался изобразить галантность прапорщик. – Это вы мне или этому маленькому обжоре? – улыбнулась уголками губ сестра милосердия. – Вам, конечно! – Благодарю. – Как себя чувствует этот крепыш? Как будто сообразив, что Будищев спрашивает про него, щенок заскулил и несколько раз дернул хвостиком. – Если судить по аппетиту, то превосходно, – отозвалась Люсия. – Давеча вылакал все молоко, что вы принесли в прошлый раз, и мне пришлось жевать ему мякиш. – Вот паразит! – усмехнулся Дмитрий. – Мы, кстати, еще немного достали. – Держите, барышня, – выступил вперед Шматов со своей ношей. – Покормите песика! – Спасибо, Федя, – поблагодарила баронесса. – Не знаю, чтобы я без вас делала. – Ну что вы, – смутился парень, – нам это вовсе даже не трудно. Все ж божья тварь. – Кстати, Люсия Александровна, – вспомнил Будищев, – а как вы назвали будущего волкодава? – Увы, я никак не могу придумать ему имя. Катя предлагала назвать его Полкан, но такая кличка не кажется мне подходящей. А вы как думаете? – Точно нет, – покачал головой прапорщик. – Полкан – хорошо для деревенского кабысдоха, а это будет настоящая служебная собака. Телохранитель и друг. – Вы всерьез думаете, что из него вырастет большой пес? Мне, право, не верится, ведь он такой кроха. – Конечно. Вот посмотрите, – взялся Дмитрий за ногу щенка. – У маленьких собачек и лапки такие же, а вот тут смотрите какие лапищи. Будущий волкодав немного удивился подобной фамильярности и попытался тяпнуть зарвавшегося человека за руку. К счастью, челюсти у малыша были слабоваты, и ничего кроме довольной улыбки прапорщика эта попытка не вызвала. – Так вам и надо, – не смогла удержаться барышня от смешка. – Так, а что у нас с нёбом? – продолжил осмотр Будищев. – Как и следовало ожидать, темное. Стало быть, песель у нас злой. Хотя это и так видно. Вон как скалится, зверюга! – Вот еще! – с ноткой ревности в голосе возразила Люсия, забрав щенка себе на руки. – Он непременно вырастет доброй и воспитанной собакой. Мы поедем с ним в Петербург и… – Могу себе представить, – ухмыльнулся прапорщик. – Вы видели местных псов? Вот он вырастет еще больше. – Вы так думаете? Если честно, не хотелось бы, чтобы он походил на здешних собак. Они все какие-то… даже не знаю как сказать. Неприятные, что ли. – Просто они не доверяют людям. Дело в том, что для мусульман собака – нечистое животное, и они не очень их любят, а дети и вовсе шпыняют почем зря. А вот наши солдаты, напротив, к собакам относятся хорошо и, помяните мое слово, скоро местные гавчики станут нашими союзниками. – Как вы сказали, гавчики? – засмеялась барышня. – Право, вы такой забавный, когда придумываете эти странные словечки! Может, и впрямь назовем малыша Гавчиком? «Это ты еще не слышала, как я своим взводом командую», – с усмешкой подумал про себя Дмитрий, но вслух ответил: – Не слишком подходящее для «воспитанной и доброй собаки» имя, не находите? – Пожалуй, – задумалась Люсия. – Знаете, у одного из друзей моего отца был дог по прозвищу Лорд. Как вы думаете, подойдет такая кличка малышу? – Ну, не знаю. Мы все-таки в Азии. Интересно, как будет лорд по-туркменски, сердар? – Сер-дар, – по слогам произнесла баронесса, как будто пробуя слово на вкус. – А мне нравится! – Что вам нравится? – добродушно поинтересовался незаметно подошедший к ним Щербак. – Да вот, Дмитрий Николаевич придумал имя для моего подопечного. Сердар. Как вам? – Почему бы и нет, – согласно кивнул доктор. – Весьма подходящее имя для собаки. Вот только, чует мое сердце, дражайшая Люсия Александровна, избалуете вы его паче всякой меры. – Это почему еще? – возмутилась барышня. – Сердце у вас мягкое, голубушка, – улыбнулся Александр Викторович. – Он еще так мал, а уже сел вам на шею и хвостом виляет. – Полно вам смущать девушку, – заступился Будищев, вызвав недоуменный взгляд доктора и сестры милосердия. – Это она его, пока он маленький, жалеет. Вот подрастет песель немного, так сразу станет по струнке ходить и честь лапой отдавать. Лучше расскажите, что новенького в мире и его окрестностях? – Боюсь, – с усмешкой отозвался Щербак, – мои новости уже давно стали старостями. Если хотите узнать что-то свежее, то вам лучше обратиться к капитану Недоманскому. Помните такого? – Он здесь? – высоко поднял брови прапорщик, как-то выручивший генштабиста в одной щекотливой ситуации. – Да. Остановился вместе с надворным советником Костроминым. – Интендантом? – заинтересовался Дмитрий. – Именно. У них какие-то совместные дела. Один закупает припасы, другой делает вид, что контролирует этот увлекательный процесс. – А вы хорошего его знаете? – Недоманского? – Нет, интенданта. – Не то чтобы слишком. Так, встречались пару раз по делам службы. – И что за человек? – Как вам сказать, – задумался доктор. – Может, помните, Александр Васильевич Суворов говаривал, что чиновника, прослужившего по интендантству десять лет, можно расстрелять без суда и следствия? Это вот как раз про таких, как он. – Сурово. – Что поделаешь, граф Рымникский был скор на расправу. – А что наш друг Недоманский, не играет больше? – Какое там. Говорят, что до возвращения Скобелева у них каждый день понтировали. Теперь, конечно, этот клуб прикрыт, но, сами понимаете, если что-то делать категорически нельзя, но при этом очень хочется, то… – Горбатого могила исправит, – усмехнулся прапорщик. Пока они беседовали, на лице баронессы сменилась целая гамма чувств. Сначала она прислушалась вполне заинтересованно, потом ее хорошенькое личико слегка поскучнело, затем на нем просто появилось выражение досады. – Господа, если позволите, я оставлю вас, – сказала она, поднимаясь со скамьи. – Конечно-конечно, голубушка, – с готовностью позволил ей уйти Щербак. – Вы, верно, устали. Ступайте, отдохните. – Если позволите, я вас провожу, – вызвался Будищев, но порыв его не был оценен.