– С чего это? – Не нравятся мне эти лепешки. – Фигасе, – хмыкнул прапорщик, – в Бами хомячил за милую душу, а тут корчишь из себя не пойми чего! – Так ён узнал, как здешние женки тесто месят, – хохотнул Егорыч. – В смысле? – удивился Дмитрий. – Да ладно вам! – пошел пятнами Федька. – Ну-ка подробнее с этого момента! – На чреслах они хлеба замешивают! – с отчаянием в голосе ответил денщик, поняв, что от него не отстанут. – Где? – Ну вот тута, – охотно показал на себе ездовой. – На ляжках, что ли?[38] – Ну да. – И в чем проблема? – пожал плечами прапорщик, делая себе очередной бутерброд. – Ой, – схватился за рот молодой матрос и бросился прочь, под смешки более опытных товарищей. – Ладно вам! – прервал неуместное веселье командир. – Те, у кого желудок слабый, пусть сухари едят. Их-то хоть нормально выдали? – А как же, – охотно ответил Егорыч. – Интенданты расщедрились ажно по фунту в рыло. И круп двадцать четыре золотника[39]. Ешь, не хочу! Хорошо хоть казачуры овечек пригнали. С мясным приварком, глядишь, ноги-то не протянем. – Н-да, началась осада, – мотнул головой Дмитрий. – Ну ничего, мы тут несколько мешков пшеницы надыбали. Надо мельницу поискать, глядишь, с мукой будем. – Лучше ее коням. А то им всего по гарнцу[40] овса выделили. Хорошо хоть саману[41] тут вволю, можно подмешивать. Судя по убежденности Егорыча, он и впрямь считал, что лошадям корм нужнее, а люди и так перебьются. Стоит ли удивляться, что высокое начальство думало точно так же. Это была одна из тех вещей, к которым Будищев так и не смог привыкнуть в этом времени, несмотря на весь свой цинизм. Впрочем, сейчас ему было не до этого. Подкрепившись и обогревшись, он вышел наружу, чтобы проверить, все ли в порядке. Пройдясь по позициям и убедившись, что пулеметы вычищены и смазаны, огневые точки оборудованы, лошади накормлены и убраны от греха и шальных пуль подальше, Дмитрий остановился рядом с вышедшим покурить солдатом из Самурского полка. Тот, заметив офицера, вытянулся и хотел было рапортовать, но прапорщик остановил его. – Не мельтеши! – Слушаюсь, вашбродь. – Как там текинцы? – Скачут ироды вокруг лагеря, но близко не подходят, – словоохотливо отвечал солдат, обрадовавшийся возможности почесать языком. – Бывает, стрельнут издали и назад. Боятся, значит. – Чего боятся? – Как чего? Известное дело, чичас антиллеристы пушку развернут да и вдарят. Только шерсть в разные стороны и полетит! – А это что за писк? – прислушался Будищев. – Из-под сарая-то? Там сука с кутями[42] сховалась, потом или убежала, или прибили. Вот он и пищит, мамку зовет. – Ничего себе, – заинтересовался Дмитрий и полез посмотреть. Под глинобитным сараем и впрямь оказалась нора, из которой остро пахло псиной. Похоже, там и было логово неведомой собаки, так не вовремя разродившейся. Хотя сейчас в нем оставался только один щенок, наивно смотревший на человека одним глазом. Второй у него, судя по всему, залип от слизи. Бедолага был очень худ и дрожал от холода, но не решался подползти к офицеру и только обреченно поскуливал. – Пропадет животинка, – довольно равнодушно заявил самурец. – Придавить бы его, чтобы не мучилась. – Сейчас я тебя самого придавлю! – неожиданно сам для себя вызверился Будищев. – Так точно, ваше благородие! – гаркнул солдат и застыл с тем тупым деревянным выражением лица, какое бывает у нижних чинов при виде высокого начальства, от которого они не знают, что ожидать. Однако кое в чем вчерашний крестьянин был прав, и в глубине души Дмитрий это понимал. Если мать не сыщется, а она, скорее всего, погибла, то щенку не выжить. Разве что найдется добрая душа, у которой достанет терпения и времени ухаживать за ним. В противном случае эта едва теплящаяся жизнь скоро покинет тщедушное тельце, поставив точку в недолгом существовании. Надо было что-то делать, и Будищев решился. Подхватив маленький дрожащий комочек шерсти на руки, он сунул его за пазуху и решительно направился в лагерь. Люсия Штиглиц сидела рядом с Катей Мамацевой в отведенной им кибитке и горько плакалась товарке. – Ты не представляешь себе, какой он негодяй, – всхлипывала она. – Поверь мне, милая, вполне представляю, – сокрушенно вздохнула молодая женщина, гладя подругу по волосам. – Нет! – нелогично возразила уязвленная до глубины души баронесса. – Он пришел, весь такой любезный, и смотрит, будто я ему небезразлична, а его люди тем временем мешки воруют… подлец! – Все они таковы, – вздохнула двадцатилетняя сестра милосердия с видом познавшей жизнь матроны и матери многочисленного семейства. – Да что он вообще о себе думает? Бастард, невежа, мужик! – Вот и забудь о нем. Есть масса прекрасных молодых офицеров хорошего рода, которые были бы счастливы, обрати ты на них хоть толику своего внимания. Взять хотя бы этого милого хорунжего, как его? – Бриллинга? – переспросила Люсия, мгновенно перестав плакать. – Благодарю покорно! – А что? – удивилась подруга. – Он хорошего рода, отнюдь не беден, со связями в обществе. Да, он был вынужден выйти из гвардии, но что с того? Вот отличится в бою и вернется в свой полк в сиянии славы… – Негодяй еще хуже Будищева! – отрезала девушка. – Откуда ты знаешь? – насторожилась мадам Мамацева. – Он ухаживал за мной в Петербурге и даже был принят в нашем доме. – Ты мне раньше об этом не рассказывала, – в голосе Кати явно прозвучала нотка обиды. – Мне было стыдно, – призналась Люсия. – Брат говорил мне, что Бриллинг человек пустой и с дурной репутацией, но я тогда никого не слушала. – И чем же все кончилось? – Ничем. Мой отец узнал о его некоторых неблаговидных поступках и отказал ему от дома. Тогда он стал злословить в обществе на мой счет. К счастью, брат в то время уже был переведен в Туркестан, иначе непременно случилась бы дуэль! – Ах, как это романтично! – зажмурила глаза от удовольствия сестра милосердия. – Мужчина вступился за честь дамы… – Что ты такое говоришь?! – возмутилась Люсия. – Не хватало еще, чтобы этот негодяй убил моего Людвига! – Да, такое тоже бывает, – вынуждена была согласиться Катя. В этот момент из-за полога кибитки кто-то громко спросил подозрительно знакомым голосом: – Милые дамы, к вам можно? – Это он! – сразу же узнала его Мамацева, и лицо ее расплылось в слащавой улыбке. – Кто он? – не поняла Люсия. – Будищев конечно же, – хмыкнула подруга. – Вероятно, он пришел объясниться с тобой. – Сейчас я ему все скажу! – взвилась баронесса и хотела было выйти, с тем, чтобы немедля выполнить свою угрозу, но на пути ее несокрушимой стеной встала мадам Мамацева. – Ты не можешь… – Еще как могу! – Ты не можешь выйти к нему в таком виде! Посмотри на себя, волосы растрепаны, глаза заплаканы… Нет, это решительно невозможно! Сначала ты умоешься и приведешь себя в порядок, а уж затем можешь высказывать ему все, что тебе заблагорассудится! – Пожалуй, ты права, – вынуждена была согласиться барышня. – Отправляйся за занавеску, а я тем временем займу нашего гостя. – Дамы, вы вообще живы? – с некоторым сомнением переспросил Будищев, не зная как истолковать упорное молчание, соединенное с непонятной суетой. – Одну секундочку, Дмитрий Николаевич, – проворковала Катя медоточивым голосом. – Мы немного не одеты. А вы что-то хотели? – Прошу прощения, – смутился прапорщик. – Я не стал бы тревожить вас, но у меня срочное дело к Люсии Александровне. – Вы знаете, мадемуазель Штиглиц очень устала. И я даже не знаю, сможет ли она вас принять… или это вопрос жизни и смерти? – Можно сказать и так, – хмыкнул Дмитрий. – Мне можно зайти?